Возможны варианты

– Свет, оставь свои непотребства при себе. Я примерная вдова. Мне не положено по Интернетам шляться.

– Обратно дура! Одна моя сотрудница, которая тоже в свое время похоронила мужа, мне рассказывала, что траур не человек сам на себя цепляет. Траур обусловлен какими-то законами сверху! – Светка потыкала указательным пальцем с длиннющим красным ногтем куда-то в сторону темного неба. – И заканчивается этот траур где-то в районе двух или трех лет с момента печального события. Эта дамочка тоже была примерная вдова, вроде тебя, сидела сиднем, страдала своими горькими страданиями и ни с кем даже и не думала знакомиться, а через два года после смерти мужа потеряла сережку. Знаешь примету народную?

– Нет. – Давыдовой стало интересно. Она вообще в последнее время очень полюбила рассказы про разные народные приметы и сверхъестественные события.

– Если дамочка теряет сережку, которую ей подарил ухажер, то это означает, что она через некоторое время с ним расстанется. Имеется в виду, не физически, а морально. Ну и физически тоже! Мол, он не будет уже ей так интересен.

– И что сотрудница твоя? Потеряла сережку, поняла, что свободна, и кинулась во все тяжкие?

– Ни фига подобного! Она ревмя заревела и застрадала пуще прежнего. Говорила, что ничего-то уже ей от ее любимого не осталось. А на следующий день пошла в музей. Она дамочка интеллигентная, воспитанная. Если что, то сразу в музей идет. Ты же знаешь, наши дамочки питерские одинокие, кто в музей, кто на выставку, кто в филармонию, а кто в театр ходят. Плохо человеку, и он сразу – хоп! Приобщается к чему-нибудь великому и прекрасному. Глядишь, сразу и полегчает. – Михайлова затянулась сигаретой и поглядела на Давыдову со знанием дела.

– Это точно. Я вот, когда мне плохо, люблю по Большому проспекту Петроградской стороны гулять. На дома смотреть, там красиво, как в Стокгольме. Или даже лучше! И магазины красивые, – согласилась с подругой Давыдова.

– Ясное дело! Все люди как люди – в филармонию, а Макаронина в магазин приобщаться к прекрасному бежит!

– Ничего плохого в этом нет. Были б деньги. В магазине любой стресс моментально на нет сойдет. Купишь себе сумочку, ну, или туфли модные, и плевать тебе после этого на все проблемы с высокой колокольни! Во всяком случае, часа на три-четыре о неприятностях забудешь. Факт!

– Ага! А у этой дамочки, сотрудницы моей, с деньгами не все так распрекрасно, как у Надьки Давыдовой, поэтому она все по музеям норовит. Намного дешевле там стресс снимается. И уж если ей совсем невмоготу, то идет она непременно в Русский музей в зал Карла Ивановича Брюллова. Садится там и, глядишь, через некоторое время улыбаться начинает.

– Я ее понимаю. Сама, когда на автопортрет Брюллова смотрю, непременно улыбаться начинаю. Мне кажется, он за мной наблюдает и как бы говорит «Ну, ну, Надежда Давыдова, чего ты еще отчебучить собралась?». И тут я ему все как на духу и рассказываю.

Светка подскочила, потрогала Надин лоб и по-матерински приложилась к нему губами, как бы проверяя наличие температуры.

– Слушай, Макаронина! – продолжила она, усаживаясь на свое место. – Ты не бредишь? Может, ты, часом, Карла Ивановича с кем-то другим перепутала? Обычно как на духу люди в церкви все рассказывают. Деве Марии, например.

– Деве Марии я тоже все как на духу рассказываю, – обиделась на подругу Давыдова. – Но, должна тебе сказать, художники тоже ребята не простые, а особые.

– Это как? – И без того большие глаза Светки Михайловой округлились, и она, подперев голову рукой, приготовилась внимать Давыдовой.

