Возвращение из Индии

Я был сам не свой от желания стиснуть ее округлые груди, которые были лучшими из всех, которых я когда-либо касался. В полном отчаянии, с детской какой-то решительностью я попытался стащить с нее верхнюю часть ее бархатного одеяния, теряя сознание от мысли, что вот сейчас я снова увижу россыпь родинок, усеявших ее белые плечи и руки. Но собственная моя рука по инерции рвалась ощутить прежде всего прикосновение к ее великолепному, округлому животу. И когда я к нему прикоснулся, меня пронзило ощущение глубочайшего наслаждения, какого я еще не испытывал прежде. Я чувствовал жар ее тела, о котором я мечтал все эти годы, когда представлял, как я прильну к нему лбом и щеками, и жар этот, это тепло жизни растопит лед долгих лет ожидания, заполнивший меня.

* * *

И хотя она сама сделала первый шаг, поманив меня к себе, я чувствовал, что правильнее всего не проявлять сейчас неуместного рвения, а предоставить всю инициативу ей, признавая преимущество любовницы перед любовником. За ней оставался выбор и последнее слово. А я, молниеносно сбросив туфли и носки, освободился от оставшейся на мне одежды и, невзирая на холод, прежде чем она успела раскрыть рот, предстал перед нею абсолютно голым, как в тот день, когда появился на свет — я был, наверное, похож на человека, решившего вброд перейти через реку. Я хотел, чтобы она увидела меня таким, каков я есть; поняла, что я не стыжусь стоять вот так перед ней, и она вольна решать, подхожу ли я ей со всей своей любовью и отчаянием. И, несмотря на изумление, которое, я уверен, она испытала от зрелища моего незнакомого ей тела, которое она была вынуждена была видеть перед собою, я почувствовал и то, что ее страхи постепенно рассеиваются, каким-то образом переплавляясь в желание. И здесь она, быстрым и нервным движением подняв руки, проговорила: «Нет… не здесь, не здесь» — и медленно, даже как-то обреченно пошла по направлению к спальне ее матери. Затем она механически смахнула мой черный надтреснутый шлем с кровати, где я забыл его в то время, как мы рассматривали шкафы, после чего, погруженная в свои ощущения, обернувшись, бросила на меня, шедшего за ней совершенно раздетым быстрый взгляд, как бы опасаясь, что я тут же попытаюсь раздеть и ее, подняла руку умоляющим жестом, скрывавшим в себе тем не менее злость, и проговорила: «Нет… пожалуйста… я сама». Она села на край кровати и медленно, с видимым усилием сняла свои высокие сапоги, а затем после некоторого колебания надавила на несколько невидимых пуговиц на своем комбинезоне и потянула, покраснев от усилий, через голову кофту со слишком узким воротом, совершенно растрепав при этом свою прическу — я видел, что открывшаяся ей моя нагота приводит ее в глубокое смущение, пробуждая чувство стыда, непонятно только, за себя, оказавшуюся в такой ситуации, или за меня. Затем, со странной покорностью, словно добродетельная, верная жена, она сняла свой лифчик, стянула панталоны и вытянулась на кровати, положив голову на подушку в цветастой наволочке. Сейчас она возлежала передо мною, подобно обнаженной натуре на картине прославленных художников — отсутствовали только вазы с цветами и корзины с фруктами. Но взгляд, которым она смотрела на меня, не был ни отвлеченным, ни безразличным. Я видел, что она волнуется и — почему бы? — сердится. «Уж не воспринимает ли она меня, — мелькнуло у меня в голове, — за юного неопытного девственника, не знающего, что делать?» Я знал. Но она сочла нужным предупредить меня, снова подняв руку: «Только без царапин и укусов». Я покорно склонил голову и, переполненный любовью к этой женщине, опустился рядом с нею на кровать и начал покрывать поцелуями ее маленькие ступни — на них были точно такие же ямочки, как и у нее на щеках. Я сразу почувствовал, что эти исполненные откровенного желания поцелуи доставляют ей наслаждение, но испугался, что из-за сотрясавшей меня страсти, кончу, не успев начать, и усилием воли остановился, чтобы снять с нее очки. А затем бережно лег на нее, внезапно поразившись прохладе всего ее тела, прильнувшего ко мне, за исключением ее мягкого округлого живота, излучавшего такое тепло, словно в нем был скрыт некий независимый от остального тела его источник. Я снова стал целовать ее губы и ее большие упругие груди, прижимаясь к ней лицом. При этом я не в силах был понять, почему она уступила мне так быстро… но тут вдруг почувствовал, что она теряет терпение, и не желает более ждать, пока я закончу свои любовные игры; ее рука охватила мой член и направила его туда, где огонь ее желания пылал с не меньшей силой, чем во мне.

Она была четвертой женщиной в моей жизни. Но она была единственной, вызвавшей у меня ощущение, будто я веду огромный океанский лайнер в глубоководную гавань. В отличие от всех остальных, будораживших меня внезапными криками, стонами и глубокими вздохами, она за все время нашего слияния не произвела ни малейшего шума; даже дыхание ее оставалось спокойным и тихим, как если бы, пораженная своей уступчивостью, она заодно лишилась бы возможности получать более сильные ощущения и удовольствие. Оказалось, что она впервые изменила своему мужу — она сочла необходимым сказать мне об этом в тот момент, когда она высвободилась из моих объятий и быстро поднялась, собирая свою одежду. Я поверил ей, и, испытывая гордость, переполнявшую мое сердце, в то же время ощутил некую сочувственную горечь из-за того, что я привнес в ее жизнь. Желая показать, что она всецело может мне довериться, я не пошел за своей одеждой, лежавшей в соседней комнате на полу, а остался нагим, сидя на кровати со скрещенными ногами.

