Возвращаясь к себе

Лена едет к себе, в Нью-Васюки — так по-прежнему называет она свой голый, унылый район, — пораженная внезапным прозрением. Нет, качает она головой, не внезапным. Оно накапливалось постепенно — из слов и фраз, беседах о вещах посторонних — литературе, политике, развязности комментаторов, и наконец количество перешло в качество, как всегда неизменно бывает. Так вот почему он все жалуется, стенает: ему просто не о чем говорить! Как посмеялся бы Димка, если б знал, на кого его променяла Лена. С ним-то всегда интересно: мир Димы огромен — его особый, духовный мир, и как ярко отражается этот мир в его очерках и эссе, появляющихся время от времени в пока живых еще «толстых журналах».

«Это он меня заставил сравнить, — понимает вдруг Лена. — Вечно он мне портит жизнь!» Но тут же осознает, что это несправедливо. И без Димки настал бы час, когда стало бы все ослепительно ясно: она полюбила глупого женатого человека. А еще говорят, что любовь слепа. Кое-что она все-таки видит…

Мама тоже любит женатого — такая у них обеих, видно, судьба, общая, беспощадная карма. Но мамин Леша женат как-то странно, наполовину. Теперь, когда выросла Лена и он перестал стесняться, он вообще, можно сказать, переселился к ним в дом, даже обеды готовит, если случится приехать с работы раньше.

— Ну, я пошел встречать твою маму!

Приходят оба веселые, раскрасневшиеся, топают в прихожей ногами, сбивая прилипший снег.

— Ух, замерзли!

— Что так долго? — недовольно спрашивает Лена.

— А мы гуляли.

«Гуляли»… Будто им по семнадцать лет!

Переговариваясь и смеясь, они вместе накрывают на стол и зовут ужинать Лену. За ужином смотрят исключительно друг на друга, смеются чему-то, понятному им одним, и Лена невольно чувствует себя лишней.

— Иди-иди, мы сами все приберем.

Лена уходит к себе, садится к столу, но вместо того, чтобы готовиться к очередному экзамену, думает о маме и Леше. «Нет, неправда, — мысленно спорит с Катей. — Вот мама с Лешей… Не занимаются же они любовью? Они просто любят друг друга. Им и посуду вместе мыть весело, и гулять на морозе, и по телефону они разговаривают часами…» Лена откладывает учебник, сидит, подпершися, и, не мигая, смотрит на лампу, прикрытую колпачком. О чем, интересно, они говорят — не наговорятся? Особенно в пятницу вечером, когда оба знают, что увидятся лишь через два дня, в понедельник. Небось об этом и говорят. А может, и нет: сколько лет это все длится, может, оба привыкли.

По выходным у Натальи Петровны уйма уроков, ее нет дома весь день. Но вечером глаза у нее печальны, и она чутко прислушивается: ждет звонка. Леша звонит неизменно, и грустные глаза оживают.

— Да, устала. Нет, ничего. А ты что делаешь? Эсэмэски твои получила, а как же? А ты? Ну конечно, я пошутила…

И так — минут по двадцать. Деньги бы пожалели! Впрочем, зарабатывает Леша, судя по всему, очень даже неплохо. Однажды воскликнул недоумевающе, горько:

— Не понимаю, зачем я ей нужен?! Давно ведь нет никаких отношений! Я просто отдаю в дом деньги, и все.

— «Просто», — невесело засмеялась Наталья Петровна. — Это и есть самые прочные отношения. На них, собственно говоря, держится мир.

— Нет, ты не можешь так думать, — испугался Леша. — Самые прочные — такие как наши, разве не так?

— Так, — улыбаясь, подтвердила Наталья Петровна.

— Потому что мы любим друг друга, — все не мог успокоиться Леша. — Правда?

— Правда, — подтвердила Наталья Петровна и почему-то вздохнула.

Скрипнул стул — Леша, как видно, встал, подошел к своей дорогой Наташе, — настала долгая тишина. Целуются, поняла Лена.

— Пошли к тебе, — прерывисто выдохнул Леша.

— Пошли, — еле слышно ответила Наталья Петровна.

Ну разве можно сказать, что они пошли «заниматься любовью»? Они все время, каждую минуту любят друг друга, вот в чем секрет.

Чувствуя себя подлой предательницей, соглядатаем, сбиваясь и опуская детали, рассказала Лена о мамином романе Кате.

— Ну, понятно, — с ходу поняла ее Катя. — Это, конечно, совсем другое. Когда-то я читала такую книгу — не помню автора, — называется «Три влечения». Училась я тогда в школе, только стала думать о мальчиках, и так потрясла меня эта книга, что я ее сто раз перечитывала. Она как раз о любви.

— А почему три влечения? — поинтересовалась Лена. — Герой любил сразу трех женщин?

— Какие мы теперь другие, — задумчиво сказала Катя. — Как превратно все понимаем… Эта книга — потом у меня ее «зачитали» девчонки из класса — что-то вроде теоретического трактата: любовь — влечение ума, души и тела, три составляющие очень сложного, никому до конца не понятного чувства.

— А ты говорила — «физиологическая потребность тела», — напомнила Лена, — и призывала меня…

— Мы живем в другое время, — мгновенно нашлась Катя. — Нам выпало жить в век высоких технологий, бешеных скоростей, массовой культуры, потери ощущения прекрасного, нивелировки личности.

— Не цитируй нашего уважаемого профессора, — поддела ее Лена.

— А что? — не растерялась Катя. — Он прав. За все надо платить.

— И чем мы платим?

— Душевной черствостью, эгоизмом. Любовь вообще-то самоотверженна: человек отдает — и счастлив.

— Как Димка, — некстати вспомнила Лена. — Ему хочется всем со мной поделиться, это так чувствуется.

— Но у тебя есть незабвенный Миша, — протянула с презрением Катя, — которому, увы, нечего отдавать.

— Откуда ты знаешь? — вспыхнула Лена. За Мишу стало обидно.

— От тебя, — ни на минуту не задумалась Катя. — Ведь вот в чем фокус: я его ни разу не видела, его не знаю. Но с твоих же слов, со слов влюбленной в него моей лучшей подруги, вырисовывается такое дерьмо…

— Не ругайся, — попросила Лена.

— О’кей, — согласилась Катя. — Не буду. Только имей в виду, что этот идиотский американский термин — «заниматься любовью» — очень подходит к вашим с ним отношениям. А ты, ей-богу, заслуживаешь лучшего. Он — нет. Пусть себе омолаживается рядом с юными созданиями, отодвигает таким образом старость, прячет свой страх перед смертью.

— Скажешь тоже, — пробормотала растерянно Лена. — Уж и страх…

— А как же? — упрямо стояла на своем Катя. — Именно так от него и прячутся: цепляясь за чужую молодость. А у тебя просто первый сексуальный опыт, и, скажем прямо, не самый удачный.