Возраст третьей любви

– Потому что с такого, как ты, станется и в Ленинград ко мне приехать, – спокойно объяснила она. – А мне этого, Юрочка, нельзя. У меня супруг партийный начальник, ему еще карьеру делать. Приходится уважать его потребности, раз он мне обеспечивает непыльную жизнь. И на том спасибо, что сюда без него вырвалась. Он у меня, знаешь, этого не любит – лыжи, горы, – улыбнулась она. – У них там свои развлечения. – И, заметив, как переменилось Юрино лицо, Наташа добавила: – Меньше думай, маленький. Ты мужчина чудесный, притом не только от неопытности, уж я-то в этом понимаю. Подарочек даже сам догадался! – Она крутнула на пальце дешевенькое серебряное колечко, купленное им в поселковом магазине: на дорогое денег не хватило, колечко к тому же оказалось велико, но Наташа была в восторге. – Тебя все женщины будут любить, поверь мне, такие, как ты, не часто встречаются… А ты старайся каждую почувствовать – чего ей хочется, что для нее хорошо. И будешь ты неотразимый, для каждой женщины желанный. Это тебе от меня совет вместо подарочка!

Наташа крепко поцеловала его в губы, подхватила свою сумку, лыжи и легко взлетела по ступенькам в автобус.

«Почему она не сказала, что замужем? – думал Юра, возвращаясь на турбазу. – Как-то все-таки… А может, правильно, что не сказала? – тут же пришло ему в голову. – Я не смог бы, наверное, если б знал…»

Воспоминания о Наташиных губах, обо всем ее стройном, пленительном теле скоро потускнели – к его удивлению, он-то думал, что не забудет этого никогда. Но «подарочек» запомнился: наверное, Юра сам почувствовал правоту своей первой женщины.

Часто или не часто встречаются такие, как он, об этом Юра не думал. Но женщины обращали на него внимание сразу, безошибочно выделяя в любой компании – хотя он, видит Бог, не прилагал для этого никаких особенных усилий.

Он просто чувствовал, в чем состоит желание каждой из них – во всяком случае, каждой из тех, что были для него привлекательны. И их желание сразу передавалось ему, потому что в каждой была своя прелесть, и легкость, и нежность… Много было чувств, которыми сопровождались отношения с женщинами!

А его молодость, свежесть, замеченная Наташей страстность совершенно сводили на нет цинизм, который неизбежно проявился бы в этой повторяемости отношений, будь Юра постарше.

Да и нельзя сказать, что женщин у него было много. И с несколькими одновременно он быть не мог. Бывали романы, всегда почему-то такие же легкие, как тот первый, с Наташей. Они длились какое-то время, а потом угасали сами собою. Юра не стремился связать жизнь ни с одной из тех, для которых он был, по Наташиному пророчеству, желанный. И женщины, наверное, это чувствовали, и постепенно исчезали в отдельной от него жизни, сохраняя к Юре такую же благодарность, какую он сохранил к Наташе…

Красивые женщины привлекали, горячили кровь, но все же занимали Гринева ровно настолько, чтобы не мешать работе, которой отданы были его лучшие силы.

До тех пор, пока не появилась Сона.

В пятницу вечером Гринев уходил домой рано. Конечно, только в эту пятницу: просто совпало так, что не было у него дежурства, не было и особенно тяжелых больных, с которыми пришлось бы задержаться. И он уходил с работы в половине восьмого.

На лестничной площадке восьмого этажа дым стоял сизой стеной: здесь курили и ходячие больные, и врачи, и родственники. Проходя сквозь этот застоявшийся дым, Гринев не сразу заметил, что кто-то сидит на подоконнике. А заметив краем глаза, присмотрелся и остановился.

– Зачем вы здесь сидите, Сона? – спросил он. – Дует из окна.

– Не в палате же мне курить, – резким, вызывающим тоном ответила она.

– А вы разве курите? – удивился Гринев. – Я не замечал.

