Возвращение Одиссея. Будни тайной войны

– Понял, – сдержанно и чуть суховато промолвил Иванов и снова повернулся в сторону левого бокового стекла. Он еще раз, то есть уже раз, наверно, двадцатый, медленно обвел взглядом всю находящуюся в пределах зрительной досягаемости панораму местности предстоящей операции. Джип «Чероки», являвшийся их временным пунктом наблюдения, был припаркован возле дома номер девятнадцать, почти сразу же за пересечением Чистопрудного бульвара с улицей Макаренко, и приблизительно где-то в полусотне метров, а то и того ближе от входа в театр. Нельзя сказать, чтобы это место было абсолютно идеальным непосредственно для самого наблюдения за объектом. Стоянка возле театра, на которой Бутко должен был оставить свой автомобиль, находилась вне их поля зрения: ее скрывал, во-первых, кованый чугунный забор, берущий свое начало у ближнего угла этого самого дома номер девятнадцать и тянущийся затем вдоль тротуара метров на двадцать пять – тридцать, огораживая небольшой дворовый скверик, а во-вторых, зачем-то поставленные на территории, прилегающей к храму искусств, двадцатифутовые грузовые контейнеры, выстроенные в два плотных ряда. Но продвинуть джип еще немного поближе к театру было никак нельзя – он бы стал слишком заметен: на всем расстоянии от него до театра, на проезжей части, с интервалом около десятка метров, стояло еще всего только две машины – девяносто девятая «Лада» серого цвета и серебристый старенький «Ниссан». Но зато, что касается обзора местности слева от проезжей части, с этим все обстояло как раз совсем наоборот – она была практически как на ладони.

Начав этот обзор с дома номер четырнадцать, стоящего в глубине, на противоположной стороне бульвара, и пробежав глазами по длинным пустым скамейкам, вытянувшимся в ровную, но довольно редкую вереницу вдоль берега, над уже подернутым легкой ледяной корочкой зеркалом пруда, Олег пару секунд понаблюдал за старичком, который еще недавно сидел на одной из скамеек, а сейчас, с палочкой в руке, стоял под развесистым, но уже безнадежно облысевшим кленом и, чуть наклонясь, высыпал из кармана своего черного пальто какие-то крошки деловито снующей возле его ног дюжине отощавших сизых голубей. Затем он перевел взгляд на подходящее практически впритык к правой оконечности вытянутого овалом пруда немного странное и довольно эклектичное с точки зрения своего архитектурного решения белое здание, с тремя разными по высоте уровнями, украшенное по фасаду первого этажа восемью пилястрами с псевдодорическими капителями, промежутки между которыми занимали огромные полуциркульные окна. Олег вдруг вспомнил, что раньше на этом месте стояло совсем другое здание, в котором располагался какой-то индийский ресторан. Ему его, правда, ни разу не удалось посетить, в силу явной молодости лет, но он об этом особенно и не жалел, вспоминая об исходившем от ресторана насыщенном запахе куркумы, именуемой в простонародье карри, от которого его почему-то моментально начинало подташнивать. Нынешнее же здание, судя по украшающим его боковую стену опознавательным признакам, носило немного романтичное, орнитологическое название «Белый лебедь» и являлось вместилищем некоего спортивного клуба не вполне угадываемой видовой ориентации.

– А он, этот ваш «ходок», из-за которого... весь сыр-бор... он, вообще, на чем погорел? А, Олег? – раздался вдруг голос с переднего водительского сиденья.

– В смысле, погорел? – переспросил Олег, хотя прекрасно понял смысл заданного ему вопроса. На вчерашнем совместном заседании Василий Иванович Ахаян лишь в самом общем плане ознакомил присутствовавших коллег из ФСБ с предысторией всего этого дела. И хотя о том, что Бутко (за которым в течение двух ближайших дней планировалось силами соответствующих подразделений этого самого ФСБ установить плотное комплексное наблюдение) является чьим-то там агентом, не было сказано ни слова, тем не менее чекистская аудитория является той средой, где подобные вещи и не требуют никаких особых разъяснений – они улавливаются уже практически на уровне подсознания. Улавливаются, но не озвучиваются в силу определенных неписаных правил и норм корпоративной этики, налагающих своего рода табу на чрезмерный интерес к внутренним делам соседних служб и ведомств. В «наружке», правда, в силу специфики самого рода деятельности, народ всегда был попроще и этими самыми нормами корпоративного политеса особенно не злоупотреблял, разумеется, только в тех случаях, когда речь не шла о повышенном интересе к секретам и тайнам их собственной епархии.

– Ну... в смысле, вербанули его как? – подтвердив упомянутую выше особенность, уточнил человек в темно-синей куртке и поднял глаза в зеркало заднего вида.

– Ну... это уже, извините, секреты фирмы, – хотел было ответить уколом на направленный чуть ранее в его адрес аналогичный укол Иванов, но передумал и сказал только одно слово, вернее, даже не сказал, а как-то так неопределенно протянул: – Ну...

– Да ты меня в детали не посвящай, – поспешно махнул рукой автор вопроса. – Скажи просто, на бабах или на бабках. Тут же, как правило, только одно из двух.

