Возмездие

Гнусный опус толстобрюхого сочинителя вызвал гневный ответ С. Есенина:

Нет, ты, Демьян, Христа не оскорбил. Ты не задел его нимало. Ты сгусток крови у креста Копнул ноздрёй, как толстый боров. Ты только хрюкнул на Христа, Демьян Лакеевич Придворов.

Стихи эти ходили по рукам, напечатать их не посмели…

А Демьян, издеваясь над «мужиковствующими» поэтами, наплевал на их возмущение и выплеснул очередной гейзер рифмованной брани:

…Самобытной, исконной, И жижею гнойной, зловонной, Пропитавшей рогожи, Обмазать их истинно русские рожи!

Конец мерзопакостному «творчеству» бессовестного стихоплета положил сам Сталин. Генеральный секретарь, сохранивший привычку просматривать «Правду» по утрам, возмутился басней «Слезай с печки». Верный своей русофобской манере, Д. Бедный язвительно разделал русского человека, вечного, на его взгляд, пьяницу и лежебоку. Иосиф Виссарионович взялся за перо и отхлестал бесстыжего сочинителя по упитанным мордасам:

«Революционные рабочие всех стран единодушно рукоплещут советскому рабочему классу и, прежде всего, русскому рабочему классу. А Вы? Стали возглашать на весь мир, что Россия в прошлом представляла сосуд мерзостей и запустения, что „лень“ и „стремление сидеть на печке“ являются чуть ли не национальной чертой русских вообще… Нет, высокочтимый т. Демьян — это не большевистская критика, а клевета на наш народ!»

На этот раз Демьян раздражился и сгоряча накатал Сталину гневное письмо. Он указал на свои заслуги, на ордена, а заодно пожаловался, что его вдруг почему-то лишили личного вагона для разъездов по стране. Он требовал более бережного отношения к своей персоне.

Ответ Сталина носил характер спокойной выволочки зазнавшемуся рифмоплёту.

«Десятки раз хвалил Вас ЦК, когда надо было хвалить. Десятки раз ограждал Вас ЦК (не без некоторой натяжки!) от нападок отдельных групп и товарищей из нашей партии. Вы всё это считали нормальным и понятным. А вот, когда ЦК оказался вынужденным подвергнуть критике Ваши ошибки, Вы вдруг зафыркали. На каком основании? Может быть, ЦК не имеет права критиковать Ваши ошибки? Может быть, Ваши стихотворения выше всякой критики? Побольше скромности, т. Демьян.

И. Сталин»

Как раз скромность-то и не входила в число добродетелей наглого старателя на литературной ниве. Но верным нюхом он обладал. Щёлк руководящего арапника доказал ему, что у всякой наглости имеются разумные пределы. По усвоенной привычке Демьян поспешил поправить своё положение и создал очередной рифмованный «шедевр»:

Мне знаком не понаслышке Гигант, сменивший Ленина на пролетарской вышке!

Не помогло. Недруги Демьяна также имели отменное, верхнее чутьё и сразу уловили, что позиции неприкасаемого «Демьяна Бедного, мужика вредного» сильно пошатнулись. Критики, как водится, накинулись стаей и обнаружили в творчестве опального стихоплёта множество разнообразнейших ошибок: политических, исторических, антинародных, аморальных и всяких иных. Последовали естественные оргвыводы. Сначала исчезли из обихода его песни (даже знаменитая «Как родная меня мать провожала»), затем у него отобрали партбилет, после чего, само собой, исключили из числа писателей.

Политическое своеобразие тогдашней обстановки проявлялось в том, что охаянный со всех сторон сочинитель навсегда исчезал со страниц массовой печати. Он становился живым покойником, и читатели забывали о нём навсегда. Д. Бедный познал такое забвение сполна. Он стал стремительно худеть и тускнеть. Какое-то время ему ещё удавалось пробавляться привычными пакостями в изданиях «Союза безбожников» у большого специалиста по небесным делам Минея Губельмана (он же — Емельян Ярославский). Там ещё были скудные родники, питавшие «творчество» оголтелых русофобов-богоборцев Румянцева-Шнейдера, Кандидова-Фридмана, Захарова-Эдельштейна, Рановича, Шахновича, Ленцмана и Мельцмана. Потом иссяк и этот источник. Имя «Демьяна Бедного, мужика вредного» навсегда кануло в вечность.

