Возмущение праха
Шрифт:
Я сам удивлялся, что заранее так пекусь о безопасности этого ожидаемого ребенка. Детей у меня раньше не было, но желающих родить от меня хватало в прошлом и, наверное, хватит в будущем. А тут ведь еще как знать, что родится, из-за всей ихней черной магии. Я себе иногда говорил: надо плюнуть на них на всех, ничего не дожидаться, закончить работу, получить свои бабки и смыться — но почему-то никак не мог на это решиться. С Полиной-то теперь все было ясно. Женщина преклонного возраста, чуть не старуха, к тому же одуревшая от науки зануда, — ни я ей не нужен, ни она мне. Глядя на нее, я каждый раз удивлялся: неужто она сможет родить? И даже если потом Крот с помощью
48. ПРОКОПИЙ
Чист человек, и мир только в его источнике, в его детстве: детство и есть возвращение к началу.
Событие, которого я ожидал так долго и после которого, по воле Божьей и стечению обстоятельств, должна была измениться как моя жизнь, так и многих других людей, наступило буднично, и его особенное значение никем в Институте не было замечено.
Чувствуя приближение родов, Полина ушла жить в дом своей сестры Анны, объяснив мне, что нуждается в ее женской поддержке. На самом же деле, я думаю, ее переезд имел другую причину — она старела теперь на глазах, с каждым днем, и с виду уже годилась мне не только в матери, но и в бабушки, отчего испытывала некоторую неловкость. Одновременно она утрачивала столь присущую ей энергию и подвижность, расходуя, очевидно, все силы на вынашивание плода. В первые дни она сообщала о своем самочувствии по телефону, а потом перестала это делать.
Я не видел ее почти три недели, когда утром позвонил Крот и с ужимками, ставшими уже для меня привычными, объявил, что «почтеннейшая Агриппина вчера вечером, двадцать пятого марта сего года, благополучно разрешилась от бремени и теперь, равно как и новорожденный, пребывает в добром здравии». Простые слова, как, например: «У Полины родился мальчик», он, видно, давно забыл. Сочтя на этом свою миссию полностью выполненной, он и не подумал пригласить меня взглянуть на младенца, как-никак моего сына.
Я сразу же поехал в Институт и, минуя кабинет Крота, направился к помещению, где содержалась Полина с ребенком, и вошел к ней.
— Вообще-то сюда нельзя, — без нажима заметила сидящая в кресле девица, с любопытством скосив на меня глаза. Я в ней узнал лаборантку, которая обихаживала меня в начале минувшего лета — после реанимации Полины, когда я впервые здесь появился.
— Вы позволите пожелать доброго утра, — ответил я не спеша, тоже без нажима, и одновременно осматриваясь, — вам… и всем присутствующим. — Чувствуя, что выражаюсь несколько странно, я тем не менее не мог сейчас заставить свой язык произнести балаганную кличку «почтеннейшая Агриппина».
Полина, накрытая с головой простыней, лежала на раскладном диване, сменившем ранее виденную мной здесь узкую амбулаторную кушетку, а младенец, против моих ожиданий не спеленутый, свободно раскинувшись, спал в своей кроватке; над ним нависал непонятный агрегат с рычагами и пружинами.
Судя по легкому шевелению простыни, Полина не спала.
— Ты, Люся, пойди прогуляться… разомни ноги… кофе попей, — тихий голос Полины казался бесцветным, — если что, почтеннейший Крокодил тебя призовет.
Наемные мелкие служащие в лаборатории орденских кличек не имели, они были исключительной привилегией руководящего состава и потому воспринимались
наподобие грамот на дворянство, — девица безропотно повиновалась.— Подойди к нему… можешь взять на руки.
— Он спит.
— Ничего, не проснется… недавно поел.
— Поел… а кто его… — Я умолк на полуслове, с опозданием осознав бестактность вопроса.
— Вот эта штука, которая над ним, — в ее голосе послышался чуть заметный смешок, и этот слабый намек на улыбку меня обрадовал, — выглядит нелепо, а действует превосходно. Силиконовый сосок ему нравится… если судить по аппетиту… Бери, не бойся.
Полина ошиблась: как только я взял маленькое теплое тельце в руки и осторожно стал поднимать, он проснулся, но не выразил никакого протеста по поводу неожиданного беспокойства. Широко открытые синие глаза очень спокойно смотрели на меня — впрочем, нет, сквозь меня, — и я подивился старческой умудренности этого взгляда. Он сейчас понимал и знал все — что было, что будет, все тайны Вселенной. Скоро это знание будет от него скрыто, он станет просто ребенком и начнет осваивать мир заново, но сейчас он знал все и был мудрее мудрейших.
— Прокопий, — непроизвольно пробормотал я вполголоса.
— Прокопий? — Полина от удивления выпростала голову из-под простыни, но тут же опять натянула ее на лицо. — У тебя в мыслях… и раньше… мелькало иногда это имя. Что оно для тебя значит?
— Так звали его прадеда… Он совсем голенький, а Прокопий по-гречески значит голый, сиречь обнаженный… Ты не думай, я ничего…
— Ты меня подавил эрудицией… Я тоже ничего не имею в виду… Прокопий… звучит смешно и странно. Но если ты… я спорить не стану.
Она говорила по-прежнему тихо, но теперь напряженно и нервно. Должно быть, уже устала.
— Я, наверное, тебя утомил. Попробуй немного поспать. — Я с сожалением положил малыша на место, и он тотчас закрыл глаза.
— Нет, ты не так понял. Подойди ко мне.
Я подошел, и она откинула скрывавшую ее простыню.
Жуть охватила меня, и в уме билась одна только мысль: раз уж я не сумел не выказать своего ужаса, главное теперь — не дать ей заметить, что к ужасу примешивается и отвращение.
На меня смотрело с подушки старушечье сморщенное лицо, и я не к месту успел удивиться, почему ее голова на тонкой морщинистой шее стала такой маленькой: ведь не мог же, в самом деле, съежиться и череп. Но отчего же… отчего отвращение?.. Я заранее ожидал чего-то подобного… да и мало ли в жизни встречалось старух… Может, оттого, что она только что родила?.. Или от воспоминаний о том, что месяца три-четыре назад я с ней еще занимался любовью?.. Нет, пожалуй: эти мысли казались абстрактными и маячили где-то на заднем плане… Наконец я понял, в чем дело: глаза. То, что раньше длилось доли секунд и за эти короткие мгновения успевало внушить страх, теперь прочно утвердилось в ее глазах — вместо зрачков на меня глядели черные дырочки, провалы в темную бесконечность… как у оборотней или пришельцев из космоса, когда они придуриваются людьми.
— Противно? Вижу, противно… Мне и самой противно. — Ее голос, как ни странно, нельзя было назвать старческим, хотя и молодым — тоже.
Я не знал, что ответить: любые слова прозвучали бы наверняка фальшиво, и я предпочел отмолчаться.
— Ладно, не буду тебя изводить. — Она усмехнулась, и эта хорошо мне знакомая скептическая усмешка, в сочетании с морщинами и отсутствием мимики, вызвала новую волну отвращения.
— «Заплатите, надену повязку…» — Она коротко засмеялась, и в кудахчущих звуках ее смеха мне почудилось злорадство.