Возвращение клипера "Кречет" (с иллюстрациями)

Доктор книговедческих наук опять развел большущими ладонями:

— Здесь я, к моему глубочайшему сожалению, бессилен вам помочь. Надо спрашивать моряков, а я, сами видите, житель сухопутный. Да-с… Так я, с вашего позволения, возьму щепоточку чая? Георгию Лангустовичу он теперь… гм… все равно ни к чему…

Полдня Владик искал Синекаменную бухту…

Полуостров, на котором лежит город, сильно вытянут к западу. Его северный берёг, если посмотреть на карту, напоминает пилу с неровными зубьями. Это врезаются в каменную сушу большие и маленькие бухты: Песчаная, Крабья, Пушечная, Фрегатная, Крепостная, Рыбачья… Все и не вспомнить сразу, особенно те, что поменьше. Про Синекаменную бухту Владик раньше не слыхал…

Вдоль берега, огибая оконечности бухт, идет шоссейная дорога. От города до Острого мыса, на котором стоит высокий маяк. По дороге ходят автобусы и троллейбусы. Владик выскакивал из них на каждой остановке, продирался через заросли дрока, лазил по обрывам и остаткам старинных бастионов. Он проникал через колючую проволоку и заборы на территории канатных мастерских, катерных стоянок и рыбозавода, бродил в узких белых переулках Якорной слободы, где звонко кричали петухи, а над черепичными крышами захлебывались от ветра пестрые деревянные вертушки…

Он спрашивал мальчишек и взрослых: где Синекаменная бухта?

Никто не знал. И про старый пароход никто не слыхал.

«Может, совсем незаметная, маленькая бухточка? — думал Владик. — Поэтому и название никто не помнит… Может, и пароход совсем небольшой, похожий на старую баржу, которых немало на здешних берегах?» И опять он ехал, бежал, продирался, карабкался. Останавливал ребят, рыбаков, матросов, спрашивал…

Не отыскал он Синекаменную бухту. И на троллейбусе номер пять вернулся в город.

Когда Владик сошел на своей остановке (а вернее, измученно вывалился из троллейбусной двери), он сразу увидел маму. И мама сразу увидела Владика. Она схватила его за плечи.

— Где ты был? Ты сведешь меня в гроб! Я обегала весь город…

Но тут она разглядела, какой он исцарапанный, растерзанный и какие у него несчастные, мокрые от слез глаза. И молча быстрым шагом повела его домой. Там она умыла его, уложила в постель, накрыла ему лоб мокрым полотенцем.

— Я же говорила, что ты еще болен! Теперь будешь лежать в кровати несколько дней! Господи, и врача-то в поликлинике в воскресенье не вызвать…

Владик не спорил. Постель была прохладная, полотенце тоже. Колючий жар в голове угас, боль в разбитых ногах приутихла. Усталость уже не ломала кости, а растекалась по телу мягко и спокойно. Владик закрыл глаза. С минуту еще мелькали перед ним ноздреватые камни обрывов, колючки татарника и заросли дрока, белые забору, чьи-то лица, синие вспышки волн. Потом потемнело все и навалился сон — совершенно глухой и черный.

2

Проснулся Владик, когда за окном было совсем темно. Он услышал, как мама в коридоре говорит Игнатии Львовне:

— Ума не приложу, что делать. Он какой-то шальной стал — то ли от простуды, то ли от чего-то еще. Убегает куда-то, глаза сумасшедшие… Хотела с отцом посоветоваться, а он прислал с матросом записку, что будет ночевать в части: допоздна репетиция, а завтра с утра смотр… Владик приподнялся в постели. Он четко помнил все, что случилось. Но теперь казалось, что было это давно: и Гошина гибель, и поиски Синекаменной бухты. Может быть, поэтому Владик теперь не чувствовал ни отчаяния, ни беспомощности. Правда, слегка болели ноги, но усталости не было. И Владик четко знал, что делать: ни минуты не ждать, а продолжать поиски парохода, в котором живут гномы.

Как? Очень просто. Разыскать дядю Мишу, капитана «Тавриды». У них в клубе наверняка есть самые подробные морские карты. Уж на таких-то картах обозначена каждая бухточка!

Любой здравомыслящий человек сказал бы Владику, что надо отложить дело до утра. Но Владик не мог ждать. Все равно спать ночью он не будет, а будет мучиться мыслями о Гоше.

Владик понимал, что без хитрости из дому не выбраться. Ладно! Хитрости так хитрости! Чтобы вернуть Гошу, он будет, если надо, притворяться здоровым, когда болеет, и больным, когда здоров. Будет, если придется, прогуливать школу, выпрыгивать из окон, рассказывать небылицы. Пусть! Потом он за все ответит, пожалуйста! А сейчас надо думать не о себе, а о Гоше. Только о Гоше.

Владик вышел в коридор и рассеянно пошел на кухню мимо мамы и соседки.

— Ты куда? — нервно спросила мама.

— Водички попить…

— А как ты себя чувствуешь?

— Ничего… Только слабость какая-то и спать очень хочется.

— Немедленно ложись и спи!

— Угу…

Владик глотнул воды и побрел к себе с видом человека, который думает только о постели.

Потом он, опасливо оглядываясь на дверь, оделся. Запихал под одеяло кучу книг, школьную сумку и волейбольный мяч. На подушку уложил игрушечного пса Бимса. У Бимса была светлая длинная шерсть. Очень похожая на Владькины волосы. Теперь, если глянуть от двери, сразу было видно: спит человек, уткнувшись носом в подушку, а из-под одеяла торчит его затылок с разлохмаченными прядками.

Владик бесшумно отворил окно. Он жил на втором этаже, но путь из окна во двор был простым: сперва на карниз, потом на толстую ветку кизилового дерева и по стволу вниз.

Обратно — тоже раз чихнуть. Только бы мама не узнала…

Ровно шумели под теплым ветром акации и каштаны, иногда летели с них листья. На протянутых поперек улиц проволоках качались разноцветные фонарики. На площадке Приморского бульвара играл оркестр. По крутым ракушечным лестницам к бульвару спускались отпущенные в увольнение матросы. Воротники у них за плечами хлопали, как сигнальные флаги.

Сквозь музыку оркестра доносилось тяжелое уханье волн — они били о скалы под парапетом набережной.

В темной, неразличимой дали моря переливались красные и белые огоньки. Над крепостью, где был яхт-клуб, загорался и угасал зеленый маячок.

К яхт-клубу вел с горки переулок, спрятанный между высоких каменных заборов. Ветер сюда не залетал, было тихо, только заливисто стрекотали цикады. Владик прыгал по неровным ступенькам и думал, что, наверно, все зря. Едва ли дядя Миша и его друзья сидят в яхт-клубе допоздна. Но попытаться все равно необходимо. Ждать до завтра нет сил.

Переулок привел к стене с бойницами. В ней были полукруглые ворота. У ворот светилась окошечком и открытой дверью фанерная будка. На пороге сидел вахтенный. Владик узнал вчерашнего усатого дядьку, которому попало от дяди Миши за ротозейство.

— Здрасте,— нерешительно сказал Владик. Дядька встал. Он, кажется, обрадовался.

— Здравствуй, летун! Владик Арешкин, да? Проходи. Велено пускать в любое время дня и ночи.

— А дядя Миша… он еще здесь?

— А куда он денется? Он со своим экипажем в клубе днюет и ночует!