Возлюби дальнего

Все без исключения решения инспекторов имеют приоритет “НОЛЬ”.

Внизу корявым со сна почерком Слон приписал: “Не горюй, Полли!”

Так. Контакт и биоблокада. Биоблокада и контакт. Попробуем проанализировать это с точки зрения процедуры отдачи подобных внезапных распоряжений, ради которой Слона подняли ни свет ни заря, хотя тот же Мбога наверняка в курсе — когда обычно ложится начальник сектора Пандора Ангус Слон. Вот он, Полли, в курсе. Тем не менее, Слона подняли, растолкали, схватили за хобот и заставили, нет — вежливо попросили написать соответствующее распоряжение, хотя он, Полли, всегда с радостью принимал и будет принимать разнообразные инспекции не только КОМКОНа, но и Деликатесного отделения Службы доставки, контролирующего всхожесть и пухлость небезызвестных алапайчиков на вверенной ему, Полли, территории. И кстати, зачем его, Полли, руководству в лице глубокоуважаемого доктора Тора Мбоги понадобился Слон? Если бы Мбога не предъявил никаких сопроводительных документов, то он, Полли, все равно взял бы под козырек, сказал бы “Есть!” и строевым шагом отправился бы выполнять отданные ему приказы. А может быть, он просто не понимает всей этой тонкой канцелярской машинерии? А может быть, ему, наоборот, оказали великую честь, что царь и бог Периферии прибыл на вверенную ему, Полли, территорию как самый обычный смертный — обложившись документами и справками?

Нет, ничего не понимаю, честно признался себе Поль в очередной раз.

После распоряжения шел опросник (“Макет опросника, рекомендуемого к использованию при расследовании нарушений Закона об обязательной биоблокаде” — так он именовался полностью). Имя, фамилия, дата рождения, пол. Это понятно, это важно. Особенности пренатального периода (заполняется личным врачом). Это непонятно, но врач заполнит. Наверное. Карта фукамизации (“Крайне важно!” — стоял гриф рядом с вопросом). Склонность к Г-аллергии. И так далее, и тому подобное — пять страниц убористого текста. Сплошные медицинские термины. Но сквозь них проступало нечто грозное. Даже угрожающее. Биоблокада. Волшебная палочка Периферии. Да и Земли тоже. Непробиваемая броня. Меч-кладенец. Надежная, как Космофлот. Так мы привыкли все думать. Но мы-то знаем, что это не так. А он, Поль Гнедых, как начальник Службы индивидуальной безопасности, знает это и на собственной шкуре, что значит оказаться в лесу с истекающей прививкой. Кто сказал, что на Пандоре самое страшное — ракопауки? То, что на Пандоре самое страшное, — не разглядеть и в обычный микроскоп. Начинается как заурядная простуда — насморк, чихание. Потом в голове путаются мысли от непрерывного рева урагана, зачем-то поселившегося под черепной коробкой. Затем начинают в каждом болоте чудиться русалки. Такие вот дела. Такие вот симптомы. И где же это нас пробило? Неужели какую-то заразу все-таки провезли сквозь карантин?

Робинзон вошел тихо и молча встал перед столом Поля, опасливо косясь, словно пугливый конь, на гостей. К Горбовскому он уже привык.

— Доктор Мбога, доктор Фуками, это мой заместитель Джек Робинзон. Джек, это доктор Мбога и доктор Фуками.

“Алиса, познакомься — это окорок. Окорок, познакомься — это Алиса”. Что-то вроде этого.

— Предлагаю решить все неотложные организационные вопросы, — взял быка за рога Поль, бывший зоотехник мясо-молочной фермы на Волге. Начальственный ступор наконец миновал — с присутствием высокого руководства Поль уже свыкся, благо что руководство вело себя непринужденно, тихо и даже весело. Предписания ухнули куда-то на дно сознания, чтобы там незаметно кристаллизоваться в ясные инструкции вверенному ему персоналу, а также выдать пару-тройку гипотез о том, что же за напасть свалилась на его голову. Не иначе происки доктора А.Костылина, до сих пор рвущего на себе волосы за то, что отпустил маленького Либер-Полли от себя, от фермы, от парного молока на страшную Пандору. Надо будет ему обязательно позвонить. В самом деле, почему бы одному старому другу не позвонить другому старому другу или, например, третьему старому другу — Генке-Капитану и, взяв того вежливо за грудки… Увы, это невозможно.

Поль думал, что говорить, вещать, приказывать и распоряжаться начнет Мбога, однако маленький доктор продолжал смотреть на расстилающуюся внизу панораму Базы, а слово взяла Хосико-сан, как величали ее Горбовский и тот же Мбога. Поль кивал головой, Джек кивал головой и записывал. Хосико-сан (никогда бы не решился ее так назвать, почему-то подумал Поль) говорила резанными острым скальпелем фразами и была конкретна в своих требованиях, как терминал БВИ. Карантин категории “подозрение”, пустой ангар (“От дирижабля?” — спросил Поль. “От дирижабля”, — согласилась Хосико), трое специалистов-помощников, разбирающихся в биоблокаде, медицинские карты постоянного населения Базы, списки живых и мертвых, ступавших ногой на Пандору за последние десять лет, немедленный отзыв всех егерей и туристов из леса. Третья степень готовности к возможной после карантина эвакуации — это было на сладкое.

