Возраст не помеха

Так я лежал до самой темноты. Несколько раз я подымал голову и смотрел на звезды. Волна перекатилась через борт и ласково приподняла мои ноги. Теплая вода даже доставила мне удовольствие, но когда за первой волной чуть погодя последовала вторая, я встал, принял аспирин и улегся у штурвала. Подошла Кики и уставилась на меня, за ней, как обычно, подбежал Авси. Я взял котенка на руки и погладил. Прикосновения его тельца к рукам и лицу были мне приятны.

На этот раз я проснулся так внезапно, словно меня кто-то растолкал. На самом деле я пробудился в ужасе оттого, что забыл завести хронометры. Я бросился в каюту и открыл герметическую коробку, где они лежали в целлофановых пакетах. Оказалось, что я их завел, но когда — так и не вспомнил. Транзистор, настроенный всегда на позывные военно-морской обсерватории США в Вашингтоне, ежечасно передавал время с точностью до одной секунды, но приемник мог отказать, и тогда бы я зависел исключительно от хронометров.

Наутро я почувствовал себя значительно лучше, хотя все еще ощущал слабость. Меня еще немного лихорадило. Небо вечером было чистое, дул ровный ветер, и я поднял грот. Мне пришлось три или четыре раза отдыхать, пока я его поднимал. Закрепив кливер, я, как обычно, лег на резиновый матрац около каюты и заснул. Спал я хорошо, только каждый час вставал посмотреть на небо и проверить компас. Плот шел довольно быстро, но ветер был ровный, не шквалистый.

На рассвете я открыл очередную банку с дистиллированной водой — седьмую по счету, — вылил ее в кастрюлю и добавил лимонного сока. Затем я снова лег и проснулся уже при восходе солнца. Мне хотелось есть, и, пока примус разгорался, я уничтожил последние два сухаря. Овсяная каша с маслом и медом не утолила мой голод, пришлось сварить еще две порции, только тогда я наелся. Две чашки кофе я проглотил чуть ли не кипящими. От радостного сознания, что я здоров, я готов был петь.

Пока я чувствовал себя плохо, дул восточный ветер, но ночью он переменился на северо-восточный. Небо не сулило ничего хорошего, и я был счастлив, что снова стал на ноги. В тот день, 16 октября, когда все это случилось, я находился примерно в ста десяти милях к востоко-юго-востоку от Манихики. С тех пор я продвинулся очень мало.

Что мне сейчас было нужно — это хорошенько попариться в парилке или полчасика полежать в горячей ванне, лучше всего в соленой воде, а потом часов десять проспать, тепло укрывшись, в тихой прохладной комнате. Тогда остатки недомогания через все поры вышли бы из меня. Мне вспомнилось, что прежде в таких случаях я работал на гимнастических снарядах в двух свитерах, пока с меня не начинал градом катиться пот. С тем я и заснул.

