Возмездие
Шрифт:
Убеждённейший интернационалист, Иосиф Виссарионович поставил так, что русский народ ещё раз явил миру своё великое предназначение: добиться счастья не для одного себя, а для всех, кто когда-либо прибегал под его могучую защиту.
История, и это общеизвестно, никого и ничему не учит. Она лишь наказывает за незнание её уроков!
Огромность России всегда страшила её врагов.
Последний настоящий труженик на троне Александр III, покидая грешный мир происками неприятелей, шептал со смертного одра своему незадачливому сыну, совсем не подготовленному к трудному и опасному царскому ремеслу:
— Нашей огромности боятся…
Иосиф Виссарионович внимательно изучил причины внезапной кончины этого и по сию пору недостаточно оценённого государя.
Всё
Аналогичное предложение было получено и с далёких Гавайских островов. Вождь северной части этой территории Тамари через главного правителя Российско-Американской торговой компании («Русская Америка») А. Баранова обратился к русскому царю с просьбой принять подвластные ему племена в подданство России. (Вождь Тамари уже испытывал давление со стороны Америки и Великобритании, но его страшила участь индейских племён Американского материка.)
Подданство Гавайев, как и азиатских стран, не состоялось. Хозяевам планеты вовсе не улыбалось, чтобы более половины её оказалось под скипетром Романовых! Всё же на острове Кауаи появился укреплённый форт Святой Елизаветы, над которым развевался российский государственный флаг.
Борясь с растущим «расползанием» России по лицу Земли, её ненавистники поспешили принять свои меры. Менее года спустя русский император умирает, едва успев наказать своему наследнику, чтобы он, упаси Боже, не ввязывался в войны и чтобы всячески укреплял российские армию и флот, ибо это два единственных союзника русского народа.
Мир стал свидетелем того, как распорядился Николай II отцовскими наказами…
С Кировым
Кричащий в гневе — смешон.
Молчащий в гневе — страшен!
Известие о том, что в Ленинграде убит Сергей Миронович Киров, в Кремле узнали в конце дня. Позвонил Чудов, второй секретарь Ленинградского обкома партии. С ним разговаривал Каганович. Через несколько минут в Ленинград позвонил сам Сталин. Он был ошеломлён, голос его прерывался. Выслушав сбивчивые объяснения Чудова, Иосиф Виссарионович велел позвать кого-нибудь из врачей. Трубку взял известный хирург Джанелидзе. Разговор шёл на грузинском языке. Присутствующие напряжённо вслушивались в незнакомую гортанную речь. Хирург отвечал коротко, деловито, не сводя глаз с тела Кирова, положенного на длинный стол для заседаний. Убитый был в сапогах и плаще. Откинутая пола плаща свешивалась со стола. Под простреленной головой на зелёное сукно натекла лужица тёмной крови… Закончив разговор, Джанелидзе с минуту смотрел себе под ноги, затем негромко объявил, что Москва разрешила вскрытие тела. Он добавил, что к утру, когда в Ленинград приедет Сталин, должно быть готово медицинское заключение о смерти Кирова.
Специальный поезд из Москвы отправился уже в потёмках. Сталин взял с собой Молотова, Ворошилова, Жданова и незаметного, но влиятельного человека из партаппарата, Ежова. Нарком внутренних дел Ягода наспех сформировал целую бригаду работников с Лубянки.
Правительственный поезд летел без остановок, стремглав минуя тихие, присыпанные снегом полустанки. Требовательный рёв мощного паровоза грозно вспарывал тишину опускавшейся на землю ночи.
В декабре темнеет рано. Иосиф Виссарионович, не зажигая в вагоне света, угрюмо стоял у окна и насасывал трубку. За окном стояла кромешная мгла. Озабоченно распоряжался Ворошилов, сердитым шёпотом распекая Власика. В сталинский вагон никто не допускался. Кого надо — вызовут… В соседнем вагоне Ягода лихорадочно совещался со своими помощниками. В Ленинграде сотрудникам ОГПУ предстояла главная работа.
По словам Чудова, совершенно потрясённого случившимся, Киров целый день работал дома, готовясь к докладу на вечернем партактиве города. Несколько раз звонил по телефону в Смольный, запрашивая кое-какие цифры. В три часа дня в кабинете Чудова началось совещание. Внезапно в коридоре раздалось два резких выстрела. Все кинулись в двери. В широком и безлюдном коридоре
лежало два тела. Киров был убит сзади выстрелом в голову. Убийца, Николаев, потерял сознание от нервного перенапряжения. В его руке был зажат наган.— Офицер? — сразу же спросил Сталин.
