Возвращение Борна

Хан слышал недоступные для простого уха звуки, ставя на место скамейку, слышал топот собственных ног по полированному паркету, когда шел к дивану с валявшимися на нем одеялом и подушкой. Поднеся подушку к лицу, Хан сделал глубокий вдох. Он ощутил запах Борна, но тот вдруг всколыхнул в его мозгу дремавшие раньше воспоминания. Хан бросил подушку с такой поспешностью, как если бы она вспыхнула в его руках. Быстро двигаясь, он покинул квартиру тем же путем, что и пришел, и вскоре уже оказался в вестибюле. Однако из здания Хан вышел не через парадный, а через черный ход. Лишняя осторожность никогда не помешает.

* * *

Аннака энергично принялась за завтрак. Солнечные лучи, лившиеся через окно, освещали ее удивительные пальцы. Она ела так же, как играла, управляясь с ножом и вилкой легко и грациозно, словно это были музыкальные инструменты.

– Где вы научились так мастерски играть на рояле? – спросил Борн.

– Вам понравилось?

– Да, очень!

– А почему?

Борн непонимающе наклонил голову.

– Что значит «почему»?

– Почему вам понравилась моя игра? Что вы в ней услышали?

– Мне показалось, печаль.

Аннака положила нож с вилкой и стала напевать мелодию ноктюрна, «играя» на скатерти, как на рояле.

– Видите ли, все дело в неразрешенной доминанте одной седьмой. С помощью этого приема Шопен расширил допустимые границы диссонанса и тональности. – Она продолжала напевать, постукивая пальцами по столу. – Вот отсюда – и печаль. А все дело – в неразрешенной доминанте одной седьмой.

Женщина замолчала и положила свои прекрасные бледные руки ладонями на скатерть. Ее длинные пальцы все еще были слегка изогнуты, словно хотели удержать только что звучавшую музыку. Затем она взяла столовый прибор и вновь принялась за еду.

– Играть меня учила мама. Это была ее профессия – учительница игры на фортепиано, и, как только она почувствовала, что из меня выйдет толк, мы сразу начали разучивать ее любимого композитора – Шопена. Но его музыка чрезвычайно сложна для исполнения, причем не только с точки зрения техники, но и эмоционально.

– Ваша мама до сих пор играет?

Аннака отрицательно покачала головой.

– У нее, как и у Шопена, оказалось очень хрупкое здоровье. Туберкулез. Она умерла, когда мне было восемнадцать.

– Неподходящий возраст, чтобы терять мать.

– После этого моя жизнь изменилась навсегда. Я, конечно, была раздавлена горем, но, кроме того, к собственному стыду и удивлению, поняла, что злюсь на нее.

– Злитесь?

Она кивнула.

– Я чувствовала себя брошенной, оставленной на произвол судьбы, заблудившейся в лесу, без малейшего понятия, как найти дорогу к дому.

Борн внезапно понял, почему его рассказ о потере памяти вызвал у этой женщины столь сильное сопереживание.

– Но больше всего мне не дает покоя другое, – наморщила лоб Аннака. – То, как скверно я к ней относилась. Когда она впервые предложила мне заниматься музыкой, я устроила настоящий бунт.

– Ничего удивительного, – мягко проговорил Борн, – ведь эта идея исходила от нее. Более того, это было ее профессией. – В глубине груди он ощутил легкое покалывание, будто в этот самый момент Аннака играла знаменитые диссонансы Шопена. – Когда я заговорил со своим сыном о том, что неплохо бы ему научиться игре в бейсбол, он тут же стал воротить нос и доказывать, что хочет играть в футбол. – При воспоминании о Джошуа глаза Борна словно бы обратились внутрь. – Все его друзья действительно играли в футбол, но тут было что-то другое. Его мать была тайкой, и согласно ее воле сын с самых ранних пор воспитывался в традициях буддизма. Поэтому казалось, что сына не интересует американская часть его собственной природы.

Аннака закончила есть и отодвинула тарелку.

– Однако, – продолжал рассказывать Борн, – мне кажется, что его частичная принадлежность к американскому миру на самом деле не давала ему покоя. А разве могло быть иначе? Ведь одноклассники, без сомнения, напоминали ему об этом каждый день.

В сознании Борна незвана-непрошена возникла картинка: Джошуа с перевязанной головой и затекшим глазом. Когда он пытался выяснить у Дао, что произошло, она, смутившись, начала лепетать, что мальчик поскользнулся и упал, но на следующий день сама повела Джошуа в школу и провела там не менее пяти часов. Вебб никогда не допрашивал жену. Слишком много было работы и слишком мало времени. Он и сам вскоре забыл об этом инциденте.

– Мне такое и в голову не приходило. – Аннака передернула плечами и слегка иронично добавила: – Впрочем, вам виднее. Вы же американец, хозяин мира!

«В чем причина ее враждебности? – подумал Борн. – Может, это передается на генетическом уровне? Или просто страх перед отвратительным американцем, который только что воскрес из мертвых?»

Женщина попросила официанта принести еще кофе.

– По крайней мере, вы имеете возможность поговорить со своим сыном и расставить все по своим местам. Я же со своей мамой… – Аннака не закончила фразы и лишь пожала плечами.

– Мой сын погиб, – сказал Борн, – вместе со своей матерью и сестрой. Их убили в Пномпене много лет назад.

– О-о-о!.. Простите мне мою бестактность!

Борну показалось, что безупречный, непробиваемый панцирь, в котором пряталась эта женщина, впервые дал трещину. Он отвернулся. Любое упоминание о Джошуа производило на него такой же эффект, как жгучий перец, высыпанный на открытую рану.

– Я уверен, что отношения между вами и вашей мамой уладились раньше, чем ее не стало.

– Мне бы хотелось в это верить. – Аннака сосредоточенно смотрела в свою чашку. – До той поры, пока она не открыла для меня Шопена, я была не в состоянии оценить, насколько драгоценен дар, которым она наделила меня. Какое великое наслаждение я получала, играя этот ноктюрн, даже при том, что мое исполнительское мастерство было далеко от совершенства!

– И вы не сказали ей это?

– Я была подростком, мы с ней почти не разговаривали. – Глаза Аннаки потемнели от грусти. – А теперь, когда ее нет, я об этом жалею.

– Но у вас был отец.

– Да, – склонила голову Аннака, – да, был.

Глава 17

Управление по разработке тактических несмертельных вооружений располагалось в комплексе невзрачных зданий из красного кирпича, с увитыми плющом стенами, где раньше находился закрытый пансион для девочек. Агентство решило, что это место в достаточной степени отвечает требованиям безопасности и гораздо целесообразнее разместить управление здесь, нежели с нуля строить что-то новое. И вот в бывшем пансионе появился целый лабиринт лабораторий, конференц-залов, испытательных стендов, без которых управление не могло обходиться, а по коридорам, которые казались бесконечными, забегали многочисленные сотрудники – квалифицированные, высокопрофессиональные специалисты. Привлекать к работе управления людей со стороны категорически запрещалось.

Даже несмотря на то, что на входе Линдрос предъявил охранникам свое служебное удостоверение, его – заместителя директора ЦРУ, структурным подразделением которого являлось управление! – провели в специальную комнату без окон и с белыми стенами, сфотографировали, сняли опечатки пальцев, отсканировали сетчатку глаз и наконец оставили в одиночестве, приказав ждать. Примерно через пятнадцать минут в комнату вошел «пиджак», как называли в других ведомствах сотрудников ЦРУ, и произнес:

– Господин заместитель директора Линдрос, начальник управления Драйвер готов вас принять.