Возвращение в будущее

И повсюду меня сопровождал Ингве (муж моей подруги Алисы). На его долю выпало множество хлопот, он изо всех сил старался мне помочь. Алиса составила специальный список необходимого в связи с путешествием через Россию. Она подарила мне много полезных вещей: подушки, наволочки, полотенца и выделила мне часть своего запаса мыла, которое получала по карточкам. Самыми же драгоценными предметами из всего этого оказались два рулона туалетной бумаги.

Мы с Хансом забронировали места на самолет, который должен был отправиться из Стокгольма в Москву 13 июля. «Intourist» оформил нам билеты прямо до Кобе, [40] а через шведское туристическое бюро мы заказали себе билеты на пароход «Президент Кливленд» [41] от Кобе до Сан-Франциско, но при этом оказалось, что нам придется ожидать отплытия этого парохода из Японии в течение неопределенного времени. «Но это даже хорошо», — утешал меня Ингве. Он принес мне книгу с описаниями японских красот и достопримечательностей. «Кроме того, там очень дешевая одежда, так что советую ничего не покупать для Ханса до приезда в Японию». Дело в том, что, добираясь до Швеции, Ханс имел возможность взять с собой только небольшой портфель с личными вещами, так что у него практически не было никакого запаса.

40

Кобе — порт в Японии.

41

Кливленд Стивен Гровер (1837–1908) — американский президент.

Перед отъездом Алиса устроила прощальный вечер в мою честь. Она постаралась, чтобы среди гостей были люди, которые знают Америку; пришли: шведский ученый с супругой, они только что вернулись оттуда после многолетнего пребывания, писатель, работавший корреспондентом в Америке в течение длительного времени, и молодой художник со своей милой американской женой. Приглашение Алисы согласилась принять и дипломат миссис Борден Гарриман. Мы были благодарны Алисе за устроенный вечер. Неизменная готовность помочь и доброжелательность по отношению ко всем норвежцам в Стокгольме была огромной. Миссис Борден Гарриман я тоже многим обязана. Алиса, как и большинство шведских дам, умеет удивительно хорошо принимать гостей. И все же это был один из самых грустных вечеров в моей жизни. Внутреннее волнение не покидало нас, и многие из гостей были просто удручены всем происходящим. Каждый на свой лад старался быть милым и любезным, как это обычно бывает на похоронах, когда, несмотря на скорбь, люди рады, что собрались вместе, — это помогает пережить горе. Да и вправду этот вечер походил на похороны.

И вот через день мы узнали из газет еще одну новость: Швеция вынуждена предоставить свою территорию для прохода немецких воинских подразделений на землю Норвегии. Германия заявила, что речь идет только о тех солдатах, которые возвращаются домой из госпиталей. Но теперь уже мало кто в Швеции доверял заверениям Германии. Ранним утром 13 июля, стоя на ступеньках Нового Моста, откуда автобус везет пассажиров в аэропорт Бромма, я распрощалась с сестрой, с Алисой и Ингве.

Четырнадцать дней в России

ОКАЗАЛОСЬ, что самолет, на котором мы должны были лететь в Москву, русский. Должна признаться, что когда я узнала об этом, меня охватило беспокойство. Многие из моих друзей, принимавшие участие в Зимней войне, наперебой рассказывали страшные истории о том, как русские обращаются с разного рода техникой; у них, к сожалению, крайне мало технических знаний. Я пыталась убедить себя, что там речь шла о войне, в которой русские не рассчитывали на технику, полагая, что могут победить массой своих солдат. Ведь у них достаточно людей, для того чтобы жертвовать ими. Но среди летчиков я заметила одного, который мне напомнил тот тип людей, вызывающий восторг многих моих соотечественников-коммунистов, молодых людей, одержимых жаждой знания, охваченных почти религиозным восторгом по отношению ко всем современным достижениям науки и техники. Поэтому я сочла за благо успокоиться и принялась наслаждаться видом, который открывался сверху на шведские шхеры.

Мы летели, и вот у нас под крылом засверкала своими многочисленными башнями и шпилями Рига, мы увидели реку, она разрезает город на несколько частей. Самолет приземлился, и мы сошли на лужайку, где стояло множество других самолетов. В буфете аэропорта было полным-полно латвийских офицеров и солдат, многие с забинтованной головой или рукой. Мы знали, что будущее Латвии покрыто мраком, и надеялись, что, несмотря ни на что, все кончится хорошо. Ведь тогда мы еще не избавились от многих своих старых иллюзий и все думали, что должно же случиться какое-то чудо, которое спасет это маленькое государство, ведь оно не в состоянии защитить себя от посягательств тоталитарных государств. Здание аэропорта в Таллине было современным и красивым, там был хороший буфет, а «ladies room» ничем не отличалась от тех, которые я видела повсюду в Европе. Люди вокруг были такие же ухоженные и хорошо одетые, как те, которых мы привыкли встречать у себя дома каждый день. Увы, через несколько недель балтийской саге пришел конец.

