Возвращение в Мэнсфилд-Парк

Сьюзен Прайс впервые появилась в Мэнсфилде четырнадцатилетней девочкой; уже в ту пору она отличалась добрым сердцем и запальчивым нравом. Нортгемптонширское общество нашло ее не слишком красивой; девочку признали довольно рослой для своего возраста, что, впрочем, ей охотно простили, выразив даже известную долю одобрения, однако черты ее лица сочли слишком резкими, шею чересчур длинной, а волосы излишне гладкими. Все единодушно сошлись во мнении, что коже ее недостает белизны и что бедняжка Сьюзен далеко уступает кузинам в красоте. Однако по прошествии нескольких лет некоторые из этих изъянов исчезли без следа. Многие нынче почитали Сьюзен необычайно красивой девушкой, и все же кое-кто по-прежнему вздыхал, добавляя: «Ах, никогда ей не сравниться с кузиной Марией, мисс Мария Бертрам была первой красавицей Нортгемптоншира».

Вышеупомянутая Мария Бертрам имела несчастье сочетаться браком с грузным и вялым, скучным молодым человеком, обладавшим изрядным состоянием. Никогда не питавшая уважения к своему супругу, Мария скоро прониклась к нему презрением и менее чем через год со дня свадьбы оставила его ради другого мужчины. Когда же супруг Марии получил развод, а любовник ее бросил, она, всеми покинутая, поселилась вдали от Нортгемптоншира, разделив кров со своей тетушкой, чья всегдашняя привязанность к племяннице, после того как та навлекла на себя бесчестье и презрение общества, стала еще крепче.

Имя мисс Марии никогда не произносилось в Мэнсфилде. На этом настоял ее отец. Человек твердых убеждений и высоких моральных принципов, он нестерпимо страдал из-за испорченности дочери, горько сожалея об ошибках и упущениях в ее воспитании, теперь уже невосполнимых; боль от сознания родительской вины не отпускала его, заставляя ненавидеть причину, ее порождавшую, и делая непереносимым малейшее напоминание об отринутой дочери.

Леди Бертрам не отличалась подобной чувствительностью. Она не испытывала глубокой привязанности к своим отпрыскам, даже когда те были еще малютками, и чем старше становились дети, тем меньше она интересовалась ими, давно отрешившись и от родительских тревог, и от сопутствующих им радостей, если дело не имело касательства к ней самой. Что же до внуков, то главной ее заботой было, чтобы милые крошки не мяли ей платье, не путали шелковые нити для вышивания и не пугали мопса.

Леди Бертрам никогда не заговаривала о заблудшей дочери прежде всего потому, что судьба злосчастной Марии нисколько ее не занимала; сказать по правде, она едва ли вспомнила о беспутной хоть раз за минувшие годы.

Однако же коль скоро речь заходила о ближайшем окружении, причастном к ее жизненному укладу, леди Бертрам могла проявить маломальское внимание и даже заботу. Движимая вышеуказанной заботой, она, уже поднявшись с дивана, чтобы пойти переодеться к ужину, повернулась к племяннице и осведомилась:

— Не послать ли мне Чапмен помочь Фанни собраться для путешествия в Вест-Индию? Она могла бы отправиться в пасторат, после того как оденет меня. Ты не думаешь, что, прислав Чапмен, я оказала бы большую услугу душеньке Фанни?

— О, вы так добры, сударыня, но, право, Фанни превосходно справится: ей помогают Рейчел и девушка из деревни.

Проявив надлежащую заботу столь необременительным для себя образом, леди Бертрам в самом благодушном настроении направилась в спальню. Сьюзен собиралась было последовать за ней, когда в гостиную вошли Том с Эдмундом, все еще занятые беседой о пахоте, посевах и новых породах скота.