— Ты похож сейчас на того сумасшедшего немца, который на легком самолетике проник в святая святых России, посадив его, в обход всех заслонов на Красной площади, — неожиданно сказала она с какой-то обидой в голосе, собирая растрепавшиеся волосы в тугой узел на затылке. И, видя недоумение на моем лице, добавила со странной улыбкой: — Не пойму, как ты тоже ухитрился проникнуть ко мне в святая святых моей добропорядочной замужней жизни.

Ожидала ли она от меня какого-то ответа? Я предпочел держать язык за зубами и остался сидеть, как сидел, втянув голову в плечи, боясь, чтобы любое, сказанное мною слово, она не восприняла теперь как презрение к ее с Лазаром браку, красоту которого я постиг во время нашего недавнего путешествия и секрет которого я ревниво хотел сокрушить, прикасаясь к ее телу Она натянула сапоги на свои длинные стройные ноги, а когда неожиданно раздался телефонный звонок, сказала самым будничным, без тени тревоги голосом:

— Это должен быть Лазар. — И поспешила в соседнюю комнату.

Она не закрыла за собою дверь, хотя и разговаривала с Лазаром, понизив голос. Но я вовсе не собирался подслушивать их разговор и сидел в углу кровати голый, подобно факиру, расположившемуся возле стены храма, созерцая сумерки, надвигающиеся на спальню старой леди, которая в эту минуту, скорее всего, сидела за чашкой чая в доме для престарелых, не имея никакого представления о том, что происходило в ее кровати. Тем временем ее дочь вернулась уже в пальто и со следами тщательного макияжа на оживленном лице.

— Это не был Лазар, — сказала она, отвечая на мой взгляд и сохраняя полную серьезность, добавила: — Это был друг моей матери. Ты должен быть готов к тому, что ее поклонники будут звонить сюда, и тебе придется давать им номер ее нового телефона в том доме, который я тебе не называю, поскольку ты и так его знаешь.

— А что будет с нами? — спросил я безнадежным тоном, чувствуя внезапно, что не существует тяжелой золотой цепи, связывающей нас, а есть лишь тончайшая ниточка, способная лопнуть в любую минуту.

— Ничего, — ответила она серьезно. — Ничего с нами не будет. Забудь обо всем, что случилось. Это был просто эпизод. С моей стороны будущего все это не имеет. Ты можешь позволить себе нечто подобное, ты — человек свободный. Я — нет. Ты холостяк, а холостяк много опаснее, чем человек женатый.

Я молчал, это не имеет значения, потому что лишь я, заваривший эту кашу, мог положить конец всему. Но сердце мое сжималось от боли за нее, пусть даже я бессилен был хоть чем-то ей помочь. Похоже, ее мучали сомнения; ей казалось, что меня снова одолевает похоть. Подавшись ко мне, она взяла меня за руку.

— Ты удивлена, что я в тебя влюбился? — спросил я ее.

На мгновение она задумалась, а затем сказала:

— Да. Это странно… и это не нужно. Пусть даже мне приходилось слышать о подобном от людей, которых я знаю. Но… ты так молод… на самом деле — зачем тебе нужна женщина вроде меня? И, кстати — ты не замерз, сидя вот так?

— Есть немножко, — сказал я. — Но мне не хочется одеваться, потому что тогда исчезнет запах твоего тела.

Она покраснела, но улыбка в ее глазах не исчезла, и, подойдя ближе, она легко поцеловала меня в один глаз и другой и взъерошила мои волосы.

— Если телефон позвонит снова, можешь не подходить. Но если все-таки возьмешь трубку и это окажется Лазар, скажи ему, что я уже давно ушла, и будь очень осторожен, чтобы не выдать меня, не то нас обоих ждут большие неприятности.

Едва она ушла, как я начал по ней скучать. Нехотя я оставил пустую кровать, и в полной темноте, опустившейся на квартиру, пошел собирать свою одежду, валявшуюся беспорядочной кучей на ковре, и вдруг к собственной радости обнаружил в просвете между крышами и телевизионными антеннами восхитительную синюю полоску моря, которую, как мне показалось, я уже больше никогда не увижу из моего окна. Аромат ее духов все еще держался на моих ладонях, и я вдыхал этот запах, поднеся их к лицу, когда зазвонил телефон. Я, не поднимая трубки, знал, что на этот раз звонит Лазар, который разыскивает свою жену. «Ну и что? — сказал я себе. — Чего мне бояться?» Я поднял трубку, и голос его прозвучал так четко, словно сам он находился за стеной.

— Она уже ушла, — сказал я быстро, раньше даже, чем он спросил меня о ней.

— Значит вы все закончили? — спросил он.

— Похоже, что так. — Я произнес это не слишком уверенно, не желая, чтобы он подумал, что с этой минуты они могут забыть обо мне.

— А она показала вам, где находится вентиль, который вы искали, или в итоге забыла о нем?

— Она забыла, — сказал я с легким вздохом, и мы вместе рассмеялись над ее бестолковостью.

Он тут же объяснил мне, где я найду этот вентиль, который и в самом деле находился в совершенно невероятном месте. Внезапно тревога охватила меня. Свободной рукой я стал натягивать одежду, словно он мог увидеть мою наготу по телефону. Через стену, из соседней квартиры, до меня донеслись звуки шагов, и по спине у меня пробежал мороз, как если бы там, за стеной, появился его, преследующий меня призрак, в то время как его голос продолжал звучать в трубке. Во мне поднимался страх пополам с угрызениями совести за то, как я с ним поступил, и более всего мне хотелось бросить трубку. Но Лазар был настроен так дружелюбно… присущая ему восприимчивость подсказала ему, что мне не по себе, и он ринулся мне на помощь.