В ней есть стальной стержень, думал Поль, и никакое бремя ответственности, долга — научного или человеческого — не смогло бы ее согнуть или сломать. Одна из матерей Токийской процедуры, по сути, подарившая человеку Периферию, сражавшаяся и победившая косный человеческий организм — настолько, как оказалось, впаянный в биосферу Земли, что каждый шаг в космосе давался большой кровью, большими болезнями — а также абсолютно безжалостная к тем перестраховщикам, которые усматривали в процедуре нехороший прецедент для возобновления евгенических экспериментов. Все делается человеком, с некоторым удивлением сделал для себя небольшое открытие Поль. Человеком, его руками, его умом, изобретательностью, и никто ему в этом не помощник. Говорят, что любое научное открытие — неизбежно, вот только придет срок, созреют условия — и можешь спокойно садиться под дерево ждать, когда тебе по голове стукнет яблоко? А ведь это не так. Совсем не так. Если не сделаешь это ты, то не сделает больше никто. Это только ленивые оптимисты видят в прогрессе закономерную, неодолимую силу. Ох, как она одолима! Не было бы сестер Фуками — не было бы и биоблокады. Не стало Атоса — не стало чего-то важного у человечества. Не завязалось. Не свершилось.

В столовой в это время уже никого не было. Хосико обедать, а заодно и ужинать отказалась и отправилась с Джеком осматривать ангар, который предстояло оборудовать под медицинскую и биологическую лабораторию. Поль тоже вежливо отказался от участия в трапезе, и их за столом было двое — Леонид Андреевич и Мбога. Маленькому доктору пришлось подложить под себя пару кожаных подушек, расшитых уже изображениями тахоргов, чтобы поставить локти на столешницу и с любопытством оглядывать помещение.

— Представляешь, Леонид, а ведь ничего этого тогда здесь не было. Мы жили в палатках, как на Леониде, только в отличие от Леониды приходилось при каждом шорохе хвататься за карабин. А потом оказалось, что рядом с лагерем случайно пристроилось дерево-прыгунец, а мы раньше с такой флорой не встречались… Получили массу удовольствия, пока не прибыл транспортник и не забросил сюда лабораторию. Тогда мы стали спать на выдвижных столах. Ты, Леонид, когда-нибудь спал на выдвижных столах?

Горбовский щедро намазал кусок хлеба маслом и отдал его Мбоге.

— На выдвижных столах я не спал, — честно признался он, — хотя я возлежал и даже дремал на тагорянских вместилищах.

— И как? — живо поинтересовался Мбога, принимая бутерброд.

— Получил массу удовольствия.

Мбога аккуратно доел бутерброд и запил его томатным соком.

— Давно хочу тебя спросить — что ты вообще здесь делаешь?

— О, — поднял палец Горбовский, — это вопрос вопросов. Это зловещая тайна, над которой ломает голову все население Базы. Ходит масса версий. Мне больше импонирует любовная. Хотя ты можешь соригинальничать и придумать нечто свое.

— Я давно за тобой наблюдаю, Леонид. Как лучший друг, как соратник и единомышленник. А полгода назад у меня возникла неодолимая потребность излить перед тобой душу, и тут оказывается, что я упустил тебя из виду.

Горбовский намазывал другой бутерброд.

— Я больше не хочу, — предупредил Мбога. — И ты преувеличиваешь мою любовь к сливочному маслу.

— Тут хорошая кухня, — сказал Леонид Андреевич, — тут хорошо готовят. Все-таки Валькенштейн готовит гораздо хуже. Поль понимает толк в мясе. И в молоке.

— Ты пытаешься уклониться от разговора с добрым старым доктором Мбогой? — догадался добрый старый доктор Мбога.

— Да нет, — замахал руками Горбовский.

— Так да или нет?

— Нет, я не пытаюсь уклониться от разговора с тобой, — сказал Горбовский. — Мне даже хочется этого разговора. Только я не вижу проку от этих разговоров.

Мбога взял кусок хлеба, положил его на тарелку и разрезал ножом пополам, затем еще и еще. Леонид Андреевич с некоторым удивлением смотрел на его манипуляции.

— Так вот, полгода назад ты мне срочно понадобился, и тут выясняется, что Горбовского на Земле нет. “Тариэль” есть, злой Валькенштейн, мающийся бездельем, есть, а Горбовского нет. Я обращаюсь с соответствующим запросом в соответствующие инстанции, и мне приходит информация, что Горбовский отбыл на Магору, на Магоре мне вежливо отвечают, что да, был здесь такой, но теперь он отбыл на Ружену… Пять планет Периферии за неполных семь месяцев. Планет-курортов, планет-заповедников, планет, где бурлит веселая туристическая жизнь. И тогда я спрашиваю себя — а что делает на этих планетах всеми глубоко уважаемый Леонид Андреевич?

— Всеми глубоко уважаемый Леонид Андреевич на этих планетах живет и думает, думает и живет. Тора, я при всем своем желании не могу объяснить точнее. Мне хочется быть на посту, на страже. В последний рейс “Тариэля” я совсем извелся — у меня перед глазами стояла одна и та же картина — несколько миллиардов молодых, красивых, умных, энергичных детей играют в догонялки на краю высокого обрыва. Я искал этот обрыв, я изъездил все наши курорты вдоль и поперек и нашел его здесь. У меня стойкое убеждение, что этот обрыв, в который готовы ухнуть все наши дети, — вот здесь, на Пандоре. Я каждое утро сижу на его краю и пытаюсь понять… Я чувствую, но не могу понять.