Возвращение Панды

— Да где же я тебе жильё найду, мил человек?.. Уже восемь лет, как ничего не строится, всё рушится… Экономика?.. — пожевал он губами воздух, выбирая слова. — Никакая! Общежития переполнены, новорожденных — пруд пруди… Ты поезжай в область, к нашему отцу губернатору. Он поможет…

Старик заволновался, осерчал, начал рассказывать мэру про дом, про матушку, про брата родного: как они его провели — прохвосты, «кинули» на старости лет. Но пожимал плечами администратор, слушая эти речи, и пообещал найти секретарше замену после того, как назойливый посетитель вышел вон…

Промышленные альпинисты опустились на землю, курили, перебирали верёвки. Рядом на асфальте лежал их инструмент и инвентарь. Мастер ушёл в бытовку. Воспитывать рабочих внизу не имело смысла. Это могло закончится дракой.

— Воровское железо! — восхитился Олег Иванович.

Ему захотелось поговорить с молодёжью о безучастно прожитой им жизни. Старик поднял стальной карабин, клацнул его затвором и обратился в надежде на диалог к тому горластому мальчугану, который ругался с мастером час назад:

— Правильно я говорю, парень? 

— Не твой! — рассердился рабочий.

Он выдернул из рук у деда карабин и прицепил его на страховочную систему к подмышечной лямке, заметив, что «…каждая железка сегодня стоит немало денег»

— Посмотреть я его хотел… — оправдался Олег и попросил сигарету. 

— Да катись ты отсюда, к чёртовой матери, старый тошнот 

Запах бродяги всё ещё никак не выветривался из приёмной администрации, его образ мешал работать. Утомлённый мэр закурил, распахнул окошко, и зашевелилась на столе забытая «малява». Сварливый старик был ещё на площади, теребил документы, что-то искал в карманах. Хорошо было видно, как он вздрогнул. Часть его бумаг неожиданно выскользнула из рук и веером рассыпалась по асфальту. Налетевший ветер подбросил верхние из них в небо, и человек бросился за ними вслед, как покалеченный зверь, желающий настичь, обманувшую его, жертву… Споткнулся… Упал… Тяжело вздыхая, поднялся обратно на ноги, хватаясь за ушибленное колено. Выпрямившись, суетливо рассовал по карманам обратно своё барахло и задумался… И снова в поиске растерянно задрожали руки… Вот он что-то спросил у прохожего, ссутулился, повернувшись спиною под ветер, чиркнул спичкой. Червяк сострадания шевельнул ожиревшее сердце админа.

— Вислоухов! — позвонил он менту на вахту. — Образину верни и накажи Мирзоеву пусть устроит на первое время подсобником, перемешивать раствор… Купите ему курить, и борща горячего дайте… 

Шняга восьмая 1 Монолог из туалета

Глава, в которой раскрываются секреты льготного налогообложения, а также рассказывается о жизни наёмных работников, брошенных на произвол судьбы профсоюзами.

Лукавил градоначальник, когда говорил Олегу, что никакое строительство не ведётся восемь лет. Предприниматель Мирзоев строил богатым людям коттеджи, ремонтировал им квартиры, офисы, гаражи. Чтобы не выплачивать налоги на прибыль кооператива, по договорённости с городскими властями мирзоевские работники отмывали пожелтевшие витражи административных зданий («от всего сердца», «ни за грош»), омолаживали декоративные штукатурки старых школ и иных очагов культуры, задыхавшихся в условиях рыночной экономики. Во время летних каникул была заделана раствором глубокая трещина на фасаде музыкального училища, проведён его косметический ремонт, а ныне ожидал завершения строительства стадион для дошкольников. Предприниматель публично поклялся достроить его к Новому году на «собственные копейки». Таким образом, отчуждённые у налоговой инспекции деньги оставались внутри предприятия, где Мирзоев, его жена и дочка были уставными членами, а остальные — приёмными рабочими, лохами без личного мнения о сроках выдачи им денежного пособия. Неудачников по двору, которыми верховодил с малых лет, Мирзоев привлекал к работе на объектах родного края.

— Я вас одеваю, я вас обуваю, я вас кормлю… — рычал он на бывших товарищей, подбоченившись для красного словца. — Я вам предоставляю жилье…

И правда, законченные пропойцы нашли приют в одном из общежитий города. Это было потрясающее жилище. Выщербленная слякотью каменная кладка, немытые мутные окна, гасившие солнце, местами пробитая насквозь шиферная кровля полувекового покроя украшали фасады здания со всех сторон. В подвале, покачиваясь, плавали полиэтиленовые бутылки от пива, выглядывая носами наружу, как подыхающая рыба. Одно нахождение рядом с разбитой дверью, ведущей к этому «водоёму», оставляло на одежде у любопытного человека стойкий запах помойки. Такого ротозея принимали за бомжа в общественном транспорте, требуя выйти вон или заплатить за проезд. Паутина, словно дымовая завеса, покачивалась под потолками во всех уголках этого, забытого санитарами, мира. Стены на лестничном марше пестрели автографами жильцов. Среди них было немало поэтов и художников, неприличные картинки громоздились одна на другую, и непосвящённому посетителю казалось, что проживающие здесь люди — участники конкурса на лучшую эмблему и девиз своего общежития. В самом деле, у входа в подъезд ржавела табличка, что это: «Дом образцового быта», что в нём проживал великий польский правозащитник Иван Гадзинский во время возвращения из Гулага в Европу. В народе же этот дом называли: «Дом хи-хи».

