Возвращение.Хмара-2

— А я — то всё гадал, откудать у тебя такие волосы? Вроде как бы блондин ты, но дюже они светлые из-под шапки-то выбиваются. А ты, оказывается, седой, как лунь полевой. — Всеволод покачал головой, вспомнив и свою столь схожую историю. — Вот оно как война — то красит! Да ты, парень, седины своей не стесняйся, правильная у тебя седина, не страхом великим выбитая, а горем людским и состраданием. А хочешь, я тебе свою судьбу расскажу?

— Хочу, — по — простому согласился ординарец и, подъехав почти вплотную к командиру, приготовился слушать.

— Ну, так слушай. Начало жизни моей новой много лет назад случилось, — начал свою повесть Всеволод Эладович, которому и самому давно хотелось выговориться. — Я ведь не всегда воеводой да ратником служил, до того в городе Трёхмухинске кожи мял. И мять бы мне их до смерти самой, белу свету не видевши, но случилась тут такая история: странный человек в краях наших очутился, странный, но смелый и ловкий. К счастью или несчастью, угораздило ему добыть Меч волшебный.

— Да неужто Вы самого князя Николу Хмару Талбосского знали? — Лёнька восхищённо уставился на воеводу.

— Знал, как же не знать! Как с тобой сейчас разговаривал, и не только знал, но и всю жизнь на него молиться буду, он меня от смерти лютой спас. Тогда-то я, выздоровев, и поклялся за всю Рутению грудью стоять. Но это уже потом было. А прежде власть он в городе новую установил, правильную, чтобы всё по чести, по совести, чтобы людям добрым зла не чинить, ремёсла да хлебопашество развивать. Одно плохо: война в наши края пришла, многого мы сделать не успели, лишь кое-чего наладили. Да что теперь говорить… В первой же битве меня и ранило. Так что я, почитай, всю баталию в беспамятстве пролежал. А когда очнулся, Николая Михайловича уже рядом и не было, убыл он в края неизвестные, исчез на глазах друзей своих да соратников. Вот так — то, брат. А я как от смерти лютой оправился, так в войско государево и записался. Простым ратником на охрану границ пошёл. На границах-то ещё долго пошаливали. Вот мы дозором по ним и рыскали. Вскоре дослужился до сотника. Со своей сотней, а потом и тысячей я по долам и полям много помотался, всё баронов да витязей горных, что в предгорьях бандитствовали, выискивал. Выискивал да палицей тяжёлой усмирял. Да так прославился, что уже тогда мне жезл воеводы пророчили, но тут война на границах вроде как закончилась. — Всеволод тяжело вздохнул и добавил ворчливо: — Как же, закончилась она! Только мы свои войска оттянули, как они стали к деревням нашим да станицам рваться, набеги свершать. До поры до времени Дракула их осаду сдерживал, но и на него нашлась сила, переломили его, горемычного, покуда мы тут всё рассусоливали. Помощи — то ему от нас ни на копейку не было, только препоны да подлости всякие по наущению западному чинились. Говорят, он, смирив гордыню, к королю нашему едва ли не в ноги кланялся, помощи ратной испрашивая, да не нашёл он у нас то, что выискивал… А тут уже и у нас в самом государстве раздоры начались. Это как раз перед тем, как на границы приказ государев пришёл войскам в казармы вернуться. Оказалось, покудова мы там ворога били, вельможи да люди государевы это самое государство по карманам растащили. И я так понимаю, войну объявили законченной от того, что казна царская истощилась. А как только мы на зимние квартиры вернулись, перво-наперво войска сокращать да реформировать начали, ибо как гласил манифест царский, "битвы с ворогами закончены, мир на границах и в государстве нашенском, ни к чему нам такое воинство". Потом чины да звания новые ввели, и все мы именоваться на фалюнский-западный манер стали. А раз тысячников к тому времени больше, чем самих тысяч стало, вот и подались некоторые (кто поименитее) в государевы приказы, кто министрами, кто их помощниками, (приказов королевских к тому времени развелось как грязи). А куда было Всеволоду Кожемяке податься? Можно было бы, конечно, и в кожемяки, да в родном Трёхмухинске новей нового старая власть возродилась, народ взбаламутила, с Росстаном рассорилась. Мне туда ходу не было. Врагом вольной нации объявили, розыск устроили. Хотя, что ж меня искать-то? Вот он я! Только руки у них коротки. Хоть от Росслании отделились, а всё одно из её миски щи тащат, — Всеволод, опустив голову, не единожды тяжело вздохнул. — А ведь сперва — то вроде всё как и надо шло. С Росстаном же мы в государство единое, как и предки наши, объединились, Рутенией вновь стали называться. Да видать и впрямь черти в королевскую голову вселились, перемен ему на манер западный захотелось. Не знаю, своей — не своей ли волею, но в месяцы порушил он всё, что годами строили. Жизнь наша под откос пошла, торговля прекратилась, города и веси меж собой рассорились. Эх, чего греха таить, был я недавно тайно в городе своём родном — Трёхмухинске! Совсем бедно жить стали, как во времена магистратова владычества. Так ведь тогда люди тёмные были, иной жизни и не знали! А теперь вроде и хлеба сполна белого покушать успели и правду узнали. Ан нет, забыли всё хорошее, вновь зрелищ аспидовых захотелось, как говорит один добрый человек "бесовское всё это, не от господа". Э, хе-хе, — совсем по — стариковски прокряхтел воевода. — С этим — то потяжелей бороться будет, чем с ворогом иноземным. Да ладно, вот с орками покончим, тогда и на своей земле порядком займёмся. Нам с тобой, паря, нечего о политике задумываться, нам о стратегии да тактике думать надо! — с этими словами Всеволод стеганул коня и, оставляя за собой клубы пыли, помчался в голову колонны. Вслед за ним устремился и очумевший от переполнявших его чувств ординарец.

