Возрождение Теневого клуба

Может, пройти проверку на детекторе лжи и доказать всем, что я говорю правду? К сожалению, приходилось признать — что бы я ни сказал и ни сделал, это ничего не изменит: люди при желании ухитряются обмануть полиграф. Социопаты умеют врать не моргнув глазом, так что таким путём я свою невиновность не докажу; Грин просто лишний раз убедится, что был прав на мой счёт. И почему только люди так устроены — не могут заглянуть друг другу в головы напрямую? Ведь получается, что у каждого своё собственное понимание правды, другим недоступное.

Я до того ушёл в себя, что заметил поравнявшийся со мной автомобиль только тогда, когда стекло опустилось и раздался голос водителя:

— Садись в машину.

Голос был таким бесстрастным, настолько лишённым всяческих эмоций, что я не сразу его узнал. Я резко повернул голову, едва не упав, и увидел своего отца. Щёлкнул дверной замок.

— Садись в машину, — повторил отец.

Я остановился, автомобиль проехал ещё несколько ярдов и тоже встал. Один миг я раздумывал: может, повернуться и сбежать в противоположном направлении? Хорошо бы затеряться в лесу — туда отец последовать за мной не сможет. А потом я подумал: интересно, сколько времени он ездил по городу, разыскивая меня? Наш городок не так уж мал. Мысль о том, что отец несколько часов колесил по улицам, заставила меня двинуться к машине, открыть дверцу и забраться внутрь.

Не глядя на папу, я сел на пассажирское сиденье, закрыл дверь, и мы тронулись. Отец ехал по окраинам, забывая включать поворотник. Это меня не на шутку перепугало — мой отец никогда не отступает от правил, застёгивает ремень безопасности, выдерживает скоростной режим и всегда, всегдаподаёт сигнал поворота. Вся его жизнь — это забота о безопасности и стабильности. Наверно, именно поэтому он и стал страховым агентом. Защищённость превыше всего. Инцидент с Теневым клубом в прошлом октябре отец принял очень близко к сердцу. Думаю, его сводила с ума мысль о том, что он не смог уберечь меня от меня самого.

— Нас с мамой завтра вызывает к себе директор школы, — наконец проговорил он. — Уверен, ты уже об этом знаешь.

— Я могу объяснить...

—МОЛЧАТЬ! — оборвал отец. Я опешил. Бывало, он повышал на меня голос, но никогда не кричал так резко и грубо, с таким гневом. На мгновение мне даже показалось, что он меня сейчас ударит, чего за всю мою жизнь не случалось ни разу. — Ты здесь не затем, чтобы говорить, а затем чтобы слушать! Ты меня понял?!

Я кивнул.

— Да, сэр.

Не помню, чтобы я когда-нибудь обращался к отцу «сэр».

— Мы с мамой в курсе происшествий с Алеком. В том числе и сегодняшнего.

Я открыл рот, но отец бросил на меня такой взгляд, что я сразу же передумал.

— Они постараются сделать всё, чтобы исключить тебя из школы, ты это понимаешь? Понимаешь, что можешь даже загреметь под суд?

Как я ни отталкивал от себя эту мысль, но... да, я понимал.

— Расскажи, какие у них реальные доказательства того, что это сделал ты.

Я задумался, а потом сказал:

— По сути, у них ничего нет. То есть, была эта дурацкая пуговица с подъездной аллеи у дома Алека, но я её...

— Угу, косвенная улика, — сказал он. — Это всё?

— Ещё тот факт, что я знал про пенициллин.

Отец помолчал, взвешивая аргументы.

— Ну, тогда дело у них весьма шаткое, — проговорил он наконец.

Что-то в этом было неладное — я говорю не только о тоне папиного голоса, но и обо всём строе его мыслей.

— Если у них нет свидетелей, — продолжал отец, — это будут их слова против твоих слов.