Выход на страницы массовой печати обрюзгший стихотворец получил на второй год Великой Отечественной войны. Газеты стали помещать его стихотворные подписи под карикатурами. Но подписывался «мужик вредный» совершенно иным именем — Д. Боевой.

* * *

На глазах Горького игрался последний акт жизненной трагедии Владимира Маяковского.

Необыкновенный успех этого необыкновенно горластого стихотворца во многом связан с Лубянкой. Расстрельное ведомство основательно приложило свою мохнатую лапу к наведению порядка на советском Парнасе. Одних оно решительно сволокло в подвалы, других вознесло на недосягаемую высоту. Осчастливленные служители муз, отрабатывая доверие, страстно включались в систему самого безудержного словоблудия и постоянно ощущали немигающий удавий зрак страшилища с Лубянской площади столицы.

Сейчас уже совсем забыто о том, что среди литераторов-профессионалов в те времена имелась мощная прослойка чекистов, увлечённо балующихся лирой. Уровень таланта сочинителей в петлицах полностью зависел от их служебного положения в карательной системе. В этом отношении никто не мог сравниться с «восхитительной Идой» — так называли жену шефа Лубянки Г. Ягоды (она же являлась племянницей Я. Свердлова и сестрой Л. Авербаха). Правда, перу её принадлежал всего один «шедевр» — брошюра о благотворном влиянии на заключённых советских концлагерей. Тем не менее к её подножию стремились как профессиональные чекисты, так и профессиональные сочинители. И не было ничего удивительного в том, что многие литераторы, увлёкшись, попадали в кадры Лубянки для исполнения неких секретных обязанностей.

Среди таких увлёкшихся выделялись супруги Брик и, естественно, Леопольд Авербах.

А время стремительного возрастания поэтической славы Маяковского удивительно совпадает с годами, которые он провёл под крышей дома Бриков в качестве второго мужа любвеобильной Лили.

До сих пор нет вразумительного объяснения этому странному семейному счастью втроём.

Впрочем, только ли втроём! Вся Москва знала, что через постель Лили при официальном постоянном муже Осе и при постоянном сожителе «Володичке» Маяковском проходит целая череда ещё и временных мужчин, поселявшихся под крышей бриковского дома и укрывавшихся общим семейным одеялом.

Поразительно при этом поведение Оси: он не только не ревновал свою жену, но и всячески обслуживал любые прихоти её разнообразных любовников. Угадывалось в этом что-то древнее, библейское: ведь первым, кто подложил свою жену Сару похотливому фараону, был Авраам, прародитель еврейского племени.

В отношениях с женой Ося держался самых прогрессивных взглядов. Время от времени он возмущённо восклицал:

— Нормальная семья — это такая уж мещанская ограниченность!

Маяковский — и это тоже было общеизвестно, — поселился в квартире Бриков всерьёз и надолго.

Лиля Брик (девичья фамилия Каган) всю жизнь похвалялась тем, что никогда не пачкала своих холёных ручек никакой работой. Она с 13 лет пошла по мужским рукам и освоила в своём древнейшем ремесле какие-то настолько тайные секреты, что её власть над мужчинами становилась беспредельной и деспотичной. «Знакомиться лучше всего в постели!» — заявляла она всякому, кто попадал в орбиту её извращённого внимания. Через постель этой советской Мессалины прошли Н. Пунин, будущий муж А. Ахматовой, Ю. Тынянов, А. Мессерер, кинорежиссёры Л. Кулешов и В. Пудовкин, военачальник В. Примаков, крупный чекист Я. Агранов и два совершенно загадочных человека: Ю. Абдрахманов, «шишка» из кавказской республики, и А. Краснощёков (он же — Аарон Тобисон), портной из Чикаго, занимавшийся тёмными делами в Дальневосточной республике, а затем ставший в Москве одним из руководителей Госбанка.