В последнее время эмигрантские газеты, особенно парижские, настойчиво писали о «желательности устранения» Сталина в Москве и Кирова в Ленинграде. Боевой силой эмигрантов считался чрезвычайно деятельный Российский Общевоинский Союз (РОВС). Генерал Врангель, «чёрный барон», создатель этой организации, умер, а генерала Кутепова, его преемника, удалось недавно обезвредить. Сейчас РОВСом заправляет генерал Миллер, ещё совсем не старый, энергичный и распорядительный, хорошо знающий русский Север по годам гражданской войны.
Первое подозрение таким образом пало на белогвардейцев из Парижа…
Всю ночь напролёт Сталин простоял у вагонного окна. Они с Кировым расстались всего два дня назад. Пленум ЦК окончательно решил через месяц отменить в стране карточки. Из кабинета Генерального секретаря Киров позвонил в Ленинград, Чудову, попросил его собрать городской партактив — он везёт радостную весть. Вечером они со Сталиным были в театре, затем Иосиф Виссарионович проводил друга на вокзал.
Его привязанность к Кирову особенно возросла после недавнего самоубийства Надежды Аллилуевой, жены. Не проходило дня, чтобы они не разговаривали по телефону. Человек привязчивый, Сталин предлагал другу переехать в Москву. Киров отказывался. После знойного нефтяного Баку он попал на русский Север и с увлечением врастал на новом месте. Ленинград, центр разнообразной и хорошо развитой промышленности, нисколько не походил на захолустный Азербайджан. Иными были не только предприятия, но и люди. Здесь Киров, сменив вконец обнаглевшего Зиновьева, проявил свои качества крупного партийного руководителя и стал таким, каким его узнали и полюбили партия, народ, страна.
Нынешней осенью Сталин, уехав на отдых в Гагру, на другой же день позвонил в Ленинград. Киров немедленно приехал. Несколько недель он скрашивал тягостное одиночество друга. Сталинское состояние он понимал лучше, чем кто-либо другой.
Оба они были людьми с неустроенной семейной жизнью и оба находили утешение в одном — в работе. Обоим не хватало суток…
«Брат мой любимый», — так обращался Сталин к нему в своих записках.
В синей и душистой Гагре Киров тихо маялся от вынужденного безделья — отдыхать он не умел и не привык. Чтобы убить время, ударился в чтение. Купался он без увлечения, обыкновенно рано утром, когда все ещё спали. Вылезал из моря, отыскивал уголок пляжа, освещённого ранним солнцем и раскрывал книгу. Здесь его и находил Иосиф Виссарионович, встававший позже всех. Откладывая книгу, Сергей Миронович бегло взглядывал на друга, на глаз определяя, как тот отнесётся к сообщению об отъезде. Нет, надо ещё потерпеть! Оставлять его в таком состоянии не годилось.
Сергей Миронович видел, как ожил Сталин с его приездом. Исчезла хмурость, замкнутость, неразговорчивость. Он меньше стал курить и всякий раз, забирая доставленную из Москвы почту, обещал тут же вернуться со свежими новостями. Они в те дни почти не расставались. Лишь поздно вечером, когда Киров принимался зевать, Сталин отправлял его спать, сам же забирал бумаги и уходил работать.
Поезд вдруг замедлил ход и остановился. Через вагон пробежал озабоченный Ворошилов.
— Воду берём, — объявил он на ходу.
Иосиф Виссарионович извелся от нетерпения. Ему казалось, что поезд двигается недостаточно быстро. И у него всю ночь копился гнев на кировское окружение в Ленинграде.
Кто такой этот самый Николаев?
Как он смог пробраться в Смольный?
Куда охрана-то смотрела?
Двужильный Мироныч, словно Геракл, расчищал завалы троцкистской грязи на зиновьевской конюшне. За время хозяйничанья Зиновьева, этого самодура и пустозвона, Ленинград превратился в самый настоящий антипартийный центр. Здесь у Зиновьева была надёжная опора. Зря Киров защищал всю эту нечисть! Выслать надо было всех, выгнать к чёрту из страны вслед за их кумиром Троцким. Пускай бы щёлкали зубами из-за рубежа, исходили там от бессильной злобы. А теперь что же? Кусай локти. Дуб свалили, но корешки-то остались!