Возвращение Ибадуллы

— Пусть, — не сдавался Сэгельсон. — Наша концессия, наши недра! А если мы завтра найдем урановую руду?!

— В местных условиях вода дороже урана, — настаивал Этрам. — За очередь на полив здесь сражаются целыми деревнями, и люди доходят до полного отчаяния. Я видел это не раз. Разгласите находку, покажите воду, и вы создадите новые затруднения нашим друзьям в правительстве, откроете еще один путь для интриг против них!

— Чортова дипломатия с этими черномазыми! — выбранился Сэгельсон.

Полковник решил немедленно приступить к переводу всего авиационного хозяйства с пригородного аэродрома. Он категорически отверг замечания генерала Этрама о нежелательности преждевременного обнаружения базы.

— В случае надобности мы все официально опровергнем, — заявил полковник. — Что же касается тайны, то вы, сэр Барнс, хоть и старый индиец, но склонны к иллюзиям, — уколол он генерала. — Утверждаю, что вся округа посвящена в наш секрет, сотни тысяч человек знают его. Бросим пригородный аэродром цветным, пусть разводят на нем рис. А здесь я буду как у себя дома. Непрошенному посетителю я, не консультируясь с цветными властями, предложу длинную исповедь, короткую веревку и глубокую могилу, — добавил полковник, вспомнив сток воды, исчезающий в земных недрах.

Несколькими десятками миль выше в узком месте долины инженер Никколс, соорудил предохранительный барраж — плотину, надежную гарантию от опасности затопления летного поля в случае наводнения. Убежденный в высоком качестве работ, полковник принял барраж без осмотра.

Глава третья ПАУКИ

I

К городу, разделенному белым шоссе на две так не похожие одна на другую части, с востока приближался пешеход. Он медленно передвигал босые грязные ноги по пыли и изредка восклицал:

— Валлаги, биллаги, таллаги! Именем истинным, единым! Валлаги, биллаги, таллаги!²

Судя по чистому и сильному голосу, пешеход был далеко не стар. На его худом теле висел ветхий халат, весь облепленный заплатами. Сальные пятна, дым придорожных костров, копоть очагов караван-сараев и грязь безвестных ночлегов придавали своеобразное единство этому пестрому одеянию.

— Валлаги, биллаги, таллаги! — разносился настойчивый, громкий крик.

Пустая скорлупа кокосового ореха, похожая на ссохшуюся почерневшую дыню, длинный бамбуковый посох и свернутая чалмой тряпка на голове были единственным достоянием странствующего дервиша-дивоны.

Их много бродит по дорогам. Спросите у дивоны его имя. Он услышит вас, если захочет, ответит то, что вздумает, если захочет ответить. Обычно у него нет ни одной монеты и никогда никаких документов. Бродячих дервишей никто не считал в стране, где отсутствие имущества освобождает человека от необходимости удостоверять свою личность, а сколько-нибудь точное количество даже оседлого населения никому не известно и определяется лишь приблизительно.

Странствующие дервиши не придерживаются каких-либо определенных норм поведения. Один молчит, другой проповедует, третий показывает ловкие, остроумные фокусы, выдаваемые за чудеса.

Некоторые дервиши являются представителями общин, подчиняются кое-каким правилам. Союзы дервишей напоминают средневековые общины странствующих монахов. Многие дервиши свободны от всяких союзов. Среди них можно встретить и религиозного фанатика, и упрямого лентяя-тунеядца; бродягу по призванию и несчастного, кто остался один и не нашел в себе сил, чтобы создать новую семью, новый очаг…

Там, где законы состоят из одних запретов, где государство, имея права, не имеет обязанностей, существование человека случайно, непрочно…

Странствующий дервиш-дивона не умрет от голода. Люди, почти такие же нищие, как и он, не отказывают в подаянии. Народ беден и добр. Он кормит бродягу и не отказывает ему в крове, не спрашивая имени и не вдумываясь, кто протягивает пустой кокосовый орех — «праведник» или мошенник.

Дивона вошел в город. Пройдя почти треть его, он воскликнул:

— Скажи: ³ мы сотворили человека прекраснейшим образом!

Заимствованное из корана изречение преобразило дивону. Он выпрямился, гордо откинул голову и делал широкие, смелые шаги. Держа бамбуковый посох в левой руке, он поднял правую, сжимая пальцы в кулак и указывая в зенит свободным указательным пальцем. Таков традиционный жест утверждения установленного кораном единобожия.

Но вскоре человек остановился, поднес руку ко лбу, точно вспоминая что-то, и начал неожиданно низким и скорбным голосом:

— Скажи: потом низвергли мы его на нижайшую ступень лестницы!..

И это изречение было взято из корана. Оба они, поставленные рядом как бы случайно, свидетельствовали о жестокости божества и о жалкой роли человека — хрупкой игрушки в руках злого создателя.

С каждым словом печального откровения дивона горбился, уменьшался. Голос его замирал, он ронял голову на грудь и остро выпячивал костлявую спину. На подогнутых коленях он едва тащился дальше, казался стариком, таким же изношенным, как и его одеяние.

Наступал вечер. По широкой дороге, поодиночке и группами шли жители города, возвращаясь в свои дома после дневного труда. Странствующий дервиш-дивона не был для них необычным зрелищем, однако многие останавливались и вслушивались. Встречные уступали дивоне дорогу, он же шел вперед, как бы никого не видя.

Вблизи от ограды сада, где стоял дом под флагом со звездами и полосами, дивона заметил высокого человека в костюме европейского покроя из желтоватого шелка; его голову обвивала ослепительно-белая чалма.

Дивона остановился и издали закричал, указывая на высокого человека своим посохом:

— Скажи: тогда объявят каждому, что он совершил! А также и то, чего он не совершил, хотя и следовало! Тогда твои ноги прилипнут одна к другой. Тогда твой взор будет блуждать, а твое сердце подойдет к горлу!

Ни один богослов не мог бы обвинить дивону в искажении текстов священной книги. Но обращенные к человеку, они звучали обвинением, напоминали о смерти.

Человек в шелковом костюме шел прямо на дивону, а тот стоял, как врытый в землю, и не собирался уступить дорогу.