Возвращение ниндзя

Дома он за несколько минут приканчивает две банки пива. Плескает котёнку остатки молока. Не раздеваясь, лезет в кровать. Сон не идёт. В заднице зудит. Он думает. Пушистик, налакавшись, ложится рядом, урчит. Приходит мать и принимается варить суп, мимоходом пеняя за подобранное вшивое животное. Он лежит молча и глядит в стену. Смеркается. На улице припускает холод. Из телевизора пищит неувядающая Степаненко. Народ в зале гогочет до соплей.

Он пытается вспомнить десять своих последних Новых годов. Где-то нажрался, где-то поссорился с родными, где-то просто нечего вспомнить. И так вся жизнь. Бездарно.

– Ну как так? – думает он, глядя в стену.

«Мгновения спрессованы в года». Это, верно, само Время устало терпеть в себе подобное ничтожество, спрессовалось в жилистого мужика и выебло его в жопу. А теперь, как обычно, шепчет: я – лучшее из лекарств, я вылечу, вылечу… Завтра будет лучше. Проспись.

Он спит, и снится ему детство.

Плата

Форвард столичной футбольной команды «Луковский кирпичный завод» Иван Вавилов возвращался с предыгровой тренировки. Назавтра предстояла принципиальнейшая встреча с непримиримым соперником «Завода» в борьбе за первое место в турнирной таблице – тецким «Дрожжевиком». В последнем матче сезона должно было выясниться, кто станет чемпионом. Для Вавилова в этой игре был и личный интерес, ведь после неё станет ясно, обойдёт ли он в споре бомбардиров выбывшего из-за травмы Ляха из лесецкого «Атлета». Если забьёт два мяча – обойдёт. С такими мыслями Вавилов возвращался домой со ставшего уже родным заводского стадиона. Шёл как обычно пешком – по старым трамвайным путям, под вековечными дубами, средь кудрявых акаций, – надвинув на лоб щегольскую клетчатую кепку и насвистывая любимую песню. Пахло жасмином. Кругом прогуливались парочки, красивые девушки то и дело узнавали Вавилова и хихикали вслед. То был родной для Вавилова кирпичнозаводской район, «Кирпичка» – три десятка приземистых крепких домов на холмистом берегу реки, окружённые красными бетонными бараками и заводскими стенами. Здесь он вырос, постигал, глядя на отца, футбольные премудрости, здесь облазил каждый закоулок. Здесь знал всех, и все знали его.

«Заколочу, – сосредоточенно думал Вавилов. – В конце сезона хорошо разогнался, без гола с поля не ухожу».

«Заколочу? – хмурился и сомневался Вавилов, переставая насвистывать. – У «дрожжей» в защите Бдолия… цемент, а не стоппер… Как вот его пройти?..»

Здесь какая-то особенно красивая девушка, улыбаясь, протянула Вавилову веточку сирени и тот с уверенностью решил: «Заколочу!» – и на своих мощных страусиных ногах побежал к видневшемуся уже дому.

– Дядь Ваня! – радостно кричали ему вслед дети.

Соперник давит и нету силов,Но всё поправит Иван Вавилов!

– разносилась из уст резавшихся в домино мужиков старая стадионная кричалка.

Девушки с сестринской любовью глядели вслед чудо-форварду и улыбались.

Раскрасневшийся радостный Вавилов подбежал к дому. На крыльце лежал большой розовый конверт без марки. Вавилов поднял его и сунул в карман, не вскрывая. Дома он по обыкновению выпил пол-литра тёплого молока с мёдом, принял душ, потом включил радио и улёгся отдыхать на исполинский диван, задрав ноги кверху. Тут же задремал на пятнадцать минут, а когда проснулся – вспомнил про конверт. Вавилов прошлёпал на кухню по холодному кафелю, взял конверт со стола и аккуратно надорвал розовую бумагу. Внутри лежала малюсенькая бумажная ленточка. Мелкий шрифт гласил:

Уважаемый Иван Вавилов!

Приглашаю

Вас явиться завтра в 21:00

на добровольную ампутацию правой ноги до середины бедра во имя спокойной жизни и преуспеяния.

Мерозд.

Ниже химическим карандашом был нацарапан адрес. Волнительный холодок пробежал по телу Вавилова и снежком приземлился в солнечном сплетении. Не то, чтобы он не ждал этого письма. Каждый житель страны – если он только уже не ампутант – должен ждать Приглашения. Вавилова встревожило одно: почему именно завтра – когда у него последняя в сезоне и такая принципиальная игра?

«Имею ли я право так думать? – тут же осёкся Вавилов. – Ведь хотя б что-то мне сделали плохое в этой жизни… Нет же, ничего плохого решительно не могу вспомнить».

Он повертел в руках записку и задумался, опершись о стол.

