Возвращение Ктулху

В общем, стало мне на редкость погано, и сердце противно так заныло вдруг, и жить расхотелось. Хотя, если вдуматься, кто мне Катька? Чего в ней особенного? Я себе сотню таких найду, а надо будет — тысячу…

— Вот тебе сигареты. — Девица протянула мне початую пачку «Winston», я щелкнул зажигалкой.

Несколько мгновений мы смотрели друг на друга сквозь клубы дыма, и я, глядя на вульгарную до невозможности девицу, глаз которой было почти не видно из-под крашеной красно-рыжей челки, вспомнил, что ее зовут Лиза. Представил Михаил в числе прочих гостей, вот только я запамятовал.

— Спасибо, Лиза, — сказал я, чтобы не молчать, как чурбан.

— Нет проблем. — Девица надвинулась на меня, как линкор на шлюпку потерпевших кораблекрушение. — Для хорошего человека не то что чужого курева, себя, любимую, не пожалею.

— Вот только не надо жертв!

Я отшатнулся от ее малиново-помадных губ и гигантского торса, которым могла она при желании размазать меня по стене, как комара. И дело не в том, что была она не в моем вкусе — под стакан и корова сгодится, особенно после Мишиных этюдов к «Андромеде». Исходили от Лизы волны заданности, запрограммированности, которые уловил бы даже напрочь лишенный всякой чувствительности человек. Я же, к худу ли, к добру ли, чувствительностью обладал повышенной. Я ведь лабораторная крыса, «заряженная на восприятие», и эмоциональный настрой человека улавливаю если не за версту, то уж за десяток метров — наверняка.

Фишка в том, что полтора года назад лаборатории, где я подрабатывал, понадобился подопытный кролик. Точнее, несколько. Набрать их было не так-то просто, и здоровый парень, выполнявший работу «бери больше, кидай дальше», подходил для этой цели как нельзя лучше. Опыт удался, я действительно превратился в «эмпатиметр» и начал улавливать ощущения, которые испытывают окружающие. Жить от этого, понятное дело, легче не стало. Жить стало труднее.

Если приятель, например, одалживая полтыщи рублей, думает, что ты зажравшаяся сволочь, это не радует и не способствует праздничному восприятию жизни. Деньги-то я ему, так или иначе, дам — у всех накладки случаются, но, когда он так думает, хочется дать тысячу и никогда больше не видеть.

Мне говорили, что, если опыт получится, я буду видеть людей насквозь. Сомнительная, доложу вам, радость. И без того паскудства всякого хватает, которое невооруженным глазом разглядеть можно. Ну вижу я, трое в парадняке топчутся, так и без эмпатии ясно — либо денег им надо, либо кулаки чешутся. С другой стороны, при всей эмпатии своей не ощущаю я исходящего от Михаила зла. Догадываюсь, заявится сюда сейчас с Катей проведать, куда это я пропал, чтобы застать меня с Лизой в «интересном положении». Но зла при этом в нем нет. Просто нужен я ему в качестве соперника, как рыбе зонтик. Не вообще — вообще-то он мне работу поручить хочет, — а именно в качестве конкурента…

— Ну чё, так и будешь столбом стоять? — спросила Лиза и снова надвинулась на меня, призывно встряхивая огромными дойцами.

— Не обожгись, — попросил я, опуская сигарету так, что тлеющий кончик ее почти уперся в вызывающе проступивший сквозь тонкую блузку сосок.

Лиза отпрянула, а я огляделся по сторонам — мрачноватыми картинами была заполнена эта «малая мастерская».

Намалеванные на картоне этюды стояли в два ряда на приколоченных к стенам деревянных направляющих, и, судя по исходящему от них запаху, сотворил их Михаил недавно. В разных ракурсах на них были изображены громадные города на дне океана, где среди исполинских зданий, башен и каменных глыб, отдаленно похожих на купола храмов и крепостные башни, плавали странные человекоподобные рыбы.

— Серый, ну ты чё, совсем меня за женщину не держишь? — жалобно спросила Лиза.

Теперь она придвинулась ко мне сзади, уперев мне в спину свои могучие титьки, словно пушечные стволы.