X

Несколько дней спустя я возился на корме с цепями и шверт-талями. Был полдень. Взглянув невзначай на море, я увидел медленно движущееся в пяти футах от плота огромное бурое существо, покрытое белыми пятнами. Затем я рассмотрел плавники: по всей видимости, это была колоссальная акула. Я вскочил, немного испуганный внезапным появлением чудовища так близко от себя. Его большая тупорылая голова, заканчивавшаяся прямой, как доска, пастью не менее четырех футов в поперечнике, напомнила мне землечерпалку По массивности оно не уступало киту, но такие грудные плавники — каждый около шести футов — могли принадлежать только акуле. Верхняя часть хвостового плавника имела такую же длину, а само существо было никак не меньше тридцати футов. Это, несомненно, была гигантская акула неизвестного мне вида, может быть, китовая акула, о которой я слыхал. Белые пятна, равномерно покрывавшие все ее тело, ярко сверкали в синеве движущейся воды, залитой солнцем. Плыла она на расстоянии трех футов от поверхности воды и, в отличие от прочих акул, не вертела головой из стороны в сторону, так что я не мог как следует рассмотреть ее глаза или пасть. Она прошла под плотом, по правому его борту, почти касаясь понтона, и выплыла из-под кормы, рядом с рулем. Затем она сделала круг, возвратилась к плоту, медленно поплыла сзади и снова прошла под ним, точно так же, как первый раз. Я вынул кинокамеру, поднялся на крышу каюты и начал снимать акулу. Она, как видно, никуда не спешила и, плывя все время на одной скорости, проходила около рулей под плотом, делала круг радиусом двадцать — тридцать ярдов и снова возвращалась. Опасаясь, как бы она не повредила рули, я выстрелил из ружья, когда она находилась в нескольких футах от меня. Чудовище, однако, не обратило на пулю ни малейшего внимания и продолжало лениво описывать круги. Иногда оно поднималось чуть выше, и тогда его спинной плавник высовывался из воды примерно на полфута. Несколько маленьких корифен выскочили из-под плота и, сверкая, словно стрелы, усыпанные драгоценными камнями, метались вокруг, видимо не меньше меня заинтересованные невиданным зрелищем. Примерно через полчаса акула уплыла на юго-восток.

Запись в вахтенном журнале 18 октября 1963 года

Солнца нет. Ветер усиливается и гонит плот по довольно высокой волне. Плот ныряет, перекатывается с боку на бок, одним словом, с ним происходит все то, что происходило бы при подобных обстоятельствах с бочкой, но он идет своим курсом, в основном благодаря швертам. Волны то и дело заливают его, о брызгах и говорить нечего. Иду на зюйд-вест-тень-зюйд. Постараюсь как можно дольше не спускать грот. Судя по дневной обсервации, нахожусь на 13°30' южной широты. Очевидно, здесь сильное течение, оно-то и занесло меня так далеко на юг.

Последние дни меня не покидало предчувствие надвигающегося несчастья. Я объяснял это состояние плохим питанием. Надо было послушаться Тэдди и врача и взять витамины. Корифены довольно давно не попадались. Кое-кто из старых знакомых еще продолжал жить под плотом, но, умудренные опытом, они не клевали на мою приманку.

Когда оставалось время и примусы работали, я старался варить что-нибудь повкуснее, но сейчас у меня для этого нет продуктов. Отдал бы что угодно за хорошую корифену. Правда, мне удалось поймать акулу. Застрелив ее и вытащив на борт, я вырезал печень и съел на полинезийский манер сырой, еще теплой. Остаток я сварил. У этой хищницы, длиной шесть футов, была великолепная большая печень, а ведь у некоторых видов акул она очень богата витаминами. Кики и Авси наотрез отказались отведать новое блюдо и с презрением отворачивали носы. Правда, желудок мой потом немного взбунтовался, но после нескольких чашек горячего кофе успокоился. В желудке акулы я нашел рыбок, каких не видел поблизости от плота, скорее всего она проглотила их около какого-нибудь рифа. Я находился почти на 14° южной широты. Первоначально я предполагал идти вдоль двенадцатой параллели, но сейчас решил, если ветер не переменится, плыть между островами Тонга и Самоа. Архипелаг Тонга состоит из огромного количества маленьких островков и атоллов, в том числе необитаемых.

Вчера клюнула небольшая акула, но пока я ее подтягивал, она сорвалась с крючка. Жаль, мой рот уже наполнился слюной в предвкушении ее сырой печени и жаркого. Печень последней акулы, безусловно, подбодрила меня.

Вчера шел дождь, я собрал около девяти галлонов воды, их мне хватит надолго. Когда дождь начался, я выпил почти целую кварту воды, так я измучился от жажды после того, как решил не притрагиваться к испорченной воде.

