Возвращение в Панджруд

— Времени у нас хоть отбавляй. Правда, я не смогу проверять твою писанину... но что-нибудь придумаем. Можно палочкой на земле... я буду водить твоей рукой, а ты — смотреть, что получается.

— Палочкой, — завороженно повторил Шеравкан.

— Кто твой отец? — неожиданно спросил Джафар.

— Отец?

— Ну да, отец. Кто он? Ткач, кожемяка? Портной?

— Он стражник, — сказал Шеравкан. — Его Бадриддином зовут. Это он вас в Панджруд отправлял... сказал, что я с вами пойду. Помните?

— Нет, не помню... я никого не видел, — он вскинул голову и добавил, хмыкнув: — По вполне понятным причинам. Кстати, скажи-ка...

— Что?

Покрутил головой, как будто нервно озираясь.

— Там ведь были какие-то всадники?

— Да, были. Трое.

— И Гурган среди них?

Эх, зачем сюда разговор повернулся! Надо было молчать, что отец стражник. Нечистый за язык потянул.

— Ну да, был, — нехотя сказал Шеравкан. — С двумя нукерами. Как вас привели, они сразу уехали.

Так и есть: не ослышался он. Узнал по голосу. Это был голос Гургана: “Вот он каков теперь, полюбуйтесь!..”

Джафар вздохнул.

— Ну ладно. Взгляни-ка, там не осталось глотка?

Шеравкан потянулся, качнул кумган: вчера Бехруз принес, когда разводил гостей.

— Осталось.

— Налей, пожалуйста.

Шеравкан наполнил пиалу.

— Значит, стражник, — пробормотал поэт, отпив.

— Стражник, — подтвердил Шеравкан. — Вообще-то мы из ремесленников. Отец в молодости айаром был.

— Айаром? — удивился Джафар. — Если он был айаром, то как стал стражником? Айары стражников ненавидят.

— Да, он был правой рукой головы айаров, удальца из удальцов, — сказал Шеравкан, немного волнуясь.

— Серьезно?

— Да!

От волнения и гордости перехватило горло, и Шеравкан, поскольку не мог ничего сказать, только подтверждающе кивнул.

— Вот как, значит. Ты тоже хочешь стать айаром?

Что за вопрос! Кто же не хочет стать айаром?!

Всякий хочет стать айаром, да не у каждого получается.

Во-первых, ты должен быть крепким веселым парнем, уметь за себя постоять, да чтоб острое слово всегда наготове. Если станешь таким, овладеешь приемами боя, применяемыми в состязаниях, докажешь дружбу, проявишься в деле, выкажешь храбрость и удальство, закалишься в схватках с соседними кварталами — тогда, если тебя приметит кто-нибудь из старших по братству, лет в семнадцать станешь на первую ступень: наденешь рубаху с закрытым воротом, обуешь на босу ногу кожаные калоши на высоких каблуках, плотно-плотно навьешь чалму с “мышиным хвостом” коротко отпущенного конца и повесишь на поясной платок пару небольших ножей в лаковых ножнах.

Весной, когда земля и природа ждет определения, каким быть будущему урожаю, когда она мается, как роженица, ожидая подмоги от людей и животных — пусть бы своей яростью и мощью помогли проснуться ее дремлющим силам! — за городскими воротами собираются партии удальцов.

Поначалу соперники все вместе становятся в большой круг. Первыми выпускают бойцовых кекликов — горных куропаток.

Ах, как наскакивают они друг на друга, как сшибаются, как бьют крыльями, вздымая вихри! Сколько чувства в криках болельщиков, сколько радости одних и разочарования других при конце яростной битвы!

Когда свежий ветер уносит пестрые перья, выходят петухи; за петухами бараны — круторогие красавцы, бьющие друг друга так, что лопаются лобные кости.

Сколько азарта, сколько ожесточения! Хватит ли птиц и животных, чтобы позволить страстям выплеснуться из этих разгоряченных, из этих то ликующих, то готовых плакать людей?

Куда там!

Выступают первые молодцы — один на один. Договариваются, как бить: кулаком ли, ладонью, коленом или головой. Долго манерничают, предлагая сопернику право первого удара. Вот наконец один берется руками за ворот собственного халата, расставляет ноги пошире.

— Очень прошу вас, уважаемый, сделайте свое дело!

Бац!

Шатнулся молодец, но устоял.

— Это все, на что вы способны, уважаемый?

Трах!

Снова удержался.

— Уважаемый, мне стыдно за вас. Вы не могли бы хоть немного постараться?

Хлесь!

Переступил... пошел... должно быть, земля перед ним багровая... алая!.. голубая и зеленая!..

Выправился!

— Вы закончили, уважаемый? Тогда позвольте мне.

Там другая пара... там третья... жару больше... пышет пылом!..

Вот уже и вместе пошли — стенка на стенку, дружина на дружину. Гром битвы катится на весь свет.

Пыль сражения застилает солнце. Скачут нукеры эмира разнимать ратников.

Не дай бог зашибут кого-нибудь насмерть — ну что ж, партия платит за кровь, скидываются все по-братски.

В жарких перепалках, неустанных трудах и заботах о требующей неусыпного внимания чести, в самоотверженном единении и беззаветной дружбе пройдет года два — и поднимешься на вторую ступень: таёр.

А если так, то теперь тебе позволены сапоги на высоких подборах, легкий халат нараспашку — зимой и летом без рубахи, чалма-корзинка, конец которой раза в полтора длиннее, чем у новичков, и полуаршинный нож на непомерно длинном кушаке из цельного куска маты.

Ну а на самой высокой ступени айарского молодчества стоит муж из мужей, молодец из молодцов.

Сколько бы партий ни было в городе — да хоть бы даже и четыре: шахристанцы, регистанцы, калабадцы и джуйбарцы, — муж мужей все равно один: один удалец удальцов на свое время. Сменит его новый раис айаров — значит, и время сменилось, пошел новый круг, начинай сначала... А как сменит? — только вызвав на честный бой и победив так легко, так очевидно и играючи, что все только ахнут: о да, верно, тут не поспоришь, уж удалец так удалец, молодец из молодцов, муж из мужей. А если случится малейшая заминка, если победа не свалится в руки так же легко, как переспелое яблоко с подсохшей ветки, прежний раис останется на своем месте, а того, кто зря покусился на его славу, с позором и навсегда выгонят из айарского братства.

Шеравкан вздохнул.

— Не знаю.

— Не хочешь? — удивился Джафар.

— Хочу. Но сыну стражника трудно стать айаром.

Слепец допил вино, поставил пиалу.

— А как же отец стал стражником?

Шеравкан пожал плечами.

— Он хотел жениться.

Замолчал.

— Ну? — поторопил слепец.

— Ну вот. На маме на моей хотел жениться. Ну то есть... на будущей моей маме. А дедушка Рашид... мамин отец... помните, вы еще сказали, что он огнепоклонником был?

— Что?! — изумился Джафар. — Когда я говорил, что дедушка Рашид был огнепоклонником?