– Смотри. Всем известно, что художник видит окружающее пространство немного не так, как все другие люди. Про это нам в детстве все уши прожужжали – «особый взгляд художника», «что он этим хотел сказать» и всякая остальная байда из учебников. Так вот, художник видит невозможную красоту, которую ты не замечаешь. Ну, стоит цветок в вазе, или там солнце восходит. Думаешь, делов-то. А художник эту невозможную красоту запечатлевает в своих бессмертных полотнах. И не просто красоту, а красоту в квадрате. В смысле, слегка действительность нашу приукрашивает. Ну, чтобы все посмотрели и непременно обалдели. Все смотрят и радуются. Действительность тоже смотрит сама на себя и удивляется. Мол, приврал парень, тут на самом деле на столешнице заусеница, вода вовсе не такая прозрачная и так далее. Смотрит, смотрит, но ей-то тоже эта новая красивая действительность больше нравится, чем старая с заусеницей. Поэтому действительность сама не замечает, как начинает к изображенной художником красоте подтягиваться. Мир становится лучше. Так что художник – это своего рода тоже творец, создатель прекрасного мира.

При этих словах Давыдовой у Светки Михайловой немного отвисла челюсть.

– Да! Давыдова, чего же это такое у тебя в голове копошится? Может, тебе к доктору сходить?

– Ага, мне к доктору, а тем, которые в автомобиле своем портреты всего святого семейства и Николая Чудотворца вешают, – тем куда? Они ж на полном серьезе в церковь как в магазин идут. Мол, я вот буду себя сегодня хорошо вести, бить поклоны, даже службу отстою, а ты мне пошли прухи несусветной и манны небесной, да побольше.

Михайлова рассмеялась и попросила у официантки еще бокал вина. Давыдова ей позавидовала. Сегодня за рулем была она и свой лимит спиртного в виде рюмки вина перед ужином уже исчерпала.

– Хорош пьянствовать и водителя искушать, – проворчала она и заказала себе еще кофе. – Я из-за этого кофе теперь всю ночь дежурить буду. Давай дальше про тетку рассказывай.

– Никакая она не тетка, а такая же примерная вдова вроде тебя. В самом соку! Так вот, пришла она в музей, уселась в зале Брюллова, а рядом с ней на лавочке пристроился мужичонка. Слово за слово, разговорились они. Оказалось, тот тоже любит в Русский музей ходить, когда ему не по себе. Только он не на Брюллова любуется, а на работы скульптора Аникушина.

– И что? Не иначе как поженились? – Давыдова засмеялась и чуть не вылила на себя кофе.

– А то! Мужичонка оказался музыкантом из Мариинского театра. И не какая-нибудь там шантрапа с барабаном, а чуть ли не первая скрипка!

– Врешь ты все, Мелкая!

– Ей-богу! – Светка перекрестилась, сунула палец в рот, чпокнула щекой и добавила: – Век воли не видать!

– Знаешь, ты, конечно, мастер волшебных историй, но я всю жизнь ждала своего принца мечты. И дождалась. А двух принцев у одной тетки быть не может!

– Это еще почему? – удивилась Михайлова.

– Не может быть, потому что не может быть никогда! Мечта-то одна, как к ней два принца приспособятся?

– А это уже не твоего ума дело. Это они там наверху как-нибудь без тебя решат. Без сопливых разберутся. А потом, с чего ты вдруг решила, что твой Гарик, царствие ему небесное, принц твоей мечты? Может быть, он просто похож на него. Ты с ним всего ничего и пожила-то вместе и не знаешь, что было бы дальше.

– Знаю. Все было бы хорошо.

– Не знаешь, и знать не можешь. Может, он бы тебя как-нибудь обидел, а ты бы ушла от него. Так что завязывай со своими перуанскими страданиями и живи, пожалуйста, на полную катушку. Будут еще и на твоей улице принцы. Я тебе обещаю!

Давыдова рассмеялась. Уж если Светка Михайлова чего-то обещала, то, будьте спокойны, так оно и будет.

Вы не поверите, но на следующий день Давыдова потеряла сережку, которую Гарик подарил ей незадолго до своей гибели, и почему-то сразу поняла, что эта дверь в коридоре ее судьбы захлопнулась навсегда. С этого момента питерская погода перестала зависеть от настроения Надежды Михайловны Давыдовой.