Сильный ветер не прекращался. Он гнал меня все дальше на юг, так что теперь я находился не очень далеко от острова Тутуила, к которому в 1954 году, точно перед зданием правительства в Паго-Паго, пристал мой плот. Интересно, в каком он сейчас состоянии? Я передал его правительству США и населению Самоа с просьбой сохранить для будущих поколений. Правительство выдало мне бумагу за подписью губернатора, в которой торжественно заверило, что берет на себя это обязательство. Я не сомневался, что оно его выполнило.

Теперь меня уже не лихорадит, а несколько дополнительных порций бобов, картофеля и овсянки компенсировали потерю веса. Но первым делом я принял четыре чайных ложки льняного семени, двадцать минут настаивавшегося в теплой воде. Этот настой и несколько кружек морской воды, как общее тонизирующее средство, привели в порядок мой кишечник.

Запись в вахтенном журнале 22 октября 1963 года

17°20' южной широты

163°30' западной долготы

Северо-восточный ветер, продвинувший меня вперед почти на четыреста двадцать миль, стих. В сорока милях от атолла Палмерстон сильно задуло с юго-востока. Прелестный пассат, несущий меня обратно на север! Интересно, сколько я так пройду! Стараюсь держаться курса норд-вест-тень-норд, это лучшее, что можно сделать в моем положении.

В инструкциях Гидрографического управления США я прочитал, что обитатели Новых Гебридов — а меня, возможно, вынесет к этим островам — не так давно были каннибалами, да и сейчас иногда не прочь полакомиться человечинкой, очевидно, когда поблизости нет миссионеров. Я живо представил себе, как мой плот, лишенный рулевого управления, заносит в один из заливов, как навстречу мне выходят на каноэ туземцы, поглядывая то на плот, то на меня, озираются, не следит ли за ними из мангровых зарослей миссионер, и если нет — приглашают меня к пиршественному столу, вернее, на пиршественный стол.

Человек, который потерпел кораблекрушение у чужого берега, не только на Гебридах, но и где угодно, может оказаться в бедственном положении, если один на один встретится с местными жителями. Тэдди и мне не раз приходилось слышать истории о том, как относились к жертвам кораблекрушения аборигены Вест-Индии. Для некоторых в те времена, когда суда часто наскакивали на рифы, ограбление парусников было главным источником наживы. Они не сводили глаз с горизонта в надежде, что внезапно переменившийся ветер или шторм понесет судно на скалы. Они даже молились об этом в церквах. Сын пастора с одного из отдаленных Подветренных островов рассказал мне, например, такой случай: "Однажды в воскресенье мой отец заканчивал проповедь, как вдруг раздался крик на всю церковь: "Корабль тонет!" Все вскочили и с такой силой стали ломиться в дверь, что казалось, стена вот-вот рухнет. "Проклятие! — взревел мой отец, перекрывая шум. — Дайте мне полминуты, чтобы кончить проповедь, и мы все побежим на берег", — и заключил службу словами: "О Боже, смилуйся над нашими грешными душами и сделай так, чтобы это кораблекрушение было большим"".

Как только начинало светать, Кики и Авси являлись на корму и давали мне понять, что они голодны. Авси выражал свои чувства мяуканьем, Кики же усаживалась и мурлыкала, с надеждой поглядывая на меня. Кошки не причиняли мне ни малейшего беспокойства. Авси знал, что в каюту его пускают только вместе с Кики. В начале путешествия там стоял ящик с песком и опилками, но он уже опустел. Кошки, однако, сами нашли подходящее место. Консервированная пища явно шла им на пользу, но теперь им не хватало свежей рыбы, особенно летучих рыб. Каждую ночь они дежурили на палубе в надежде, что волна принесет какой-нибудь подарок. Утром я иногда обнаруживал несколько плавничков — остатки пиршества. Я вспомнил, что Мики, сопровождавшая меня в 1954 году, после плавания отказывалась даже от самой свежей рыбы. Из продуктов моря она снисходила только к импортным консервированным креветкам и к крабам, да и то если Тэдди вставала рядом с ней на колени и уговаривала съесть кусочек.