— Итак, мы пришли к согласию относительно пастбищ за Истоном. Надеюсь в самое короткое время получить от тебя весть, что овцам на пользу тамошняя трава. Кузина Сьюзен, матушка уже поднялась к себе? Я и не заметил, что час поздний. Должно быть, Фанни меня заждалась. Я, пожалуй, пойду…

— Не мог бы ты уделить мне минутку, кузен Эдмунд? — заговорила Сьюзен с робостью, нисколько не сообразной с суждениями миссис Йейтс о ее нраве. — Я надеялась перемолвиться с тобой парой слов, прежде чем ты уйдешь.

Эдмунд со всей благожелательностью, свойственной его отзывчивой натуре, тотчас остановился и спросил, чем он может быть полезен кузине.

Со дня появления Сьюзен в Мэнсфилде Эдмунд проникся к ней неподдельным уважением за живость, усердие и добросердечие, с которыми та выполняла задачу поистине нелегкую, занимая и развлекая леди Бертрам. Со временем восхищение его переросло в самую горячую привязанность. Обладая характером тихим, сдержанным и найдя в своей жене Фанни тот же спокойный, кроткий нрав, он не мог не восторгаться Сьюзен — натурой деятельной и кипучей, умевшей находить удовольствие в унылой и скучной, размеренной жизни Мэнсфилд-Парка.

— Я хотела до того, как вы покинете нас, узнать твое мнение о положении кузины Марии, — призналась Сьюзен с обыкновенной своей прямотой.

Оба брата застыли в изумлении.

— Скажи на милость, как ты об этом прознала? — с немалой досадой в голосе воскликнул Том. — И позволь осведомиться, кузина Сьюзен, отчего тебе вздумалось вмешиваться в это дело?

Лицо Тома залилось краской гнева, и Сьюзен тотчас поняла, что допустила ошибку, обратившись к младшему из братьев: кузен ее наверняка почувствовал себя уязвленным, видя, что суждение нового главы семьи оставляют без внимания. Она тут же попыталась исправить оплошность.

— Сказать по правде… я собиралась спросить совета у вас обоих, но в последнее время Эдмунд бывал в обществе тетушки Бертрам чаще, чем ты, Том, и я обратилась к нему, полагая, что кузену Эдмунду легче судить о ее нынешних чувствах. Мне страстно хочется узнать и твое мнение — следует ли говорить тетушке о недавнем событии? Или ты полагаешь, что новость лишь напрасно ее расстроит?

Интерес, проявленный кузиной к его образу мыслей, ничуть не смягчил новоявленного сэра Томаса. Сьюзен заподозрила, что он предпочел бы почтительное обращение, подобающее его новому титулу, взамен по-родственному фамильярного «Том».

Кузен повторил еще более сухим и холодным тоном:

— Могу я осведомиться, кузина, каким образом история эта дошла до твоих ушей? Я не подозревал, что о ней судачат везде и всюду. По моему глубокому убеждению, чем меньше о ней станут говорить, тем будет лучше.

— Кто бы стал возражать против этого? — с замечательным спокойствием ответила Сьюзен. — Уверяю тебя, у меня и в мыслях не было «судачить везде и всюду» о кузине Марии. Да и зачем мне это, я ведь даже не была с ней знакома. Я лишь хотела заручиться мнением твоим и Эдмунда, хорошо ли будет держать вашу матушку в неведении, принимая во внимание, что какому-нибудь словоохотливому соседу, прочитавшему заметку в газете и пребывающему в заблуждении, будто леди Бертрам все известно, быть может, вздумается отпустить замечание или задать вопрос о мисс Марии.

— Дело это непростое, — после недолгого раздумья отозвался Эдмунд, поскольку его брат хранил молчание. — Как ты полагаешь, Том? Матушку и вправду до крайности огорчило бы напоминание о прошлом? Может статься, известия о Марии обратят мысли матушки к дням бесчестья нашей сестры, когда отец был еще жив, и усилят боль горькой утраты, ведь рана еще так свежа.

Том глубокомысленно нахмурился.

— Матушка приняла весть о кончине отца с необычайной стойкостью и силой духа, — проговорил он, чуть помедлив.