Вознесение
Шрифт:
Вид у него раздраженный.
— Пусть придет в себя. Тогда я и приму решение.
Две минуты спустя веки Бетани начинают трепетать, и она распахивает глаза. Снимаю маску — вокруг рта остается розовый след, будто гримаса печального клоуна.
— Ни хера у вас не вышло, — мычит она сквозь резиновый кляп.
Ее лицо обвисло и странно перекосилось, на лбу выступила испарина. Даже волосы кажутся грязными, как будто электричество выжало из нее все соки и каким-то образом перенесло ее на несколько лет в будущее. Она выплевывает кляп.
— Давай еще раз. И не как сейчас,
Моргнув, анестезиолог отвечает мне:
— Двадцать.
После чего закатывает рукава, подбирает резиновый кляп и принимается обтирать его бумажным полотенцем. Наблюдая за его действиями, я вдруг замечаю на его руках следы уколов. И только теперь зависимость, о которой я должна была бы догадаться с самого начала, расталкивая соседей, встает на свое место в картине событий.
— Мало, — возражает Бетани, уже уплывая в забытье. — И вообще, что ты за доктор?
Он быстро затыкает ей рот резиновым кляпом.
— Доктор, который боится, что его лишат права практиковать? — продолжаю я, дождавшись, пока глаза Бетани закроются.
Он холодно улыбается:
— Уже нет. Я свое отбоялся. Лицензию у меня отобрали еще в прошлом году.
И это я должна была сообразить сама.
— Придется вам назвать и причину.
— Пожалуйста, — говорит он, проверяя положение регуляторов на металлическом ящике. — Я убил пациента.
Боже правый…
— Таким же аппаратом?
На секунду задумывается:
— Нет. Тот был посовременней.
— Значит, он умер во время электрошока?
Я слышу, как панически взлетает мой голос.
Он смотрит мне в глаза:
— А что, у этих ящиков есть и другая функция? Да. Но одного раза с меня хватит. Двадцать секунд — максимум, на что я соглашусь. Свою позицию я высказал изначально.
«А если снова осечка? Что тогда?» — думаю я.
— Хотите, чтобы я остановился?
— Нет, — говорю я, презирая и себя, и его. — Раз уж вы здесь, делайте свое дело.
Он жмет на кнопку, и мы оба затаиваем дыхание. Пальцы на ногах Бетани слегка подергиваются, но этим все и ограничивается, и только к концу, когда двадцать секунд почти истекли, она издает еле слышный звук — тихий вздох, предвестник стона.
— Думаете, подействовало?
Медик встает, проверяет мобильник, хлопает по карманам, а затем направляется прямиком к двери.
— А это выясняйте уже без меня.
— Стойте, — говорю я. — Послушайте. Вашего имени я не знаю. Если меня спросят, то я вас в глаза не видела. Оборудование не ваше. Полиция вас никогда не найдет. Если окажется, что эффекта снова не было, попробуете еще раз?
— По-моему, вы меня не слышали, — говорит он, стоя в дверях. — Я уже все объяснил. Я убил человека и должен с этим жить. Это не значит, что я готов повторить ту же ошибку.
— Пожалуйста! Останьтесь хотя бы, пока…
Он уже вышел. Я знаю, что догонять его бесполезно, решение принято и таково условие его сделки с Недом, а главное — со своей совестью.
Через пять минут во дворе заводится машина, и в ту же секунду Бетани открывает глаза. Убираю маску с ее лица, подставляю ладонь. Она выплевывает кляп,
берет протянутый стакан воды и жадно пьет. Вид у нее еще истерзаннее, чем раньше. Глядя на нее, я чувствую себя запачканной.— Здравствуй, Бетани.
Она поднимает на меня мутный взгляд и мычит краем рта:
— Привет, Немочь. Опять не вышло.
Разочарование похоже на острый привкус какой-то гадости.
— Он уехал.
— Почему?
Похоже, у нее свело нижнюю челюсть.
— По причинам, с которыми не поспоришь.
Остальных я обнаруживаю на кухне, где они мрачно о чем-то переговариваются.
— Хэриш Модак звонил, — сообщает физик, подняв глаза. — Он уже в пути.
Меня захлестывает удушливая волна.
— И что теперь делать?
Он пожимает плечами:
— Не знаю.
Наши глаза встречаются. Вынести его взгляд я не в состоянии. Поражение давит на плечи, словно хомут. Как будто меня впрягли, тянут за шею и я бреду по кругу, увязая в грязи. Заметив мое состояние, Фрейзер Мелвиль сочувственно касается моей руки, но, почувствовав, как я напряглась, отдергивает ладонь.
— Давайте расспросим Бетани, — предлагаю я. — Может, какой-то толк все же был.
В молчании они следуют за мной в комнату, где на кушетке лежит Бетани и разглядывает поджившие руки. Длинная спираль бинтов валяется на полу, будто гигантская макаронина.
— Знал ведь, что я и не такое выдержу, и удрал, слизняк вонючий! А ты его взяла и отпустила! Говорили же тебе, Немочь, тридцать секунд! Тогда все бы у нас получилось.
— Ты точно ничего не видела?
— Ясное дело, нет! — взрывается она. — Потому что мне не хватило току!
— Теперь уже ничего не поделаешь, — говорю я, чувствуя себя раздавленной, беспомощной и как будто выдернутой из собственного тела. Такое ощущение, что я смотрю на себя из дальнего утла. Или снаружи, из темноты за окном.
— Не будь идиоткой, — возражает она, приподнявшись и морщась от боли. — Тупицы вы все. Машинка-то все еще здесь. На какие кнопки жать, ты знаешь. Так что давай, вперед.
Глаза Кристин Йонсдоттир округляются, а Фрейзер Мелвиль посылает тревожный взгляд в мою сторону. Нед почесывает заросший подбородок.
— Не глупи, — бормочет физик. — Тебе что, жить надоело?
— Ерунда, — говорит она и заторможенно кивает на ящичек. — Давай. Тут и ребенок справится. А наша Немочь так и подавно. Или любой из вас. Вперед. Тридцать секунд, поняли? Ваш профессор-то уже едет небось? Давайте шевелитесь. Пока не струсили. Не думайте ни о чем, нажмите на кнопку — и все.
Кристин отступает назад. Она как будто уменьшилась в размерах, словно собралась сжиматься, пока не исчезнет совсем. Фрейзер Мелвиль стоит, застыв посреди комнаты. Открывает рот, но, бросив на меня вопросительный взгляд, сжимает губы. Я знаю, какие мысли у него в голове.
— Нет, — говорю я.
— Господи! — шипит Бетани. — Трусливая корова. Не хочешь меня выручить, так вспомни хотя бы о тех людишках, которых ты вроде как спасать собралась!
Ее трясет от ярости.
— А ты? Готова ли ты рискнуть ради «людишек»?