– Или оба одновременно, – добавил его сосед справа.

– Или так, – согласился товарищ на водительском месте и на этот раз, вместо того чтобы снова устремить взгляд в то же зеркало, вопросительно подняв правую бровь, слегка обернулся назад.

– Да, пожалуй, скорее первое, – снова не очень определенно и немного небрежно ответил адресат вопроса и опять перевел взгляд в направлении дальнего от него бокового окна.

– Понял, – вздохнул человек в темно-синей куртке и тоже устремил свой взор в автомобильное стекло, только прямо перед собой. – Между прочим, бабы – самый гиблый вариант. Сколько народу через них попухло. Вон, Огородника того же, тоже на бабе подловили. Красотке колумбийской. – Васильич на секунду замолчал, но тут же протянул изменившимся голосом, из которого мгновенно исчезла присущая ему прежде некоторая неторопливая вальяжность: – Та-ак. – Его слегка расслабленная фигура едва заметно напряглась, выпрямилась и наклонилась вперед, к рулю. – Вот, похоже, и наш... дорогой товарищ. Темно-зеленый «Пассат»?

Олег, проигнорировав прозвучавший вопрос, резко сдвинулся влево и буквально вдавил свой лоб в гладкую прохладу бокового стекла, но было уже поздно. Промелькнув мимо него мгновенной тенью, аккуратный компактный контур «Фольксвагена», цвета то ли капусты брокколи, то ли темного армейского камуфляжа, через пару секунд сбавив скорость, повернул направо и скрылся за уплотнившимся от бокового угла зрения частоколом кованого чугунного забора.

Сидящий на правом переднем месте шатен в серой обливной дубленке снова поднял вверх и чуть приблизил к глазам левое запястье.

– Тринадцать семнадцать. Две минуты опоздания. Нормально? – Он вполоборота повернул голову в сторону Иванова и, получив от того утвердительный кивок, сам в знак подтверждения кивнул в ответ и мгновенно перевел глаза вперед. Буквально тут же в его правой руке появился приемо-передающий пульт радиопереговорного устройства размером чуть поменьше стандартной сигаретной пачки, от которого к самому устройству, прикрепленному под днище «бардачка», тянулся тонкий растягивающийся спиралевидный провод. – Внимание, внимание... – нажав на тангенту пульта, шатен быстрой скорострельной очередью выпаливал в эфир уже, по всей видимости, давно ожидаемую его невидимыми абонентами информацию, – объект прибыл на место. База, как поняли меня, прием.

– Вас понял, объект нами зафиксирован, – низким баритоном не очень громко прохрипела База из прорезей микрофона на передней панели зажатого в руке пульта. – Внимание всем постам. Объект покинул «коляску» и вышел на «трассу». Доложите о готовности.

– Пост номер один готов, – быстро и собранно, хотя, как показалось Иванову, немного небрежно, ответил Базе товарищ в серой дубленке.

– Пост номер два готов... номер три готов... четыре готов, – дружной очередью выстрелились из эфира остальные доклады.

Олег, слегка нагнувшись вбок и ухватившись руками за спинку расположенного перед ним сиденья, устремил свой взор в лобовое стекло автомобиля. Глаза его непроизвольно прищурились, губы сжались в тонкую, еле различимую полоску. Он понимал, что это бессмысленно: вход в театр был вне зоны их видимости, а появления Бутко на тротуаре бульвара следовало ожидать не раньше, чем через десять минут, но все равно, словно завороженный, уперся почти уже двоящимся взглядом в край чугунного забора, за которым скрывались так хорошо знакомые ему по памяти классические очертания небольшого элегантного перистиля, полукругом обрамляющего входную часть фасада этого известного каждому московскому театралу, да и не только театралу, симпатичного здания.

– Та-ак, – знакомым тоном протянул сидящий на водительском месте обладатель темно-синей куртки, тоже, казалось, не отрываясь, смотрящий куда-то прямо перед собой. – Дедок вроде свинтить собрался. Ну точно, к переходу поплелся, на ту сторону. – Он слегка повернул голову в сторону своего соседа справа. – Ну что... похоже, очищается. Поляна...

– Не говори гоп... – начал было сосед, но закончить не успел.

– Опа, сглазил, – снова послышался голос предыдущего оратора.

– Что такое? – чуть дернулся в его сторону обладатель серой обливной дубленки.

– Собачник, – скосив глаза в боковое левое зеркало, пояснил Васильич. – От Покровских Ворот к пруду тянется. С нашей стороны.

Иванов, сбросив с себя, наконец, чары своего внезапного оцепенения и резко сдвинувшись по сиденью до упора влево, опять прижал лоб к заднему боковому стеклу. Он увидел, как на бульварной дорожке, возле левой оконечности пруда, появилась долговязая мужская фигура, в длинном «дутом» то ли плаще, то ли пальто, какого-то темного цвета, с серым шарфом, завязанным на шее небрежным узлом, и в кепке, отворот которой был опущен вниз, закрывая слишком, по всей видимости, чувствительные к холоду уши ее владельца. Рядом с мужчиной на то вытягивающемся, то снова убирающемся поводке-рулетке неспешно семенил похожий на маленького медвежонка огненно-рыжий чау-чау.