Возрождение

– Это не в барах или чем-то таком, мам, – сказал я, интуитивно чувствуя, что бары обязательно будут и скорее всего намного раньше, чем самому юному члену «Chrome Roses» исполнится двадцать один год. – Всего лишь в «Грэйндж». В четверг у нас репетиция.

– Тебе их понадобится много, – съязвил Терри. – А дайте мне еще свиную котлету.

– Скажи «пожалуйста», – машинально произнесла мама.

– Пожалуйста, дайте мне еще одну котлету.

Папа передал блюдо с котлетами. Он не проронил ни слова. Это могло быть как хорошим, так и плохим признаком.

– А как ты будешь добираться до места репетиции? А заодно и этих… выступлений?

– У Норма есть микроавтобус «фольксваген». Вообще-то он его отца, но тот разрешил Норму написать на боку название группы.

– Этому Норму вряд ли больше восемнадцати, – сказала мама, перестав есть. – Откуда нам знать, что ездить с ним за рулем безопасно?

– Мам, я им нужен! Их ритм-гитарист переехал в Массачусетс. А без ритм-гитары они не смогут выступить в субботу вечером! – Меня вдруг пронзила мысль, что на этих танцах может появиться Астрид Содерберг. – А это важно! И даже очень!

– Мне это не нравится, – заключила мама, потирая виски.

Наконец в разговор вступил отец:

– Пусть съездит, Лора. Я понимаю, что ты переживаешь, но играть он умеет.

– Что ж, пускай, – вздохнув, согласилась мама.

– Спасибо, мам! Спасибо, пап!

Мама взяла вилку, затем положила опять.

– Обещай мне, что не будешь курить ни сигареты, ни марихуану и что не будешь пить.

– Обещаю, – сказал я и не нарушал обещания два года.

Или около того.

Из воспоминаний о том первом концерте в «Юрика-грэйндж» сильнее всего мне врезался в память запах собственного пота, которым я обливался, когда мы вчетвером поднимались на эстраду. В способности потеть четырнадцатилетние подростки просто не имеют себе равных. Перед своим первым выступлением я двадцать минут стоял под душем, пока не кончилась горячая вода, но когда наклонился, чтобы взять свою позаимствованную гитару, от меня опять разило потом. Я перекинул ремень через плечо, и мне показалось, что «Кей» весила не меньше двухсот фунтов. Для страха у меня имелись все основания. Даже учитывая присущую рок-н-роллу простоту, выучить за полтора дня до субботы тридцать песен, которыми меня озадачил Норм Ирвинг, было просто невозможно, и я честно в этом признался.

Он пожал плечами и дал мне самый ценный совет, какой только можно дать музыканту: сомневаешься – молчи.

– И потом, – ухмыльнулся он, показав гнилые зубы, – я буду играть так громко, что тебя все равно никто не услышит.

Пол выдал короткую дробь на барабанах, чтобы привлечь внимание публики, и завершил ее ударом по тарелке. Раздались жидкие приветственные аплодисменты, и на маленькую сцену, где мы стояли под лучами прожекторов, устремились взгляды миллионов, как мне показалось, глаз. Помню, как невероятно глупо я чувствовал себя в жилете, расшитом стразами (жилеты остались в наследство от того короткого периода, когда «Chrome Roses» были «Gunslingers»), и боялся, что меня вот-вот вырвет. Потом я сообразил, что это вряд ли возможно, поскольку к обеду я едва притронулся, а за ужином вообще был не в состоянии проглотить хоть что-то. Тем не менее меня тошнило. А потом я подумал: Нет, меня не вырвет. Я просто вырублюсь. Вот и все.

Это было вполне реально, но тут Норм произнес:

– Мы – «Chrome Roses», ясно? А вы поднимайтесь и танцуйте. – После чего повернулся к нам: – Раз… два… три… начали.

Пол Бушард отбил на барабане вступление, с которого начинается песня, и мы начали. Все песни пел Норм, за исключением пары композиций, когда его сменял Кенни. Мы с Полом были на подпевке. Сначала я очень стеснялся, но это чувство прошло, стоило мне услышать, как сильно аппаратура меняла мой голос, делая его похожим на взрослый. Позже я узнал, что на бэк-вокалистов все равно никто не обращает никакого внимания… хотя их отсутствие сразу становится заметным.

Я видел, как пары потянулись на танцплощадку и занялись тем, ради чего явились, но в глубине души никак не мог поверить, что они станут танцевать под музыку, частью которой был я. Когда стало ясно, что нас не собираются освистать и прогнать со сцены, я ощутил необычайную эйфорию, почти экстаз. С тех пор я принял столько наркотиков, что хватило бы пустить ко дну целый линкор, но даже самые лучшие из них не могли вызвать того упоения, которое я тогда испытал. Мы играли. Они танцевали.

Мы играли с семи до половины одиннадцатого с двадцатиминутным перерывом около девяти, когда Норм и Кенни сняли гитары, выключили усилители и рванули на улицу покурить. Для меня эти часы прошли как в тумане, поэтому я даже не удивился, когда во время одной из медленных композиций – кажется, «Who’ll Stop the Rain» – заметил танцующих родителей.

Мама склонила голову на плечо отца. Глаза ее были закрыты, а на губах застыла мечтательная улыбка. Отец же глаз не закрывал и даже подмигнул мне, когда они оказались рядом с эстрадой. Их присутствия я ничуть не стеснялся. Танцы для старшеклассников на катке для роликовых коньков «Льюистон» устраивались исключительно для молодежи, но когда мы играли в «Юрика-грэйндж» или «Элкс энд амветс» в Гейтс-Фоллз, там всегда было много взрослых. Единственным минусом этого первого концерта явилось то, что на него не пришла Астрид, хотя некоторые ее подружки присутствовали.

Мои родители уехали рано, и Норм отвез меня домой в стареньком микроавтобусе. Мы были возбуждены успехом, смеялись, вспоминали выступление, и, когда Норм протянул мне десять долларов, я не понял, что это.

– Твоя доля, – пояснил он. – Нам за выступление заплатили пятьдесят. Двадцать получаю я, потому что автобус мой и я играю соло. И по десятке на каждого из вас, ребята.

Я взял купюру, все еще чувствуя себя как во сне, и открыл боковую дверцу болевшей левой рукой.

– Репетиция в следующий четверг, – напомнил Норм. – На этот раз в музыкальном классе школы. Правда, я не смогу отвезти тебя домой. Отец просил помочь покрасить дом в Касл-Роке.

Я заверил, что все в порядке. Если меня не сможет подбросить Кон, я поймаю попутку. Большинство людей, ездивших по шоссе между Гейтс-Фоллз и Харлоу, знали меня и наверняка не откажутся подвезти.

– Тебе надо поработать над «Brown-Eyed Girl». Ты здорово отставал.

Я сказал, что поработаю.

– И знаешь что, Джейми?

Я посмотрел на него.

– В остальном ты молодец.

– Лучше, чем Нюхач, – признал Пол.

– Намного лучше того придурка, – добавил Кенни.

Это почти компенсировало отсутствие на танцах Астрид.

Папа уже лег спать, а мама сидела на кухне с чашкой чая. Она переоделась во фланелевую ночную рубашку, но была все еще накрашена, и я подумал, что она очень красивая. Она улыбнулась, и я увидел в ее глазах слезы.

– Мам? Ты в порядке?

– Да, – ответила она. – Я просто очень за тебя рада, Джейми. И немного боюсь.

– Не бойся, – сказал я и обнял ее.

– Ты же не начнешь курить с этими ребятами? Обещай мне.

– Я уже обещал, мам.

– Пообещай еще раз.

Я пообещал. В четырнадцать дать обещание легче легкого.

Наверху Кон лежал на кровати, читая какую-то научную книгу. У меня в голове не укладывалось, как можно читать подобные книги для удовольствия (особенно при таких достижениях в футболе), но Конни их читал. Он отложил ее и сказал:

– Ты был хорош.

– С чего ты взял?

Он улыбнулся:

– Я заскочил посмотреть. Буквально на минутку. Вы играли ту дебильную песню.

«Wild Thing». Кто бы сомневался.