Возвращение к Скарлетт. Дорога в Тару

Ничто не могло заставить ее вновь сесть за стол и продолжить работу. «Это безнадежно, — кричала она Джону, — совершенно безнадежно!» Она не может писать с такой же интеллектуальной мощью, как Бойд: она не понимает ни стратегии Конфедерации, ни целей северян так же хорошо, как и он. Она пишет книгу о великой войне, но ни один из ее героев не показан на поле боя, и она убеждена, что избегать подобных сцен — значит быть трусливой и малодушной, и это лишний раз служит доказательством того, насколько не годится она для той работы, за которую взялась.

В ответ Джон пытался втолковать ей, что ее роман и книга Бойда несопоставимы. Не она ли сама не раз повторяла, что ее книга — о женщинах, оставшихся дома? Тогда к чему ей, в таком случае, включать батальные сцены, которые — даже будучи блестяще написаны — были бы явно не к месту и лишь прерывали бы ход огромного повествования, которое, как будто с помощью незримых импульсов, движется вперед, даже когда главы его разрознены? Но убедить ее Джону не удалось, и ее козырек продолжал пылиться, валяясь на закрытой пишущей машинке.

«Приступ самоуничижения», поразивший Пегги, был усугублен еще и появлением в Атланте Реда Апшоу. По слухам, доходившим до нее, он закончил университет Джорджии и приехал, чтобы встретиться со своими старыми профессорами. Он даже намекал, что, возможно, захочет вернуться, чтобы получить ученую степень. Через общих знакомых она узнала, что живет он в Эйшвилле, штат Северная Каролина, ведает сбытом в компании по продаже угля и нефти в городе; что выглядит он лучше, чем когда-либо; ездит на еще более шикарной машине, чем раньше, и что его видели на вечеринке в компании одной из самых хорошеньких девушек Атланты, дебютантки нынешнего сезона. Он пробыл в городе несколько дней и уехал, даже не позвонив Маршам.

3 мая 1927 года Стефенс женился на Каролине Луизе Рейнолдс. Венчание происходило ко католическому обряду и было, как писали репортеры светской хроники в местной газете, «поразительно торжественно и благородно». Это венчание было одним из тех редких мероприятий, на которых бывала Пегги со времени аварии и последовавшей болезни. Но на свадебный вечер Пегги из-за своих костылей не пошла.

После свадебного путешествия в Нью-Йорк Стефенс и Кэри Лу, происходившая из респектабельной семьи южан, остались жить в доме на Персиковой улице с мистером Митчеллом, и, таким образом, тем, чего в свое время ожидал Юджин Митчелл от дочери, — ухода за ним и ведения домашнего хозяйства, — пришлось заняться его невестке, Кэри Лу.

Через несколько дней после свадьбы Стефенса Джон серьезно заболел и три недели провел в госпитале. Врачи так и не смогли поставить диагноз и определить, почему он испытывает ужасную слабость и страдает потерей равновесия. Он сильно похудел и вместо былых 163 фунтов стал весить 145. Его проверяли на бесчисленное множество болезней, но в результате ни врачи ничего не обнаружили, ни ему лучше так и не стало, и в течение первых двух недель пребывания в госпитале Джон не мог головы поднять от подушки, не испытывая при этом приступа ужасной тошноты.

Болезнь Джона заставила Пегги собраться с духом. Костыли не мешали ей проводить почти все время около него в госпитале, и ни Пегги, ни Джон не утратили чувства юмора.

Пегги принесла ему почитать «Дракулу», а потом писала его сестре Фрэнсис, что книга захватила его до такой степени, что медсестры думали, что он бредит, потому что он убеждал их принести в палату связки чеснока как средства для отпугивания вампиров. Джон утверждал, что этот шок благотворно подействовал на него, и он пошел на поправку.

Он выписался из госпиталя в июне и через две недели уже приступил к работе, но о причинах его болезни врачи знали не больше, чем до его госпитализации. Головокружений больше не было, хотя и их причина осталась неизвестной, и Пегги теперь поставила своей целью «откормить его». А потом, как только кризис у Джона миновал, она надела его старую рубашку, поношенные рабочие брюки, на лоб — зеленый козырек, открыла свой «ремингтон» и вновь приступила к работе. К этому времени ее собственный творческий кризис, вызванный «приступом самоуничижения», уже миновал.

Глава 12

20 мая 1927 года около восьми часов утра молодой человек по имени Чарльз А. Линдберг поднялся в кабину небольшого самолета, на котором он надеялся пролететь без остановки весь путь от аэродрома Рузвельта близ Нью-Йорка до Парижа. А началось все в 1919 году, когда некий нью-йоркский бизнесмен пообещал премию в 25 тысяч долларов тому, кто первым сможет совершить подобный перелет. Линдберга называли «счастливчик Линди» и «летающий дурак», и хотя национальным божеством он пока не стал, но уж национальным героем стал бесспорно. Он был скромным, симпатичным человеком, но такая безумная отвага была в его попытке совершить подобный перелет — через океан, в одиночку, на маленьком самолете, называвшемся «Дух Св. Луи», — что это потрясло воображение нации.

В течение десяти дней американцев объединяла надежда, что Линдберг добьется успеха. С помощью радио и газет они следили за перелетом и молились за его благополучное приземление во Франции. Пегги и ее друзья-газетчики собирались у Перкенсонов и в напряженной тишине слушали, когда по радио передавали новости о перелете.

Все были в восторге, когда, наконец, сообщили, что Линдберг благополучно приземлился в Ле-Бурже, где был сразу же окружен толпами французских поклонников. Пегги совсем не была уверена, что Линдберг совершил «величайший подвиг за всю историю человечества», как кричали об этом на улицах продавцы газет, торгуя экстренными выпусками. Не согласна она была и с тем, что его подвиг заслуживает тех тысяч телеграмм, которые были отправлены, причем некоторые из них были длиной в несколько сотен футов и подписаны десятками тысяч человек.

Ведь другие тоже пересекали Атлантику по воздуху, правда, в отличие от Линдберга не в одиночку и с дозаправкой на острове Ньюфаундленд. И потому Пегги хоть и восхищалась этим человеческим достижением, но считала его не более чем смелым рекламным трюком. И тогда к чему это внезапное обожествление Линдберга?

Однако люди видели то, что не смогла увидеть во всем этом Пегги. Как писал в своей замечательной книге «Только вчера» историк Фредерик Леви Аллен, «годами американцы испытывали духовный голод, видя, как ветшают один за другим их прежние идеалы, исчезают иллюзии и надежды, подвергаясь разрушительному влиянию все новых и новых идей и событий. Здесь и печальные последствия войны, которые подрывали религию и высмеивали сентиментальные представления людей, и продажность политиков, и преступность, и, наконец, та диета, состоящая из непристойностей и убийств, на которую посадили людей газеты.

Романтика, рыцарство и самопожертвование были развенчаны; исторические герои изображались в виде груды праха, а святые — как личности с комплексами и странностями… Нечто очень важное, что необходимо людям, чтобы жить в мире с собой и другими, было утрачено ими. И вдруг совершенно неожиданно Линдберг вернул им это. В его поступке было все — и романтичность, и рыцарство, и самопожертвование».

На месте Линдберга, простого и скромного человека, мог бы оказаться любой из миллионов его поклонников, коснись его вдохновение.