Когда это началось? Вавилов начала не застал. Поговаривали, что обычного президента однажды упразднили, и у руля их маленькой страны встала некая Мерозд, которую никто никогда не видел. Сразу жизнь в стране наладилась: исчезла безработица, трудящимся стали платить хорошие зарплаты, за стариками ухаживали и одаряли щедрой пенсией, куда-то делись все преступники, исчезли несправедливые суды, люди перестали бояться полицейских. Взамен Мерозд не требовала никакого поклонения, госпропаганда не топила в помоях мозги граждан. Мерозд вообще будто бы не существовало. Люди жили и ничего не боялись. Только несколько раз в год почтальоны разносили по домам именные Приглашения: какому-нибудь гражданину Мерозд предлагала пожертвовать какой-нибудь конечностью «во имя спокойной жизни и преуспеяния». На этом Плата заканчивалась: никогда никого не приглашали дважды. Ампутантов окружали почётом и уважением, им не нужно было работать, и до конца жизни каждый из них получал щедрое пособие. В столице на центральной площади высился двадцатиметровый бронзовый памятник Ампутанту. Вавилов знал тех, кто даже мечтал, чтобы их пригласили.

Такая была Плата за спокойную жизнь. Ходили легенды о том, зачем Мерозд народные конечности. Одни говорили, что это такая застенчивая форма каннибализма: убивать своих граждан Мерозд не позволяла совесть, а отрезать шмат – так ведь человек остаётся жив и ничего страшного. Другие думали, что таким образом Мерозд вынуждена ублажать неких прожорливых языческих богов, от которых эти покой и преуспеяние зависели.

Как бы то ни было, такие процедуры давно вошли в людской быт и никто не возмущался. Ведь взамен человеку давали много больше, чем в самом деле могла принести его конечность. Да и протезы давно делали качественные.

«Я даже смогу играть в футбол в первенстве ампутантов, – размышлял Вавилов. – Да, пусть отнимут правую, но у меня и с левой весьма неплохой удар».

Не сказать, что Вавилов любил Мерозд – она ему даже почему-то представлялась тучной запущенной барышней с едва заметными остатками былой красоты на лице и длинными засаленными волосами. Вавилов гнал от себя эти мысли, он в целом был благодарен Мерозд за то, как живёт народ.

Здесь он вспомнил про обещание, данное отцу. Тот в своё время тоже был нападающим у «Кирпичей». Однажды отцу совсем чуть-чуть не хватило, чтобы стать лучшим бомбардиром первенства, а потом – травма и с футболом пришлось распрощаться. И когда Иван только становился на путь профессионального футболиста, он пообещал себе обязательно добиться того, что не удалось отцу – в его честь. А когда два года назад отец скончался от сердечного приступа, Вавилов ещё крепче утвердился в своем желании.

«Неужели заканчивать, не выполнив обещанное? – подумал Вавилов. – Да ещё так глупо, подойдя вплотную к цели».

Он рассматривал письмо, взгляд его зацепился за слово «приглашаю».

«Не «приказываю», не «необходимо», а «приглашаю», – подумал Вавилов, сглатывая. – Значит, вероятно, можно и отказаться. Правда, я не слышал, чтобы кто-то когда-нибудь отказывался».

Вавилов огляделся, словно опасаясь, что его мысли могут подслушать. В дом вползали сумерки. Он ещё раз вперился глазами в письмо.

– Приглашаю… – шёпотом читал он. – Во имя… преуспеяния…

Он попытался представить себе это преуспеяние. Получилось легко: сочные веснушчатые женщины радостно трудились в поле, ворочая охапки жнивья и щурясь на солнце – такую картину Вавилов наблюдал осенью, когда гостил у дядьки под Луковским. Амбары ломились от хлеба, люди работали и были счастливы.

«Да везде так, – подумал Вавилов. – Все довольны. Чего ж это я?»

Тут он вновь подумал об отце и перед мысленным взором Вавилова возник его образ. Худенький, чуть сутулый, рассудительный человек, который никогда не повышал голоса. Вавилову вдруг захотелось детей, чтобы быть для них таким, каким отец был для него.

«Ведь я клялся, – подумал Вавилов, чувствуя, как накатывает на сердце ком тоски по ушедшему отцу. – Игра завтра в восемь. Отыграю, дома помоюсь, приведу себя в порядок – и на ампутацию. Ничего, что опоздаю на пару часов, думаю, там поймут».

Вавилов убрал Приглашение в конверт и спрятал его в тумбочку.

* * *

И вот настала игра. Стадион был набит до отказа. Тут и там мелькали мужские котелки, дамские шляпки, театральные бинокли и поднимался сизый дым от тысяч сигарет. Болельщики нервничали, луковчанам не терпелось поглядеть на то, как «Кирпичный завод» станет чемпионом, а Вавилов оформит звание лучшего бомбардира сезона.