Возьми мои сутки, Савичев!

— Сколько? — спросила Зубова ее.

— Сами мерить не будете? — спросила Мишина в ответ.

— Сто семьдесят на девяносто, — сказала больная.

— А вы откуда знаете?

— Мне шкалу видно все-таки, и я чувствовала по пульсу. Ошибка может быть на пять миллиметров, не больше, — сказала больная.

— Голова болит? — спросила Дора Матвеевна.

— Болит, но поменьше.

— Магнезию сколько раз вводили?

— Два, — шепотом сказала Мишина. — Сейчас третий раз надо магнезию.

— И еще кровопускание делали, — сказала больная. — Вы не забыли? И аминазин внутримышечно. Я все сплю из-за него.

— Вам наркоз давали, когда вводили лекарство? — спросила Зубова.

— Давали. Не надо больше, — возбужденно сказала пациентка. — Эфир очень противный. Я его всегда плохо переношу.

— А вы раньше с эфиром имели дело? — спросила Дора Матвеевна.

— А я тоже врач, — сказала пациентка. — Анестезиолог. Все время с ним работала. Вы бы триленчиком лучше.

— Нет у нас трилена, — сказала Зубова с досадой. Неудобно было, что нет хорошего препарата и что пациентка — коллега, а она в хлопотах даже не заметила этого: ведь профессии рожениц пишут на самой первой странице истории родов.

— И как же вы себя так запустили, если врач? — спросила Мишина и вздохнула, жалеючи.

— А у нас, врачей, ведь всегда не по-людски, — сказала пациентка. — Я себя хорошо чувствовала. Только отеки были небольшие. Я все боялась, что меня в стационар положат: у меня мама заболела, и за девочкой — у меня девочка еще — смотреть было некому. Из консультации приходили ко мне, а я говорила, что в гриппе и сама все знаю. Я резерпин принимала и медвежье ушко. Должно было пройти, а не прошло. Я сама виновата: я все соленое ела.

— Ну вот, а еще врач, — сказала Зубова. — А наркоз дать придется. Вы же знаете, что в вашем состоянии все манипуляции только под наркозом.

— Знаю, — сказала пациентка и, протянув руку к стоявшему у ее головы наркозному аппарату, сама взяла маску и резиновые ленты, которыми маску прикрепляют к голове усыпляемого.

Вошла акушерка с большим шприцем в металлической крышке от стерилизатора. За нею, пригнувшись под дверной притолокой, — Главный. Он сразу спросил вполголоса:

— Что это у вас женщина так активно действует?

— Она врач-анестезиолог.

— Прекрасно, — сказал Главный. — И если она хороший анестезиолог, то сразу, как закончится все благополучно, мы обяжем ее перейти к нам работать. Анестезиолога у нас как раз не хватает. А сейчас по состоянию своему она от дела освобождена.

Он подошел к наркозному аппарату. Чертыхнулся тихонько, зацепив за что-то в палатных сумерках. Пристегнул пациентке маску и повернул на аппарате рычажок.

— Я даю вам кислород, коллега.

— Угу, — ответила из-под маски больная.

— Повернитесь на бок, к нам спиной… Так… Маска хорошо лежит?

— Угу, — донеслось из-под резины.

— Эфир даю. Спите.

Он подождал немного и сказал Мишиной:

— Дайте свет, пожалуйста. Просто штору отдерните пока. — Заглянул больной в лицо, приподнял веко, всмотрелся в зрачок, сказал: — Хорошо спит. Вводите магнезию… Ну, что делать будем, Дора Матвеевна?

Пациентка была под наркозом, и поэтому было не страшно, что в палате, всегда темной, сейчас настоящий день, даже с солнцем. И было не страшно, что больная побудет под наркозом несколько лишних минут. Для таких пациенток наркоз — благо. Под наркозом не случится припадка эклампсии, уже много часов грозившего незадачливой коллеге. И они переговаривались, листая историю болезни:

— Ну вот, еще одна преэклампсия на счету. Прохлопали. Извещение в горздрав послано?..

— Не наш грех, Мирон Семенович. Она не из нашей консультации.

— При чем тут это! Довести бы ее благополучно.

— По-моему, доведем. А вы разве, как уезжаете из горздрава, перестаете ощущать, что у вас есть начальство?

— Не всегда, к сожалению… Внутривенно аминазин надо было, Дора Матвеевна…

— Вены плохие. Мы после кровопускания хотели ввести, а когда выпустили триста кубиков, вена затромбировалась…

— Это не разговор для нас с вами… Не разговор.

— Нам с ней еще неизвестно сколько возиться придется. Вены беречь надо. Она еще врач ко всему. Неизвестно, какие будут сюрпризы. Сами знаете.

— Врач, а так себя запустила. Если давление не снизится, придется спинномозговую пункцию сделать. Не люблю я этого, а придется. Скажите, чтобы припасли иглу для спинномозговой… Не люблю. У меня на Урале была одна история после пункции… Да ну все это!.. Охотничьи рассказы!.. Скажите, чтобы припасли иглу… Хуже нет, чем это. Это, доктор Мишина, в старину знаете как называли? «Родимчик». Вот так вот.

— Я не знала. Я думала, родимчик — только у детей.

— Ну что вы! Это ведь о женщинах, у которых после эклампсии с инсультом были параличи, говорили: «Родимчик напал, и вот какая она стала».

— …А иглу для спинномозговой придется просить в гинекологии.

— На охоту ехать — собак кормить… Отвыкли от эклампсии.

— И слава богу.

Мишина вставила:

— На дежурстве, если все тихо, спим здесь, в этой палате. Тихо здесь. Всегда она пустая. Почти всегда.

— Лучше бы всегда. Штору закройте, пожалуйста. Кончаю наркоз. Что у вас там еще? Я ж сегодня опять поддежуриваю.

— Пока все спокойно. Ночью, наверное, все будет. Сейчас сердечницу, говорят, переведут из отделения патологии.

— Если Федорову, то мне и уйти не придется. С ней могут быть такие сюрпризы, что лучше не уходить.

— Писанины у нас груда. И операцию еще записывать. Вот Плесова придет из справочной, пообедаем и попишем. Вы мне расскажете, что было в горздраве?

— Расскажу, Дора Матвеевна… Сейчас вот больная-коллега проснется, пойдем отсюда, и расскажу, — сказал Главный.

— Я тогда взгляну на женщину, которую оперировали, — сказала Зубова.

— Хорошо. Я позову вас, когда пойду отсюда, — сказал Главный. — Она проснется сейчас.

Дора Матвеевна вышла в длинный коридор родблока и, прежде чем войти в послеоперационную палату, мучительно потянулась. Ее, кажется, снова собрался донять радикулит. И еще она проверила, не съехали ли набок швы на чулках. Такая у нее была привычка.

IV. САВИЧЕВ

А Савичев опоздал, конечно, на эти Людмилины сутки. Ненамного, на полчаса, но опоздал все-таки.