Разорённые, разграбленные, сожжённые дотла деревни, представшие взору Всеволода на протяжении последних трёх дней, заставляли сердце опытного воина обливаться кровью.

— Ваше Превосходительство, что за народ эти орки, почему они столь дерзостны? Почему столь безжалостны к нам? Почему живут только разбойным промыслом? — без устали расспрашивал его за последние дни всей душой прикипевший к своему военачальнику Лёнька.

— Почему? Слишком много вопросов задаёшь ты. Смогу ли я ответить на все? — задумчиво произнёс Всеволод, окидывая взглядом чёрные плешины, оставшиеся от некогда цветущего селения. — Орки — народ древний, откуда и когда пришли в эти края — неизвестно. Кто говорит, что спасаясь от древних воителей с южных земель, подались они сюда, а кто бачит, издревле здесь селились, чтобы из мест тайных в лесах да горных переплетениях от взора укрытых, совершать свои набеги бандитские. Что верно — не знаю, но на людской памяти только одним они и занимались — на пахарей нападали и грабили, да ещё людей в полон уводили. И лишь при родителе короля нашего удалось сломить их, довести вместе с союзниками ихними — горными витязями (те ещё сволочи) до отчаяния и к миру долгому принудить. Говорят даже, от нужды крайней пришлось оркам земледелием заняться, скот на пастбищах горных пасти — выращивать. Но как только войска иноземные в Россланию хлынули, тут же мир тот нарушен был. Орки вкупе с горными витязями все свои клятвы забыли и к своему исконному ремеслу вернулись, грабить да убивать начали. А уж жестокости, которые они творят, не каждой нечисти под силу, — вздох вырвался из груди воеводы. — Мы тоже, чего греха таить, с врагами своими не сахарные, но чтобы вот так, до последнего ребёнка малого?! — Всеволод взмахом руки указал на чёрные пятна пепелищ. — Как звери лесные лютуют. Хотя, что это я на зверьё лесное наговариваю? Никакой зверь в жестокости своей с их изуверством не сравнится! И всё же не одних только орков только вина в том есть, — снова ещё тяжелее вздохнул воевода. — Вот скажи мне, Лёнька, ежели сыр у тебя на виду лежит и коль ты его возьмёшь, тебе ничего с того не будет, ты дерзнёшь этим сыром воспользоваться?

— Что Вы, Всеволод Эладович, мы чужое брать с детства не приучены!

— Хорошо, хорошо, а ежели голоден, очень голоден? — на всякий случай добавил воевода.

— Ну, ежели очень голоден, тогда конечно, и ежели без присмотру.