— Отскечь, а то прижгу невзначай, — предупредил я, с трепетом разглядывая сновавших среди человекорыб осьминоговидных существ.

Не слабо у Миши фантазия разыгралась! И, сдается мне, неспроста…

— Вот вы где, пропащие души! — воскликнул Михаил, появляясь вместе с Катей на пороге «малой мастерской». — А мы вас заждались, водка в горло без дорогих гостей не лезет!

— Это у него не лезет, а я ее, проклятую, на дух не выношу, — заявила Катя, ловко вывертываясь из-под руки высоченного, коротко стриженного, похожего на тяжелоатлета Михаила. — Пошли, настало время кофе и торта.

Молодец, мысленно похвалил я ее, так его, сверхталантливого. По ушам его, по клешням, по зенкам развратным.

Отобью Катьку, пусть себе другую Музу ищет, хорошего понемножку.

И тут же пришла мне в голову мысль, что не так все просто получится, и чего-то я недопонимаю. Знала ведь Кэт, что я Андромеду увижу. А увидев, догадаюсь, кто Михаилу позировал. Да еще наброски эти словно нарочно на виду оставлены. То есть нарочно они, конечно же, и оставлены. Из чего вывод напрашивается очевидный: раз Катька моему приходу не воспротивилась, значит, хотела, чтобы я понял: место в ее койке занято, а во мне она видит хорошего парня, и не более. Приятелями были, такими нам и впредь оставаться надобно. Грустная картинка проявляется. Век бы ее не видел.

— Впечатляет подводное царство? — спросил Михаил, по-своему поняв мое молчание.

А как еще он мог расценить то, что я пялюсь на стену с его эскизами и ни бэ-э-э, ни мэ-э-э, ни ку-ка-реку?

— Забавно. Тоже заказ какой-то?

— Понимаешь, какая штука смешная… Снятся мне в последнее время подводные сны. Ни с того ни с сего, прямо-таки спасу от них нет. Думал, нарисую их — полегчает. Говорят, если навязчивый сон расскажешь, он преследовать перестает. Как бы не так, держи карман шире!

— О снах вы успеете поговорить, а кофе остынет, — напомнила Катя.

— Остынет, подогреем, — небрежно бросил Михаил, облаченный по случаю приема гостей в белую рубашку с малахитовыми запонками.

Был он высок ростом, ладно скроен и крепко сшит, ему бы в менеджеры идти, а не в художники. И составляли они с Катей, на сторонний взгляд, замечательную пару, если бы не едва уловимый оттенок пренебрежения, звучащий в его голосе, когда он говорил о ней: «моя учителка».

— Стоило ли тогда его варить? Можно было и растворимый забодяжить, — нахмурилась задетая его тоном Катя.

А я подумал, что ни одного Михаила мучат в последнее время повторяющиеся из ночи в ночь «подводные» сны. Но обсуждать с ним эту тему не хотел. И кофе с тортом тоже не хотел. Я хотел выбраться из Мишиной квартиры и долго-долго, а лучше никогда не видеть ни его, ни Катю.

— Действительно, почему бы нам о снах на кухне не побазарить? — поинтересовалась Лиза. — Хоть под кофе, хоть под водку. Если она еще осталась.

— Осталась, Лизунчик, осталась, — успокоил ее Михаил. — Всего у нас вдоволь, на всех хватит. Каждому по потребностям — почти как при коммунизме.

Это была чистая правда. Папа у Михаила был, по словам Кати, очень богатенький, очень влиятельный Буратино. И единственного сынка обеспечивал всем необходимым. И ладно бы деньгами — не в них счастье. Но что важнее — он обеспечивал его заказами. Знал я ребят талантливых, да только на фиг никому не нужных. Сам был из таких. Не художник, правда, фотограф. Но кому нужен толковый фотограф без связей? Даже архиталантливый? В том-то и фишка. Потому я и заделался лабораторной крысой. Крысой, отчетливо вдруг ощутившей, что Михаил за мой счет еще нынче поразвлечется, а вот Катя… Ничего, кроме сумятицы, царившей сейчас в ее голове, уловить я, как ни старался, не мог…