Возвращение

– Ты что, офонарел?! Я тебе баба, что ли?! Ошибся милок – они выше живут! – разъярился Ковтун и в сердцах захлопнул дверь.

А когда парень назойливо позвонил снова, Трофим Петрович спустил его, сопровождая матерком, с лестницы вместе с цветами. А потом сын запоздало сообщил по телефону, что заказал маме праздничный букет и его вот-вот привезёт посыльный. Это окончательно доконало Ковтуна. Он еле сдержался, чтобы не послать вслед за доставщиком цветов и сына, выпил ещё водки и пошёл спать.

Сквозь сон Трофим Петрович слышал, как скребла ключами замочную скважину вернувшаяся Сергеевна. Когда она, не включая свет, тихонько вползла под одеяло, Ковтун как бы во сне положил руку ей на плечо, и Сергеевна не сбросила её, а лишь только повернулась к нему, погладила мужа по лысине и снисходительно-ласково прошептала:

– Спи уже горе-цеппелин.

И услышала в ответ:

– Спокойной ночи, моя дикая орхидея.

Сергеевна хихикнула. Стрелки часов отсчитывали первые минуты наступившего девятого марта.

Прокуратор Кеша

Иннокентий Петрович Чижиков проводил вечер четверга как обычно, дома у телевизора. На первое в телеменю шла очередная серия его любимого мультика. Смотрел Чижиков её в наушниках, чтобы домохозяйка Глафира Ивановна, у которой он квартировался и столовался, не дай Бог, не услышала бы за перегородкой песенки зверушек. В общем-то ничего особенного в этом не было, но с некоторых пор Иннокентий Петрович занимал важный пост, возглавлял Междуреченский районный суд, и просто обязан был казаться серьёзным, денно и нощно думающим о состоянии правопорядка тихого, затерявшегося в степи городка.

В этот населённый пункт он попал абсолютно случайно. Напористые и денежные однокурсники Иннокентия после окончания областного юридического института быстро заселили кабинеты администрации, центральных судебных органов и доходных коммерческих фирм, а его служба занятости отправила на окраину региона, где за десять лет он выбился-таки в начальники.

Не везло ему, надо сказать, с детства. Отец его жил в семье недолго. Уехал куда-то на север за большими деньгами, да так и остался под боком у местной красавицы. Мать работала в ЖЭКе, стараясь на скромную зарплату вырастить и выучить сына.

Сам Иннокентий рос неказистым, медлительным, всегда рассеянным. В школе на физкультуре в попытках подтянуться на перекладине вызывал дружный презрительный хохот одноклассников, из десяти бросков в кольцо не попадал ни разу, а на уроках английского своим произношением доводил учительницу до полуобморочного состояния.

Вдобавок ко всему мать как-то раз, заглянув в класс, попросила отпустить с уроков сына Кешу, как ласково называла его с самого детства. Назавтра староста перед началом занятий сказал Чижикову: «Слушай, Иннокентий, я думал ты чижик, а ты, оказывается, попугай Кеша». И все дружно засмеялись.

С того самого дня и до окончания школы, а потом и института стал Иннокентий для всех просто Кешей. Справедливости ради надо сказать, что уж больно подходило ему это имя. Образом своим он действительно напоминал нахохлившегося попугая из известного мультфильма.

Так и повелось, что у пацанов, да и девчонок тоже, он всегда числился в последних, если только не надо было куда-то сбегать или что-то принести.

А когда в десятом классе он впервые влюбился и завёл разговор на эту тему с бойкой соседкой по парте Шурочкой, та выразительно повертела пальчиком у виска и, весело рассмеявшись, презрительно протянула: «Кеееша».

Повторных попыток устроить жизнь Чижиков не делал. Постепенно он привык к одиночеству, и ему оно даже нравилось. Можно было мечтать, фантазировать и в чем-то считать себя умнее других. «Давай-давай, мели, Емеля, – иногда думал Иннокентий, слушая бойкого докладчика, – а завтра папашу твоего из начальников турнут, как ты тогда запоёшь?» Или, видя, как коллеги заглядываются на молодую красавицу из секретариата, задавал ей вслед молчаливый вопрос: «Ну что, ещё годочка три-четыре тебе блистать? Вон морщинки уже пошли, и вена на правой ножке припухает, а дальше, прошу пардону, в архив – пыль с личных дел сдувать. То-то макияж будет». И как-то от таких наблюдений весело становилось, озорно.

О сомнениях и терзаниях юности Иннокентий Петрович вспоминал с улыбкой. Всё закончилось с переездом в Междуреченск, куда специалист с высшим образованием, да ещё и неженатый, попадал раз в десять – пятнадцать лет. Здесь Кешей его уже больше никто не называл. Ему сразу же предложили отдельную небольшую квартирку, но он скромно отказался, поселившись в доме Глафиры Ивановны – женщины бальзаковского возраста, прекрасной хозяйки и искусной поварихи. Как потом выяснилось, абсолютно правильно сделал. Так и покатилось время в собраниях, мероприятиях, районных юбилейных банкетах и конечно же ежедневных судебных заседаниях.

Законы Чижиков освоил хорошо и поэтому сажал людей часто. С первых лет работы осознал, что оправдательный приговор – дело хлопотное. Оправдать кого-то – значит потом оправдываться самому.

В свободное время Чижиков любил ездить на рыбалку, сидеть в одиночестве на берегу реки, иногда захаживал в местный шахматный клуб, но в основном проводил вечера дома. Вот и сегодня после просмотра мультика и вечерних новостей выключил телевизор, тщательно почистил зубы и с наслаждением улёгся в постель. Засыпал Иннокентий Петрович обычно не сразу. С годами у него появилась привычка на ночь читать несколько одних и тех же страниц из «Мастера и Маргариты». Без этого он просто не мог заснуть.

Нынешний вечер не стал исключением. Включив ночник и открыв на закладке книгу, Чижиков углубился в чтение. Он давно уже знал текст наизусть, но всякий раз перед ним как наяву начинало происходить действие, где на древней площади Ершалаима прокуратор Понтий Пилат оглашал смертный приговор Иешуа Га-Ноцри.

Иннокентию Петровичу нравилось все в этом эпизоде: и то, что приговор утверждался не сразу, и то, что для казни людям приходилось выбирать из четырёх осуждённых только троих, но, главное, как искусно вёл процесс Пилат, зная заранее, какое решение должно быть исполнено. В какой-то момент ему начинало казаться, что прокуратор вовсе не Пилат, а он – Иннокентий – стоит на помосте и, выбрасывая вверх правую руку, оглашает: «Именем кесаря императора», а после уходит в дворцовый сад, осознавая значимость содеянного.

На этом видение прекращалось. Сегодня все повторилось, и Чижиков, чувствуя, как медленно проходит возбуждение, расслабленно закрыл глаза и выключил лампу. В темноте он ещё успел подумать: «А ведь Пилат по сути прав. Не казни он Иешуа Га-Ноцри, отпусти на волю, в мире по-другому бы пошло. И неизвестно, был бы вообще сейчас этот мир? Так что непременно должны быть на свете и прокураторы».

Эта глубокая мысль плавно склонила его ко сну. Спал он в эту ночь хорошо.

<