— Вот и я о том же говорю: орки — они же вечно голодные. Им всего и всегда хочется. Будь даже у них все сокровища мира, всё одно бы тянулись к тому, что плохо лежит. Кратковременная война их хоть малость отрезвила, но уму не прибавила. А теперь представь страдающих от безделья орков. Ведь всё, что рассказывают про бедных и голодающих орках — это сказки. На самом деле живут они припеваючи. В ту войну краткую они столь добра из наших земель вывезли, что на десятилетия хватит. Бывал я в их селениях. Дома у всех добротные, тыном каменным огороженные. А на полях невольники с утра до ночи горбатятся. Хлеб для своих хозяев выращивают. А "великие" воины скучают, и тут глядь — поглядь, а Рутения — то тю-тю, не-ту-ти-ти, вышла вся. Распалась на отдельные княжества. Росслан и то меньше прежнего стал. На границах войска и вовсе не осталось, а добыча — вон она, стоит только руку протянуть, то есть вниз с гор спуститься и взять. Кто ж от такой дармовщинки откажется?

— Но ведь не по-людски это, не по-божески.

— Так тож ты о людях речь ведешь, а тут орки, у них же изначально мысли другие. Им бы только кого убить да обворовать. Их ещё к другим мыслям как собаку цепную палкой приручать надо. И если уж глубоко копать, опять-таки во всём власть наша виновата. В мире с орками жить можно только силой. Они одну силу лишь и уважают, а ежели начнешь искать к ним пути примирения, то только презрение да насмешки получишь. Вот так-то, брат.

— Так что ж, Ваше Превосходительство, войну можно было и не начинать? Миром всё решить?

— Миром не миром, а вот в самом начале силу свою врагам так показать, это б на них подействовало. Как с той змеюкой факировой: как тока носом вперёд сунулась — раз ей по носу! Ещё сунулась раз — ей двугорядь! Глядишь — и соваться перестала, лишь следит туманными глазками за дудочкой, а выйти за границы означенного не решается.

Пылающая столица оркского халифата предстала пред очами Всеволода во всей красе продолжающейся битвы. Чёрные дымы, поднимаясь до облаков, заволокли и без того пасмурное небо.

Мрачное, нехорошее предчувствие наполняло сердце двигающегося к своему войску воеводу. Грустные мысли блуждали в его голове. Они перевалили через холм, и огромное поле, изрытое могилами, предстало его взору.

— Сколько их здесь? — рассеянно, нет, даже скорее испуганно спросил Всеволода ехавший рядом ординарец. — Тысячи две?

Всеволод отрицательно помотал головой, слов, чтобы ответить, не вселив в голос всю ту боль, что окутывала его сердце, он не мог. А показать свою слабость, пусть даже простому ординарцу, он не смел, не имел права.

— Пять? Шесть тысяч? — не отставал ординарец, вздрагивающий от появляющихся на горизонте, идущих вдоль дороги всё новых и новых могильных холмиков. И вновь Всеволод не ответил и лишь слегка пришпорил коня, желая остаться в одиночестве. Кажется, Лёнчик, наконец, понял состояние своего господина и догонять его не стал. Придержал коня и поехал сзади, при этом губы ординарца непрестанно шевелились, и от того казалось, что он считает бесконечно растекшиеся по полю места последнего успокоения росских воинов.

— Кто таков будешь? — недовольно пробурчал генерал Иванов, глядя на высокого, убелённого сединами воина, без стука заглянувшего к нему в шатёр. На Всеволоде не было принятых знаков отличия, и это ввело генерала в заблуждение. — Как ты смеешь в покои мои без спросу, без разрешения врываться? Охрана, охрана! — громко выкрикнул Стефан Иванович, желая удалить неуместного в его шатре воина. — Под арест посажу… — последние слова были адресованы непонятно кому: то ли стоявшему перед ним ратнику, то ли так некстати запропастившимся охранникам.

— Погоди, воевода, погоди, не ершись, — жестом руки остановил его Всеволод Эладович. — Прочти-ка сперва грамотку. — Из огромного кулачищи бывшего Кожемяки торчала крепко свёрнутая трубочка королевского пергамента.

— Что это? — уже не так громко и уверенно спросил генерал, покрываясь мертвенной бледностью.

— А ты прочти и узнаешь, — Всеволод не стал вдаваться в подробности, а, вытянув руку, опустил свиток с королевским указом в ладонь недоумевающего воеводы. Пусть сам обо всём почитает. А тот дрожащими пальцами развернул пергамент и вперил в него свой взгляд. И чем больше он вчитывался в строки, написанные ровным почерком Ивашки, тем сильнее дёргались у него руки.