Возвращение блудного Брехта

Ещё чуть дальше сидит трёхлетняя Гедвига Елизавета, она маленькой серебряной ложкой ковыряет кашу, тоже сама, без помощи стоящих за её спиной двух нянек.

Идиллия. Гедвига крутит головой и прислушивается к разговору старших. А разговор просто судьбоносный для Российской империи.

— Что же Эрнст… Что же, Ваня, как здоровье вице-канцлера, что за недуг у Андрея Ивановича? — Императрицы отхлебнула красного вина. Брехт поморщился. Опять свинец. Просто бич какой-то.

— Подагра у гафа Остермана. Говорят медикусы, да и профессор нам лекцию в Кенигсбергском университете читал, говорил, что это от неправильного питания. Нельзя много мяса есть. А особенно, нельзя вместе с мясом есть хлеб. Рассказывал профессор, что при этом мясо в животе не переваривается, как следует, и откладываются камнями, солями в костях и почках. И тебе Анхен следует о том подумать, жаловалась же, что спина болит. Я по дороге заглянул на рынок и купил корни шиповника у знахарки. Если их заваривать и пить, то камни те растворяются. Я завтра их лейб-медику отдам и пусть он заваривает и тебе три раза в день по половине стакана приносит.

— Почему не выпить, если это медикусы советуют… и ты — любовь моя. А что же Андрей Иванович? Ему лекарственного отвара тоже нужно дать. — А чего добрая барыня о своих людях заботящая.

— Конечно, Анхен. Я со знахаркой договорился, она завтра ещё корешков шиповника привезёт, и Иван Салтыков купит у неё и отвезёт Остерману и рецепт расскажет. Думаю, вскоре поправится вице-канцлер.

— Дай-то бог, — императрица трижды перекрестилась.

— Анхен, мы с Андреем Иванычем обсудили его прожект по созданию кабинета министров и чуть даже доработали. Пока вот на чём остановились. — И Брехт рассказал Анне Иоанновне почти весь разговор с Остерманом до момента создания департамента Специальных операций.

— Почему же он Премьер, а не ты, душа моя? — вскинулась сразу Государыня.

— Меня на всё не хватит. Мне бы с министерством Обороны справиться…

— Не хочешь? — поджала губы императрица.

— Так лучше будет, любовь моя. России нужна сильная армия, и больше, чем на её создание, у меня сил попросту не хватит.

— Ну, смотри, Эр… Ваня. Подготовьте с Андреем Ивановичем, как можно быстрее, ваш прожект. Посмотрю я его. Пора заняться делами.

Глава 7

Событие шестнадцатое

Поэзия —

та же добыча радия.

В грамм добыча,

в год труды.

Изводишь

единого слова ради

тысячи тонн

словесной руды.

В. Маяковский

Остерман не утерпел, хоть бы для приличия «поболел» пару дней, но нет, прямо на следующий день выздоровел и с самого утра припёрся в Кремль. «Над прожектом министерств работать».

Брехт же с утра решил, что пора над собой поработать, жирок лишний сбросить, и репу почесал. Здесь, в Кремле, если он бегать начнёт или на турнике сальты крутить с подъёмом переворотом, то добром это не кончится. В придурошные немцы запишут, а для министра Обороны и фаворита императрицы — это недопустимо. Должны там бояться или уважать, ненавидеть. Но уж никак не смеяться. Чесание репы привело к тому, что один вид спорта всё же нашёлся не смешной. И даже снаряды к нему нашлись. Это фехтование. И есть у преображенцев в полку учебные шпаги тупые и с тупым наконечником. До шарика на конце ещё не додумались. Так его и присобачить на шпагу будет не просто. До резьбы пока тоже не додумались, да и не мудрено, как нарезать резьбу, если нет твёрдых сплавов. Вон сколько места для прогресорства!

Иван Салтыков, вызванный Бироном пред светлые очи, сообщил, что господа офицеры в манеже тренируются.

— Не, рано пока, — Брехт ведь возможностей тела Бирона не знал. Но явно рыхловат и тяжеловат реципиент. Ещё опозорится перед офицерами. — Принеси комплект учебных шпаг, Ваня, с тобой проверю, на что способны лейб-гвардейцы.