Курила она, судя по всему, второй или третий раз в жизни: не затягивалась, только в рот набирала дым. Гипс ей недавно сняли, и сигарета была зажата между двумя ее неподвижными красными пальцами.

– Так нельзя курить, – заметил Гринев. – Рак губы наживете.

– Да? – В ее голосе прозвучала насмешка. – Какой вы правильный человек, Юрий Валентинович! А почему вы мне не расскажете, как капля никотина убивает лошадь?

– Я в том смысле, – смутился Юра, – что если уж курите, то лучше затягиваться.

– Спасибо. – Сона замолчала, но видно было, что ей хочется говорить, и все равно что. – Я воспользуюсь вашим советом.

Она затянулась, тут же закашлялась, спрыгнула с подоконника и покачнулась. И тут Гринев заметил, что она пьяна. Конечно, не вусмерть, но выпила достаточно для того, чтобы нетвердо держаться на ногах. Он присмотрелся: в углу подоконника стояла начатая бутылка коньяка.

– Тоже хотите выпить? – перехватив его взгляд, спросила Сона.

– Ну, если вы предложите, – усмехнулся Гринев.

Она была так неумела в своей попытке казаться грубой, бывалой, что сердце у него болезненно дрогнуло. Сона зажала горлышко бутылки между двумя прямыми пальцами, протянула ему. Он взял бутылку, подержал в руке, потом расстегнул куртку и опустил бутылку во внутренний карман.

– Что вы делаете? – возмутилась она. – Почему забираете?

– Я не привык пить с женщинами на вонючей лестнице, – спокойно объяснил Гринев. – Для этого есть другие места.

– Какие, например? – усмехнулась Сона.

– Например, ресторан.

– О-о! – протянула Сона. – Тогда мне долго придется ждать, пока вы вернете мой коньяк!

– Почему же? – Он всматривался в ее лихорадочно и мутно блестящие глаза, в кривящиеся усмешкой, вздрагивающие губы. – Часа полтора, не больше. Пойдемте?

– Куда? – не поняла она.

– Да в ресторан, в ресторан, я же сказал.

И тут Сона вдруг улыбнулась. Юра впервые видел ее улыбку, и она оказалась такой, что сердце у него стремительно заколотилось. Выражение беспечности, которое почему-то почудилось ему в рисунке широко разлетающихся Сониных бровей и которое ни разу не проявилось в реальности, – сразу переменило ее лицо, только что бывшее суровым.

И хотя слова ее были прямо противоположны выражению лица, Юра уже не мог отвести от него взгляда и слышал не слова, а только то, что говорили эти летящие брови, глубокие, удивленные глаза, опушенные мохнатыми ресницами…

– Вы просто циничный человек, Юрий Валентинович, – сказала Сона. – Вам нравится ставить меня в неловкое положение, да? А если я возьму и пойду с вами в ресторан – вот прямо отсюда, в этом халате и тапках, – приятно вам будет? Что вы тогда скажете?

– Я скажу вам спасибо, – вглядываясь в ее лицо, ответил Юра. – И попрошу вас подождать пять минут, пока я найду для вас какую-нибудь одежду. Вы замерзнете в халате и тапках. Подождите меня, пожалуйста!

И, не дожидаясь ее ответа, Юра скрылся за дверью отделения.

– Людочка, – быстро проговорил он, распахивая дверь сестринской, – выручи, а?

– Что случилось, Юрий Валентинович? – испуганно спросила дежурная сестра Люда Быховец.

– Ничего не случилось. Дай на три часа свое платье! И пальто с сапогами тоже.

– Зачем? – изумилась Люда.

– Ну надо, солнышко, надо! Ночью верну.

– Да пожалуйста… – протянула она. – Если надо…

Под Людочкиным нейлоновым халатом завлекательно просвечивало что-то ажурное; едва ли это было платье. Она открыла шкаф, достала вешалку с чем-то вязаным, длинную дубленку.