Возлюбленный враг

«Конечно, эта гражданская война — не борьба классов, — подумала Джинни. — Это война политических и религиозных убеждений, и за парламент воевало столько же знати, сколько и за короля Карла. Многие из самых благородных семей распались. Брат пошел против брата, отец против сына. Может, и с Алексом Маршаллом дело обстояло именно так?»

Джинни проскользнула вниз по задней лестнице, имевшей прямой вход в кухню. Здесь тоже сновали люди — простые солдаты выгружали провизию: куски говядины и свинины, которые они подвешивали в холодных каменных кладовых, мешки с мукой, кожаные фляги с вином. Новая армия Оливера Кромвеля не забывала заботиться о себе. На улице, у конюшен, кипела своя работа — кавалерия спешилась и занималась лошадьми. Поместье Редфернов было типичным в своем роде, в нем разводили и покупали лошадей, теперь — единственный транспорт, ибо лошади уже начинали заменять быков на тяжелых сельских работах. И ни одно доходное поместье не могло позволить себе игнорировать нужды армии. В результате в опустевших сейчас сараях и конюшнях было более чем достаточно места для двадцати лошадей элитной кавалерии.

Вирджиния оставила себе двух лошадей: кобылу, которую ей подарил к свадьбе отец, и лошадь для повозки, чтобы ездить за арендной платой в виде зерна и сена. Теперь она напоила и накормила своих лошадей.

Лошади были значительно покладистее, нежели Бетой — корова, которую Джинни не любила за ее нрав. Это упрямое животное норовило перевернуть ведро с молоком в любую секунду. Однако именно ее Джинни предпочла более спокойным коровам, потому что Бетой давала самое жирное молоко с толстым золотистым слоем сливок, из которых получались прекрасные масло и сыр.

Корова дала привести себя с пастбища и спокойно зашла в сарай. Ведь ей нужно было облегчение, и она готова стать покорной. Но стоило ее разбухшему вымени опустеть, как она решила взбрыкнуть. Джинни сидела на табуретке, уперев голову в тощий вздымавшийся бок, ее пальцы после месяцев тренировки двигались умело. Тяжелая работа, но руки ее уже окрепли, и молоко струей било в ведро. Потом она снимет сливки и, смешав их с сырыми яйцами, приготовит отличное укрепляющее средство для раненого, которое вернет силу исхудавшему телу Эдмунда, восстановит потерю крови. И он снова будет таким же сильным и выносливым, как его враги, — достойным противником людям, подобным Алексу Маршаллу.

Мысль о полковнике возникла у Джинни так же внезапно, как и его образ — массивная фигура воина, стоявшего в ее комнате так близко от нее. Она видела его зеленовато-карие глаза, вновь пережила волнующий момент, когда они смягчились и засияли, освободившись от гневных всплесков — реакции на ее намеренные выпады. А если бы она встретила его пять лет назад, до того, как Гилл Кортни стал претендентом на ее руку… до того, как возникла необходимость в таких выпадах? Но пять лет назад Алекс Маршалл уже должен был встать на сторону парламента, и ни одна девушка-роялистка не привлекла бы его внимания, как, впрочем, и теперь.

— Осторожнее! Она сейчас его перевернет.

Ее витавшие в облаках мысли словно сотворили чудо и превратили образ в реальность. Голос принадлежал полковнику, и именно его рука стремительно выхватила ведро из-под коровы. В мечтах Джинни и не заметила, что Бетой начала предупреждающе переминаться.

Засмеявшись, Джинни взглянула на полковника, надеясь, что пунцовость щек будет истолкована как смущение из-за неловкости. Алекс уже снял латы, шлем и меч и выглядел как обычный солдат вне службы. Его глаза искрились смехом.

— Замечтались, госпожа Кортни?

— К сожалению, не ко времени, полковник.

— Верно, — согласился он, поглядывая на норовистое животное. — У нее коварство в глазах.

— Да. Я должна поблагодарить вас, сэр, за ваше своевременное вмешательство.

— Я нахожу, что мне приятнее ваша благодарность, чем ваши выпады, — сказал полковник, поднимая ведро. — Не то чтобы я возражал против воинственного блеска в ваших глазах. Просто, думаю, вы гораздо больше похожи на саму себя, когда улыбаетесь. — И он легонько щелкнул ее по носу указательным пальцем.

Джинни открыла рот от такой фамильярности. Без формы полковник казался еще более уверенным в себе и в том, что он хозяин положения. Она все еще пыталась найти достойный ответ, когда он направился к двери и сказал со смехом в голосе:

— Мое вмешательство понадобится вам в молочной.

Джинни пришлось следовать почти вприпрыжку, чтобы не отстать от него, шагавшего через двор к молочной.

— Но ведь это, конечно, ниже вашего достоинства, полковник, — носить ведра с молоком? — Она и сама понимала, как неуклюж ее выпад, но в данных обстоятельствах на большее была не способна.

Алекс, к ее неудовольствию, предпочел расценить это как обычный вопрос.

— Хороший командир, Вирджиния, не кичится своим достоинством. Я не могу просить моих людей сделать то, что не готов сделать сам.

— Действительно, — пробормотала она, пока он ставил ведро на каменную полку у высокого окна.

— Ну, значит, хоть в чем-то мы пришли к согласию. — Все еще улыбаясь, он снова повернулся к ней. — Давайте заключим мир, Вирджиния. — После их последней стычки Алекс решил изменить тактику в отношении своей новой подопечной. Постоянные пикировки были бы утомительными и безрезультатными, и он решил попытаться обезоружить противника.

«А почему бы и нет?» — подумала Вирджиния, на мгновение поддавшись столь дикому искушению. Но потом она вспомнила о беглецах, прячущихся в укрытии. Как она могла забыть о них? Вирджиния Кортни была роялисткой, осиротевшей дочерью кавалера-предателя, вдовой человека, погибшего, хотя и без особого желания, за дело короля. И Вирджиния укрывала в занятом врагом доме двух беглых кавалеров — уже не в первый раз за последние шесть месяцев.

— Мы враги, полковник, — категорично сказала она. — Вы — завоеватель, а я — пленница. Такое положение не располагает к перемирию.

— Но мы люди. — Не желая сдаваться слишком быстро, он сделал шаг к ней. — Разве не могут двое людей понравиться друг другу вопреки политике?

— Я полагаю, что вы наивны, полковник. — Она отвернулась, чтобы скрыть неуверенность, отразившуюся на ее лице.

— Вирджиния? — Его голос заставил ее остановиться у двери, и с огромной неохотой она сделала это, но так и не повернулась к нему лицом.

— Если вы считаете, что имеете право называть меня по имени, полковник Маршалл, то я должна считать эту привилегию обоюдной.

Она надеялась опять разозлить его, чтобы в их отношениях — отношениях врагов — снова была ясность и определенность, как разница между белым и черным. Но полковник был упрям, а в этой изящной, решительной женщине, в ее гордой осанке было что-то такое, что волновало его так, как никогда не волновала ни одна женщина.

— Мое имя в вашем распоряжении, госпожа. Мои друзья зовут меня Алексом.

— А как называют вас ваши пленные? — Ее рука на деревянном запоре двери сжала его с такой силой, что костяшки пальцев побелели.