В полуторке, где Олегу Ивановичу Корнееву предстояло жить в ближайшее время, помимо гостиной, были ванная, кухня и клозет, не имеющий двери. Жильцы сушили трусы в прихожей. Раскалённая электрическая плитка давала для этого дополнительное тепло. Перекатываясь под потолком, оно покидало квартиру, вытягиваясь в холодный подъезд между входною дверью и её косяком, но в процессе циркуляции воздуха сырое бельё выветривалось и каменело.

Обитателей было шестеро. Почивали в гостиной. Кровати стояли так тесно, что было невозможно выйти из комнаты вон, не потревожив соседа. Матрацы на них имели стойкий ржавый орнамент панцирной сетки. Швы на них разошлись и наружу торчала старая вата — клочьями, как шевелюра у нестриженного еврея, дожившего до седин. Старые простыни использовались в качестве носовых платков во время гриппа. Скомканные и липкие они поблёскивали под лучами одинокой лампочки, похожей на гениталии, отработавшие по назначению в прошлом. Из — под дальней кровати торчала наружу разорванная подушка. Холодный воздух, проникающий в помещение с балкона, теребил её отрепье, раздувая по комнате перья. Словно в курятнике, они витали в квартире повсюду, мешая дышать. Это был рай для бомжей. Здесь пропивали случайные заработки, болели и выздоравливали, когда ресурсы к продолжению запоя иссякали…

Как-то один из жильцов достал отраву для тараканов, и несчастные насекомые стали жертвой террористического акта. Покинув стволы электропроводки, усатое племя носилось в панике по стенам до полного изнеможения. Липкие твари осыпались за воротник. Ночью их ежеминутно сбрасывали с лица отдыхающие бродяги и ругали благодетеля нецензурной бранью, стараясь уснуть. Два с половиной мешка сушёных насекомых и доныне стоят в прихожей. Некому их вынести на помойку — недосуг…

Мирзоев был сердит. Матрацы его подопечных безнадежно пожелтели. Резкий запах мочи благоухал почти по всему подъезду, дополняя подвальный ароматами человеческой плоти. «Горе-стахановцы» гудели шестые сутки. День примирения, выходные, суровые будни (вторник, среда, четверг) и даже милицейские праздники остались в истории подъёма российской экономики критическими днями неудач. Хозяин тряс опухшие от пьянства тела специалистов за плечи, пытаясь придать им человеческий вид, но те мычали ему в ответ несуразицу и падали на пол. Он бил их ботинками, ругался — нормативная лексика давалась с трудом.

— Жить будешь здесь, — сказал Олегу, — располагайся. Понравишься — выделю люкс. Когда очухается Абрам Моисеевич, — Мирзоев показал носком ударной ноги на перепачканного желчью строителя и объяснил, что это бригадир, — он занесёт тебя в табель. Без него производство — не производство, а одни убытки. За что и держу. Но дорвётся до водки — собака, верблюд, а не человек. Ты меня слышишь, Абрам?.. Чуешь, Корнеев? Мычит облёванный, значит слышит. Стыдоба-то наружу торчит. Застегни ширинку. В нашем полку — человек из лагеря, примите товарища…

Панцирную сетку нашли на балконе. Дужек от неё не было. Положив эту сетку на деревянные ящики из-под водки и частью на кирпичи, оказавшиеся в квартире невесть откуда, но к месту, Олег Иванович Корнеев устроился жить в прихожей, где меньше воняло, и после ухода Мирзоева уснул. Его храп начал оказывать негативное влияние на старожилов. Абрам Моисеевич, проснулся, поднялся на ноги и кое-как, опираясь руками на стены, пошёл искать источник сотрясения воздуха. Он ударил нового постояльца в живот. Олег проснулся. Над ним висело лицо, покрытое щетиной.

— Ты кто, бродяга?.. — спросил Абрам.

— Чего тебе надо, небритый?

Корнеев приподнялся на кровати, готовый дать отпор. Образина оскалилась и дружественно вложила в его открытую руку костлявые пальцы.

— Я — Абрам Моисеевич — отец «нарядной» бухгалтерии! А тебя как величать?

— Олегом.

— А выпить есть?

— Я не пью.

Корнеев солгал и честно откинулся на спину — досыпать, натягивая на уши тесную подушку. Шумные лагеря научили его нехитрым приемам медитации.

— Так и напишем в табеле — не пьёт, — огорчился Абрам.

По дороге на кухню он заметил под нос, что «…первое знакомство прошло в конструктивной и дружественной обстановке».

Рано утром жильцы чихали, убирая в комнате перья. Потом, шаркая тапочками, слонялись из угла в угол без дела — болели. Тужились в туалете, выдавливая запоры пищеварительной системы.

— Проект коллективного договора…

В клозете читали прессу. Дымовая завеса стояла ширмой, скрывая грамотея от любопытных.