На летнем небе — могучие облака, по краям они золотились от солнечного света, а в глубине были ярко-синими. Мы летели с ощущением нетерпеливого ожидания: вот-вот из-за какого-то облачка вынырнет легендарная Страна Советов. Внизу под нами расстилалась волнообразная равнина с четкими очертаниями сверкающих на солнце рек и озер. Леса перемежались ядовито-зелеными болотами. Эти бескрайние болота нам потом еще долго придется созерцать, путешествуя по этой стране. То там, то здесь виднелись деревни, состоявшие из маленьких серых домиков, разбросанных по сторонам блеклого цвета дорог, девственно нетронутых какой-либо инженерной планировкой. Пейзаж казался красивым, но одновременно каким-то грустным.

Мы приземлились в городе Великие Луки, в первом аэропорту на территории России. Вступая в царство Советов, я испытывала волнение. Наверное, мы увидим новый мир. И действительно, аэропорт Великие Луки отнюдь не выглядел убого. От летного поля в сторону таможни вела зацементированная дорожка, по обе ее стороны росли пышные кусты кизила. Перед зданием таможни был разбит небольшой трогательный скверик, а комната, в которую мы вошли, была не грязнее тех, что я видела в других местах, например на юге Европы. Здесь было много цветов в больших кадках, а также букетики полевых цветов, безвкусно расставленные в пустых бутылках и банках из-под варенья. Имелся здесь и ресторан, не настолько грязный, чтобы мы не рискнули заказать себе по стакану чая, к нему нам подали какое-то странное безвкусное печенье. Впоследствии, сравнивая это место с другими, я поняла, почему оно столь разительно отличалось в лучшую сторону: сюда, в Великие Луки, часто прилетали шведы.

Я получила сдачу в виде мелочи от официанта, а до этого я с большим интересом наблюдала, как он подсчитывал стоимость нашего заказа, щелкая пальцами на счетах. У нас теперь такие счеты служат игрушкой для малышей, но когда-то мы ими пользовались и у нас, в Европе, для счета. Теперь же они — большая редкость. Обычно осмотр багажа прибывших занимает несколько часов, но поскольку у меня было письмо из российского посольства в Стокгольме, мы смогли избежать этого. Оно сыграло роль магического заклинания, и нам не пришлось открывать и демонстрировать содержимое наших чемоданов. Поэтому, быстро пройдя официальную процедуру, я уселась на скамейку на солнце и стала с интересом разглядывать бескрайнюю равнину, на которой кое-где виднелись ветхие деревянные домишки, развалины белой церкви, чахлые тополя возле нее. Но уже вскоре нам подали знак, что пора идти на посадку.

Согласно расписанию, самолет должен был лететь прямо в Москву. Тут я заметила, что у нас на борту находятся несколько молодых людей и девушек, у них не было с собой никаких вещей, они были без головных уборов и без верхней одежды, девушки в мятых летних платьях и тапочках. По своей наивности я подумала, что самолет, вероятно, сделает где-то посадку, и вся эта молодежь села на самолет, используя его, как мы используем автобус. Честно говоря, я не особенно люблю момент посадки самолета, у меня всегда при этом болят уши, но все же мне хотелось, чтобы самолет сделал промежуточную посадку и эту молодежь поскорее высадили. Я никогда не могла запомнить названия различных помещений и отсеков в самолете. Я, как говорится, не из тех, кого можно назвать air-minded, воздушная душа, и не уверена, что точно знаю, как и что должно быть во время полета, но я с изумлением наблюдала, как русские пассажиры спокойно расхаживают по всему самолету, открывают и закрывают двери, курят и бросают на пол окурки и спички; к тому же вдруг по полу стала разливаться какая-то жидкость, а когда мы пролетали над Балтийским морем, пятно стало довольно значительным. Я начала размышлять о том, не опасна ли эта черная растекающаяся жидкость, не является ли она горючей?

Но вот уже совсем скоро, в соответствии с расписанием, я увидела под крылом самолета множество фабричных зданий и жилых кварталов и поняла, что это, вероятно, уже Москва.

Нас встречали наши знакомые, они решили немного прокатиться с нами по городу, прежде чем отвезти в отель. И вот именно тогда у нас возникло впечатление, что мы упали с неба совсем на другую землю.

