Возвращение из Трапезунда

Она положила на стол перед Теодором небольшой сверток, обернутый белой тряпкой.

– Что это? – спросил Теодор, уже догадавшись, что в свертке лежат портсигары.

Лидочка не ответила.

– Ничего не выйдет, – сказал Теодор и улыбнулся одними губами. – Вы уже заражены. Не было случая, чтобы зараженные выздоравливали.

– Мы оба решили.

– Решили вы и своей женской силой, силой молодой самочки, убедили Андрея, который без вас никогда бы такого не сделал.

– Но ведь он со мной!

– Мне нравится ваш характер, – сказал Теодор. – Мы с вами еще славно поработаем.

– Вам пора идти?

Теодор взял в левую руку сверток с портсигарами, правой – руку Лидочки и, низко склонившись, поцеловал ее. Лидочка чувствовала себя неловко, будто она предала этого человека.

Теодор сказал:

– Не провожайте меня, на дворе мороз.

Он вышел из дома, все еще держа сверток в руке. Лидочка хотела сказать ему, чтобы он спрятал портсигары в мешок, но потом подумала, что его заботы слишком далеки от нее. Пускай несет, как хочет. И в ней не было раскаяния.

Она проводила Теодора до двери. Еще только-только светало – морозная синь сразу ворвалась в сени.

– Закрывайте дверь, простудитесь! – Это были последние слова Теодора.

Через час проснулся Андрей.

– Отдала? – спросил он.

– Да, мой милый.

– Вообще-то жалко.

– Очень жалко?

– Нет, не очень.

Андрей пошел мыться.

– Интересно, – сказал он за чаем, – Ахмет сегодня отвоюет Джанкой?

– Я очень на него надеюсь, – сказала Лидочка. – От этого зависит, сможем ли мы уехать.

– Я верю в Ахмета, – сказал Андрей. – И надеюсь, что через неделю я уже буду в университете, а ты в училище.

– Мы как три сестры: в Москву, в Москву… – улыбнулась Лидочка. – Принеси дров, а то печка холодная. Чего теперь их беречь.

Андрей накинул тужурку и пошел на улицу, а Лидочка осталась в странном, неприятном предчувствии скорой беды. Неужели Ахмет не победил? Или мама уехала из Одессы?

Вернулся Андрей.

– Погляди, что я нашел на дровах, – сказал он.

И Лидочка поняла, о чем предупреждало ее предчувствие: Андрей держал на ладони развернутый белый сверток, а в нем один на другом лежали два портсигара.

Андрей положил портсигары на стол:

– А он хитрый, ведь выкидывать мы не станем!

– Андрюша, милый, ты не прав! Давай выкинем! Сейчас же – или жалко, оставим в этом доме, в подполе – никто не найдет. Если увидим Теодора, то скажем ему, где искать.

Андрей кивнул, вроде бы соглашаясь, но он был не уверен в том, что оставит портсигары в Симферополе. К нему возвратилась радость и надежность существования, словно ему, герою американского Дикого Запада, кто-то вернул верного иноходца… теперь берегись, коварный шериф!

Они больше не говорили о портсигарах. И Лидочка даже не стала спрашивать Андрея – взял он их с собой или оставил, как договаривались. Ей казалось, что, если она станет от них избавляться, они появятся вновь, как неразменный пятак…

Колю Беккера они больше не видели – когда Андрей зашел попрощаться к Нине, она сказала, что Коля ушел еще на рассвете. Глаза ее были красные, распухшие, она находилась в таком глубоком горе, что Андрею было стыдно: ведь он не один!

Вечером прискакал нарочный. Джанкой был взят татарскими эскадронами и бронепоездом Ахмета Керимова. Мокроусов с феодосийцами бежал в степь. Ночью отходит литерный поезд в Киев.

Они приехали на вокзал в уговоренное время и думали, что поезд стоит где-то на дальнем пути и к нему проходят на цыпочках, повторяя пароль.

На самом деле поезд стоял у главного перрона и его штурмовали толпы людей различного звания. Весь Симферополь знал о поезде, и никто не был уверен, что после него будет еще много других. Эскадронцы Ахмета смогли втиснуть Берестовых в вагон. К счастью, вещей у них было мало.

Джанкой поезд прошел без остановки, зато долго стоял у Турецкого вала, будто не решался переправиться через Сиваш. Только утром он не спеша выполз в украинскую степь. Степь была покрыта тонкой непрочной снежной простыней. Ветер рвал ее и пытался смять, затыкая снегом овраги. Было пасмурно, студеный ветер гнул вершины тополей. В вагоне было душно, шумно, но уютно, как уютно птенцам в переполненном гнезде.

Впереди был Киев – столица вольной Украины, а потом Москва.