Возвращение Сэмюэля Лейка

Рас был как взведенная пружина. Он понимал, что шериф забавляется с ним, как кошка с мышью, но вынужден был терпеть.

– Знаю одно: лошадь украли. И ваша работа – ее вернуть.

Эрли улыбнулся снисходительно – так он улыбался тем, кого в грош не ставил. Потом выпрямился, будто раскладная лестница. Рас тоже вытянулся во весь свой небольшой рост – казалось, вот-вот запрыгнет на письменный стол, чтобы смотреть на собеседника сверху вниз.

– Я наведу справки, – пообещал Эрли.

Он не подал виду, что знает, где лошадь, а Рас – что знает, что Эрли знает. У каждого был секрет.

Когда Рас ушел, Эрли сел поудобнее, оторвал еще одну спичку и швырнул в пепельницу в кольце щитомордника. В окне было видно, как Рас шагает к обочине, где ждет красный «апаш». Бронзовая кожа и иссиня-черные волосы блестели на солнце, словно чешуя щитомордника.

Наблюдая, как Рас забирается в грузовичок и уносится прочь, Эрли невольно подумал: этот человек – прирожденный убийца. Был бы повод, он рад бы со всеми почестями препроводить его в тюрьму, ведь сколько людей может пострадать из-за него. Если бы можно было это предотвратить!

Глава 19

Рас прекрасно понимал, что если ничего не придумает, то придется звонить Оделлу Притчетту и сообщать, что лошадь пропала. Язык не поворачивается сказать «пропала». Не пропала, а просто находится не там, где следует. Есть же способ ее вернуть.

Но как? Он уже открыл карты Эрли Миксу, рассказал, что лошадь украли. Теперь Микс знает, откуда она ушла и где ее искать, если она снова пропадет.

Рас покончил с домашними делами, сжевал то, что поставила перед ним Джеральдина, и всякий раз, когда она открывала рот, чтобы заговорить, он едва сдерживался, чтобы не ударить ее. Даже с Блу он не разговаривал.

Оделлу он так и не позвонил, не придумал, что сказать, да и Блэйда искать не спешил, несмотря на причитания Джеральдины. Время пока есть. Пусть сопляк поголодает, поспит на голой земле – посмотрим, как ему понравится. А через денек-другой посмотрим, как ему понравится наказание.

Блэйд Белинджер до вечера просидел у ручья, глядя, как Сван и ее братья выслеживают преступников. На самом деле никого они не выслеживали, слишком были заняты лошадью – водили к ручью на водопой, почесывали ей уши и брюхо, а когда лошадь улеглась на лугу среди травы, пристроились рядом, положив на нее головы, как на подушку.

Вот бы поиграть с ними, да нельзя. Девочка, конечно, не побежит к родителям рассказывать о нем (она ведь даже разрешила ему спать в своей кровати), а мальчишки – кто их знает. И потом, дети полностью одеты и, можно сказать, чистенькие, а он не менял одежды с прошлой ночи, все в той же драной рубашонке и трусах, перепачканных кровью, мочой и землей из-под дома – там он прятался утром, когда выпрыгнул из окна. Сидел, боясь дохнуть, пока отец не умчался со двора на грузовичке. Тогда Блэйд убежал в лес.

И вот он здесь. Домой идти нельзя, а больше деваться некуда. Остается лишь сидеть тихонько и смотреть, как дети играют с лошадью, которую он спас, и ждать, что будет.

Но, сидя без дела, тяжело держать глаза открытыми. Блэйд отчаянно боролся со сном, к тому же он с вечера не съел ни крошки, и голова кружилась от голода. Глаза будто песком запорошило, Блэйд моргнул изо всех сил – и все. Веки сомкнулись и долго-долго не размыкались. Когда Блэйд наконец открыл глаза, было уже темно и дети ушли.

Блэйд уже не раз бывал у Мозесов и успел изучить их порядок жизни. Он знал, как пробраться через двор, чтобы никто не увидел. Знал, куда ступить на кухне, чтобы не наткнуться на скрипучую половицу, знал, где что хранится. Остатки кукурузного хлеба – на плите, прикрытые кухонным полотенцем. В последнее время он находил там даже ломтики кекса или куски пирога. Остатки прочей еды в холодильнике, в накрытых мисках, а иногда в банках с крышками. Банки удобней – проще схватить банку и бежать, чем возиться с мисками, трясясь, что кто-нибудь услышит. Мисками хозяйки дорожат и расстроятся, если хоть одна пропадет, а до пропавшей банки никому нет дела.

Для своих лет Блэйд знал многое, но не все. Не знал, к примеру, что Сэм Лейк иногда сидит в темной столовой, когда все уже спят, и раздумывает о своей нынешней жизни и о том, как изменить ее к лучшему. Пару раз Сэмюэль видел, как Блэйд таскал банки фасоли и краюшки кукурузного хлеба, и, чтобы проверить, приходил ли мальчик, стал после ужина оставлять на плите свою порцию сладкого («На потом, – объяснял он Уиллади, – если вдруг ночью проголодаюсь»).

Той ночью Сэмюэль опять сидел в столовой и, когда Блэйд тихонько вышел из дома, выследил его. Держался он на почтительном расстоянии, Блэйд и не заметил, что за ним идут.

Блэйд шмыгнул на сеновал и с аппетитом поужинал. Покончив с едой, спрятал банки под кучу прелого сена, где уже собралась целая армия пустых склянок. А потом и сам зарылся в сено и свернулся калачиком, как лисенок в норе.

И уснул.

А ночью его укутала, словно облако, свежая простыня, а сверху на нее кто-то положил чистую смену одежды. Простыня пахла чистотой и солнцем. И когда сквозь щели в стенах сеновала забрезжил рассвет, Блэйд почти сразу проснулся и понял, что это значит.

Он дома.

Глава 20

За завтраком Сэмюэль спросил остальных, не видел ли кто поблизости чернявого мальчишку, которому, судя по всему, негде жить, и все вдруг смутились, особенно Сван: никакого мальчика она не встречала, и вообще ни одной живой души, а если бы увидела, сразу сказала бы взрослым.

Столь упорное отрицание Уиллади взяла на заметку, занесла в мысленную записную книжечку.

– А я несколько раз видел, – сказал Сэмюэль. – Сегодня ночью он опять таскал еду из кухни.

Бабушка Калла покосилась на Сэмюэля, брови поползли вверх чуть не до макушки.

– Опять, – повторила она, то ли задавая вопрос, то ли отзываясь эхом.

– Я должен был раньше сказать, – продолжал Сэмюэль. – Он уже не первую неделю к нам ходит. Вначале я был уверен, что у него есть семья, – может, они голодают, – но теперь уже не так уверен.

И рассказал, как выследил мальчугана, и как он зарылся в сено, и какой он был жалкий, точь-в-точь беспризорный щенок, которого бросили у дороги.