Мастерство не пропьёшь. Князя Витгенштейна на совесть учили семь с лишним лет. Лучшие фехтовальщики страны были в учителях, да плюс до этого учил Иван Светлов. Тот правда не на шпагах, а на ножах, но кое-какие приёмы общие. Потому за пять минут, ещё толком и не вспотев, господин Бирон раз десять заколол поручика Салтыкова, сам же только раз напоролся, да и то в реальном бою было бы ранение ноги. Тоже опасно, ещё какую большую вену или артерию проколет клинок, бедренную или подвздошную. Иван Салтыков словил когнитивный диссонанс. Он видел толстячка сорокалетнего, хоть и высокого, про которого знал, что он был секретарём у герцогини Курляндской, а потом управляющим имением, а здесь его — одного из лучших фехтовальщиков полка, как щенка уделали, словно он в первый раз в жизни шпагу в руки взял.

— Ваше Высокопревосходительство, кто же были вашими учителями? — сразу пристал поручик, как только Брехт предложил взять другие шпаги, более тяжёлые. Воспользовался перерывом. — На итальянскую школу похоже, но не она, и не французская.

Ну да, в основном проходили приёмы из китайского у-шу.

— Это меня… в Кенигсберге, когда студиозом был один моряк обучил. — Чуть не сболтнул про Китай.

— А меня научите? — и глазами сверкает. Фанатик?

— Почему нет, вставай, отдохнули…

— Иван Яковлевич! — Брехт и не заметил, как к ним граф Остерман подобрался.

— Доброго утра, Андрей Иванович. Выздоровели? К Государыне? — Брехт надеялся, что сейчас вице-канцлер скажет «вестимо», да и продолжат они жирок сгонять, но не тут-то бы.

— К вам я, Иван Яковлевич. Предложения у меня есть по нашему прожекту, и вас бы хотел послушать. Думаю, не гоже тянуть с созданием Кабинета министров.

— Нда, не гоже. Всё, Ваня, дела. Как освобожусь, тебя кликну и продолжим. Да, ты за это время потяжелее шпагу мне найди. Тренироваться нужно на оружии тяжёлом, тогда и с лёгкой шпагой будет проще управляться.

В кабинет, что ему выделила недалеко от своих покоев Анхен, Брехт гостя не повёл. Там куча народу шастает и многие иностранцы, а тут такой серьёзный разговор. Рядом с церковью Ризоположения росло несколько лип и под ними скамейка стояла, Иван Яковлевич ещё вчера это место приметил, самое то для тайных бесед. Местность открытая кругом — подслушиватель не подберётся, а липы и высокая спинка скамейки от ветра защитят. Прохладненько сегодня, хоть и не облачка на небе. Так самое начало мая. И тут не Дербент. В церковь Брехт вчера зашёл и ужаснулся состоянием. Потом пожаловался Анне, та вызвала вечером какого-то монаха или игумена, чёрт их разберёт и тот выдал следующее, и спокойно так, словно это не его вина.

— Уже к 1722 году, когда я в Кремль перебрался, церковь обветшала, сквозь крышу текла вода — к этому же году от сырости стали осыпаться фрески. Средств не выделяли ни на починку, ни на дрова для отопления храма.

— А ты чем занимался? — скрипнул Брехт зубами.

— Так хозяйством церковным занимается по указу царя Петра церковный староста, выбираемый из мирян. — Вона чё? Нашёлся крайний.

— Анхен, просьба у меня к тебе. Чтобы другим было не повадно гробить имущество в стране, вели высечь этого старосту, кем бы он ни был, прямо около церкви. Потом конфискуй у него всё имущество и деньги вели на ремонт церкви все отдать, а самого нужно водить по Москве, бить легонько кнутом и заставлять кричать: «Я деньги воровал у храма». Три дня водить, а потом в Сибирь сошли.

— Ох и крутенёк ты Ваня, прямо не узнаю тебя в последнее время. Изменился ты сильно за те два месяца, что мы не виделись.

— Стараюсь, Анхен. Государство теперь в руках, а не именьице твое под Митавой.

— И то. Сама не знаю, за что хвататься.

Сели у разрушающегося памятника архитектуры пятнадцатого века на скамейку дубовую. Остерман даже подпрыгивал от нетерпения.

— Всё, ушей посторонних не видно, говори про свои задумки, Андрей Иванович. Хотя… Давай, говори по-немецки, вон монаси всякие шастают.