Мы знали, что перед Первой мировой войной в Москве проживало два миллиона человек. Теперь же в ней было четыре миллиона. А количество жилья, как мне рассказывали, увеличилось незначительно. На фабриках и заводах здесь работают в три смены, и это еще полбеды, но я слышала, что есть люди, которые живут и спят в три смены в одной и той же комнате. Впечатление было такое, что по крайней мере два миллиона жителей Москвы так и ходят круглые сутки по улицам. Нигде и никогда еще мне не приходилось видеть такого огромного, неустанно движущегося потока людей. Вероятно, этот поток можно сравнить с тем, что движется по Бродвею вечером или в часы пик в торговых центрах Нью-Йорка. Но дело в том, что в Москве людские массы перемещаются в любое время суток и по всему городу; я прожила в Москве четыре дня, и мое представление о времени разбилось вдребезги. Мне было трудно понять, зачем, собственно говоря, все идут и идут эти люди, ведь кругом не было видно открытых магазинов. (В воскресенье, во второй половине дня мы обнаружили на окраине города очередь, которая стояла у входа в крохотный магазин при мануфактурной фабрике, такой крохотный, что он напомнил мне один из тех в Лиллехаммере, где старые девы торгуют ситцем, разным рукоделием, а также с удовольствием сплетничают с покупателями, не надеясь на большую прибыль от своего предприятия.) Нам удалось узнать, что в этот магазин поступило с фабрики несколько рулонов хлопчатобумажной ткани. Стоящим в конце очереди не досталось материала, и они были вынуждены уйти домой с пустыми руками, а магазин вновь погрузился в сон. Таким образом, вероятно, нанимаемые государством продавцы получают на неопределенное время бессрочный отпуск. В понедельник я набрела на маленький книжный магазин, связанный с университетом, который был открыт, — чуть позднее я расскажу о посещении этого магазинчика поподробнее, — при том что все остальные магазины в Москве, как мне показалось, были закрыты. На стеклах так называемых витрин лежал толстый слой пыли, он покрывал, так сказать, образцы товаров. В основном это были сделанные из папье-маше муляжи свиных окороков и тортов, в одном месте я видела детские шляпки, настолько вылинявшие на солнце, что они казались все одинакового серо-коричневого цвета, видела я также какую-то неуклюжую детскую обувь из фетра. Трудно было представить себе, что эти магазины когда-либо работали.

Наши знакомые провезли нас вокруг Кремля, мы объехали на машине вокруг всех его стен. Вид на Кремль с широкого моста через реку показался нам красивым. Заходящее солнце освещало древние сторожевые башни, которые составляли часть стены, а также позолоченные купола в форме луковиц на старинных церквах. Должна признать, что при ближайшем рассмотрении кремлевские здания показались мне скорее причудливыми и необычными, нежели красивыми. Честно говоря, мне кажется, что Москва и времен царского правления также не привела бы меня в восторг. Собор Василия Блаженного, расположенный на Красной площади, от самого фундамента до куполов-луковиц выложенный фаянсовыми плитками каких-то ярких цветов, производит впечатление строения восточного стиля, вместе с тем он лишен той красоты и изысканности, которая присуща зданиям на Востоке, если судить по фотографиям и репродукциям. Многие большие, монументальные здания в Москве, построенные в классическом стиле начала XIX века, например Московский университет, очень напоминают здания того же периода, сооруженные повсюду в Европе (и в Америке), но здесь они выглядят более тяжеловесными и неуклюжими, с какими-то ненужными лестницами, колоннадами и фронтонами. Совершенно очевидно, что Москва с точки зрения архитектурного стиля представляет собой конгломерат Востока и Запада. Но в каком бы стиле ни творили русские архитекторы — в восточном, или в стиле неоклассицизма, или в стиле барона Османа, [42] в котором построены некоторые административные здания, расположенные на Красной площади, в стиле русских деревенских изб с их широкими резными наличниками, выполненными из материала, похожего на кирпич, а также и в стиле любых скопированных с Запада образцов, нашедших воплощение в советских административных зданиях, в общем, во всех случаях — неизменно, — русские варианты всегда производят впечатление более тяжеловесных, менее красивых или еще более уродливых, чем их прообразы. В то же время я должна признать, что, очевидно, просто природа моя такова, что все русское не вызывает во мне симпатии. Во времена моей юности, когда многие вокруг восторгались или делали вид, что восторгаются великими русскими писателями, я тоже их читала, как и все. И тоже восхищалась ими, но только тот мир, который они описывали, не вызывал во мне живого отклика.

42

Жорж Осман (1809–1891) — барон, французский политический деятель, префект департамента Сены. Под его руководством была произведена перестройка Парижа, в результате которой малообеспеченные люди были выселены в предместья.