Печка в машине дула вовсю, и тем не менее меня зазнобило. Отец думает, что это моих рук дело.Не только Грин, не только другие ребята в школе — мой родной отец считает меня человеком, способным нашпиговать еду парня-аллергика пенициллином. Из моих глаз брызнули слёзы. Я даже не пытался их сдержать, лишь отвернулся, страшась, что отец подумает, будто это слёзы вины.

— Есть адвокаты, которые специализируются на подобных делах, — продолжал он. — Им не удастся исключить тебя, потому что пока твоя вина не доказана — ты не виновен, что бы ты ни натворил.

— Что бы я ни натворил?! — Я повернулся к нему. В моих глазах всё расплывалось, и я не мог различить выражения, с каким он смотрел на меня. — Папа, как ты можешь так говорить?!

Его подбородок затвердел. Я видел — в отце опять пробудился гнев, но не только он. Бесконечная печаль тоже. Теперь и в его глазах заблестели слёзы.

— Мы сейчас говорим о твоём будущем, Джаред. Мы говорим о твоей жизни. Если ты не хочешь, чтобы её тебе сломали, скажи им, что ты невиновен, и стой на своём до последнего.

— Но я действительно невиновен!

Он посмотрел на меня долгим взглядом. Таким долгим, что я вынужден был напомнить, чтобы он смотрел на дорогу. Отец ударил по тормозам, и его сверхнадёжная антиблокировочная тормозная система остановила нас прямо посреди пустынного перекрёстка. Отец сдал назад и подождал, пока не сменится сигнал светофора.

— Я не делал ничего из того, что мне приписывают! — произнёс я, стараясь вложить в свои слова всю искренность, на которую был способен и, конечно же, это прозвучало ещё большей ложью. — Ты же знаешь это, папа, ты же знаешь!.. Ведь знаешь?..

Отец вздохнул и неохотно кивнул. Я не понял — он и вправду поверил мне или показывал своё одобрение тому, как я убедительно лгу.

— Что ж, — сказал он, — тогда ещё больше оснований настаивать на своей невиновности.

* * *

Если кто-то в состоянии спать после подобных разборок, то у этого человека нервы крепче, чем у меня. Я всю ночь промаялся без сна, бесконечно прокручивая в голове разговоры, которых не было; приводя аргументы, которыми я мог бы убедить отца в том, что говорю правду; обдумывая слова, которые мог бы сказать Алеку и которые заставили бы его обратить своё расследование — и свою ненависть — с меня на истинного виновника. Ещё я раздумывал о том, что было бы, если бы аллергическая реакция Алека оказалась сильнее, чем предполагалось. А если бы он умер? Погиб из-за того, что какой-то подлец отравил его еду, а потом весь мир обвинил бы в этом меня? Что тогда? Сенсации в СМИ — вот что тогда. Такие вещи печатаются большими буквами на обложках журналов, чтобы показать, какое дерьмо в головах у некоторых подростков, и разве это не ужасно, а виноваты во всём кино и телевидение, и динозаврик Барни, и родители — страховые агенты, и бла-бла-бла... А потом люди выключают телевизоры, выбрасывают журналы и возвращаются к своим обычным, будничным занятиям, думая, что всё в жизни легко и просто. Вот только это не легко и не просто. Потому что если твои родители не в состоянии заглянуть тебе в голову и увидеть, что там прячется некто, если не совсем безвинный, то и не такой уж виноватый... Словом, если мои собственные родители не видят во мне вообще ничего хорошего — не говорите мне, что жизнь простая и лёгкая штука.

Встречный огонь

Алек не умер, да и из больницы его выписали в тот же вечер. Ему промыли желудок, накололи адреналином, а под конец поставили капельницу с бенадрилом. Он вернулся домой ещё до наступления темноты.

Несмотря на то, что с Алеком всё обошлось, когда на следующий день мои родители везли меня в школу на встречу с директором, у меня было чувство, будто я еду на похороны. День св. Валентина, а любовью что-то и не пахнет. Собственно, в то утро меня удостоили только одним-единственным словом. Когда я вышел из своей комнаты, отец глянул на меня и произнёс: