Возрождённая любовь

Абигайль навестила Болли, разумеется, выбрав день, когда у профессора была операция. Они с Болли, Анни и Колоссом, которые составили им компанию, выпили чаю в маленькой гостиной и обсудили новый поворот событий.

– Все складывается прекрасно, - заявил довольный Боллингер.
– Должен признаться, мисс Абби, мне этот город очень нравится. Да и вы здесь так повеселели. Надеюсь, вы поработаете недельку-другую в больнице. Абигайль полностью разделяла его чувства. Старшая медсестра детского отделения ей очень обрадовалась: из-за вспышки сальмонеллеза медсестер не хватало, но хуже всего было, конечно, то, что заразились их маленькие пациенты. Для посторонних отделение закрыли. Предпринимались титанические усилия, чтобы найти источник инфекции, но, как объяснила сестра Рицма, сальмонеллез не занесли с пищей, и здесь был случай очень коварного вида сальмонеллеза: медсестра, работающая в отделении, могла быть носителем инфекции, даже не подозревая об этом.

– Я надеюсь, - продолжала она на прекрасном английском, - что вы сильная девушка, мисс Трент. Она с некоторым сомнением оглядела маленькую крепкую фигурку Абигайль.

Абигайль поспешила заверить ее, что она сильна, как лошадь, и очень здорова. Сестра Рицма улыбнулась.

– Я очень рада, что у нас в отделении теперь есть еще одна сестра, сказала она и стала вводить Абигайль в курс дел, подробно рассказывая ей о каждом маленьком пациенте. Это заняло у них много времени, но наконец они закончили обход отделения, заглянув в каждый бокс, за стеклянными перегородками которых лежали больные дети.

Отделение было переполнено. Заболевших детей поместили в самых дальних боксах, чтобы изолировать от других больных. Их было шесть с различной степенью тяжести: трое лежали под капельницами, а трое, по словам сестры, выздоравливали. В двух соседних боксах лежали еще четверо детей, у которых подозревали сальмонеллез, а в последнем, большом боксе находилось четверо младенцев в очень тяжелом состоянии, изолированных даже друг от друга. Их недавно прооперировали, и все они были инфицированы сальмонеллезом. Они лежали молча, очень вялые и апатичные. Сестра Рицма поправила капельницу и сказала:

– Мы их вылечим, но нам придется нелегко. Она улыбнулась, и Абигайль, которой очень нравилась сестра Рицма, поспешила подбодрить ее, почувствовав ее беспокойство.

– Что вы мне поручите?

– Этих младенцев. Видите, их четверо. Знаю, вам будет трудно, но если вы останетесь в этом боксе, то другие сестры смогли бы заняться остальными детьми.

Она взяла лист назначений и объяснила Абигайль ее обязанности.

– Если вам потребуется помощь, позовите меня - вот звонок. Ночная сестра придет в десять: мы работаем в три смены, - сказала она и замялась.
– Вы не могли бы задержаться сегодня до десяти? Дело в том, что до завтра у меня нет ни одной свободной медсестры. А профессор настаивает, чтобы в отделении дежурили только профессиональные медсестры.

– Хорошо. Я думаю, что мы с ночной медсестрой вполне справимся, если, конечно, она согласна. Лицо сестры Рицмы прояснилось.

– Замечательно. Но я не уверена, что профессор ван Вийкелен согласится.

– А зачем ему это знать?
– удивилась Абигайль.
– Пока мы поработаем вдвоем, а потом нам время возместят.

– Все из-за того, что в больнице сложилась.., э.., непредвиденная ситуация. Но вы не очень возражаете?

– Не очень, - успокоила ее Абигайль.
– И профессор ничего не узнает.

Но сестра Рицма только с сомнением покачала головой и сказала:

– От профессора ничего не скроешь.

Профессор появился через полчаса, мрачный как туча, но не потому, подумала Абигайль, что кто-то разозлил его, а потому, что был очень обеспокоен инфекцией в детском отделении, особенно заразившимися младенцами, которых он оперировал и которые были уже на пути к выздоровлению. Поравнявшись с Абигайль, он замедлил шаги и пожелал ей доброго утра, хотя по его голосу нетрудно было понять, что означенное утро добрым он не считает. Затем с помощью сестры Рицмы он внимательно осмотрел всех младенцев, давая Хенку рекомендации и указания. Абигайль молча стояла рядом, переживая, что не понимает и четверти сказанного; но оказалось, что волновалась она напрасно, потому что он все повторил для нее по-английски.

После обхода он подошел к ней, огромный и торжественный в своем халате и маске.

– Вам нравится выполнять эту работу?
– спросил он ее таким раздраженным тоном, что она не посмела сказать ему ничего, кроме короткого "да", но, в конце концов, это была правда.
– Ваше дежурство закончено, - продолжил он.
– У нас действительно катастрофически не хватает персонала, но я договорился, вы будете работать в обычном режиме.

– Да, сэр, - ответила Абигайль, на секунду опередив сестру Рицму, которая собиралась что-то ему сказать.

Если он найдет замену - замечательно, а если же нет - они будут работать так, как договорились, и знать профессору об их договоренности совершенно ни к чему. На лице Абигайль, видимо, отразились ее мысли, и это не ускользнуло от его внимательного взгляда.

– Что вы так на меня смотрите?
– подозрительно спросил он.
– Что-то замышляете?

Абигайль посмотрела на него невинными глазами.

– Я? А что мне замышлять?

Он что-то пробурчал, кивнул и ушел, сопровождаемый Хенком, который, поравнявшись с ней, подмигнул ей. И вот она осталась одна с больными младенцами - их капельницами, листами назначений, чтобы без устали следить за их слабыми воробьиными пульсами, менять им пеленки после приступов рвоты, утешать и убаюкивать. Позже к ней заглянула сестра Рицма, очень взволнованная.

– Вы еще не знаете про медсестер - ну, профессор сказал, что найдет дополнительный персонал?.. Так вот, у двоих уже обнаружили первые симптомы, а еще одну срочно вызвали домой, так как серьезно заболела ее мать.

– Не волнуйтесь - мы сделаем так, как договорились. Если ночная сестра не против, то я согласна...

Днем профессор зашел в отделение. Он был очень озабочен, и, кроме новых инструкций и назначений, они ни о чем не говорили. Вечером заглянул Хенк и посидел у нее минут десять, в отличие от профессора интересуясь, как она справляется с малышами и чем ей помочь. Абигайль, конечно, устала и мечтала только о том, чтобы снять надоевшие халат и маску: у нее был только короткий перерыв на обед, даже чай ей принесли в палату.

Без четверти десять пришел профессор. Он был в маске, видны были только глаза, которые холодно смотрели на нее сверху вниз. Абигайль поняла, что общаться с ней у него нет никакого желания. Он осмотрел детей и, выпрямившись, выразил удовлетворение их состоянием. Затем ледяным голосом, от которого мурашки должны были, видимо, побежать по коже, спросил, сменялась ли она с дежурства и когда.

– Видите ли, - осторожно сказала Абигайль, - дело в том, что нет, я не сменялась...

– Вы проигнорировали мои инструкции, сестра Трент?
– Глаза его сузились. Не перебивайте меня. Я не позволю пренебрегать моими указаниями.
– Недовольным тоном, но без гнева он продолжал:

– Я только попросил вас временно помочь нам, и больше ничего. Когда мне нужно будет посоветоваться с вами, как наладить работу отделения, я непременно это сделаю. А до тех пор будьте любезны не самовольничать.

Абигайль поправила капельницу и ласково сказала ему, как капризному ребенку:

– Не нужно сердиться, профессор. Вы знаете, что все просто сбиваются с ног, чтобы исполнить любую вашу прихоть, и не говорите, что это не так. Сестра Рицма боится и на шаг отступить от ваших инструкций, но она ничего не может поделать с тем, что две сестры, которые должны были заступить на дежурство, заразились сальмонеллезом, а у третьей тяжело заболела мать. Она ужасно разволновалась, когда я предложила, чтобы мы с ночной сестрой работали попеременно по двенадцать часов, пока ситуация не изменится. Вот и все - и не из-за чего сердиться.