Возвращение

Нанетт отрицательно помотала головой. Мари с испугом отметила, что ее кожа стала прозрачной, «пергаментной», а под ней теперь была заметна синеватая сеточка вен. Она сильно похудела, черты лица заострились.

— Нан, дорогая, побудь с нами хоть немного! Не уходи так рано! Ты должна увидеть, как вырастет твой правнук Луизон! Ты нужна ему! И мне ты тоже нужна! Умоляю, поживи еще!

— Нет, Мари, думаю, мое время пришло! Знаешь, доченька, когда умерла Ману, я второй раз потеряла своего сына! В нашей Матильде я видела своего Пьера, в них много общего… Она так была на него похожа! Даже будучи совсем крошкой! И поэтому я была с ней строга. Уж можешь мне поверить! Моего Пьера мне приходилось колотить, и не раз, чтобы наставить на путь истинный!

Старушка теперь все чаще вспоминала прошлое. Да, когда-то у нее хватало сил догнать мальчишку в коротких штанишках и отшлепать его.

— Я была крепкая, моя курочка, в молодые-то годы! Помнишь, как я месила тесто на хлеб? Там нужна сила, чтобы дать ему побольше воздуха… И сено умела сгребать! Помогала своему Жаку в поле, а вечером варила суп и мыла посуду. И я была счастливой, Мари! Послушай…

Мари вытерла слезы и склонилась к ее изголовью.

— Я слушаю тебя, моя Нан!

— Скажу тебе одно: когда я умру, не убивайся по мне так сильно! Поплачь, моя доченька, без этого нельзя. Но в мои годы уже пора встретиться с добрым Боженькой! Я уже рассыпаюсь на ходу, моя курочка! Там, на небесах, я увижу моего Пьера и Ману! И оттягаю их за уши, уж поверь мне, за то, что они столько горя тебе причинили! Помнишь, я ругала тебя, когда ты собралась замуж за Адриана? Но теперь я не жалею, что так вышло, этот человек — святой! А мой Пьер был удалец только за юбками бегать, выпить лишнего да кричать с вечера до утра. И все-таки он тебя любил, Мари, можешь не сомневаться! И наша Матильда, она тоже крепко тебя любила…

Совсем обессилев, Нанетт умолкла и закрыла глаза. Испугавшись, Мари схватила ее за руку и взмолилась:

— Нанетт! Моя милая Нан!

— Я еще тут, моя курочка! Сил у меня уже нет, но я не уйду, не сказав тебе последнее «прощай»! Ты научила меня хорошим манерам, верно? Моя милая барышня из «Бори», моя крошка… Счастье, что ты досталась мне в дочки. Ну, иди теперь к Луизону! Не хватало еще, чтобы он плакал! А потом, когда у тебя будет минутка, свари мне цикорного кофе.

— Хорошо, Нан, дорогая! Я скоро вернусь!

***

Нанетт угасла через десять дней, получив последнее причастие. Бывшая сирота была рядом со своей приемной матерью до самого конца. Старушка прижимала руку «своей курочки» к сердцу до того самого момента, пока оно не перестало биться и она, наконец, не отправилась в мир иной, где ее дожидался сын, которого она собиралась как следует отчитать! Когда с уст старушки слетел последний выдох, Мари навсегда закрыла ее светлые глаза, которые столько раз сверкали лукавством или гневом…

Семья собралась снова, чтобы пережить еще одни похороны. Сердца, все еще кровоточащие после смерти Матильды, теперь страдали еще и от потери той, которую все так любили. Нанетт была, можно сказать, краеугольным камнем в доме, голосом рассудка и сердца, обличителем и одновременно сокровищем любви в чистейшем виде! Жизнь без нее утратила свой вкус и свой рельеф. Стул у печки стоял пустым, и только кошечка Мелины Опаль время от времени вспрыгивала на него в поисках той, которая так любила ее гладить и разговаривать с ней на патуа… Отношения между старушкой и детьми Мари от двух браков и дочерью Леони были очень разные, и все же Нанетт для каждого из них была бабушкой, а для Мари — настоящей матерью.

Похоронили Нанетт через три недели после того, как проводили в последний путь Матильду. Такое же множество людей провожало и старушку, ставшую местной достопримечательностью, к месту ее последнего упокоения. Похоронили ее рядом с внучкой.

Мари постепенно подготовила себя к уходу своей Нан, с которой в последние дни подолгу разговаривала, и все же сердце ее обливалось кровавыми слезами. Временами ей казалось, что оно уже никогда не перестанет болеть. Чаще, чем когда-либо, она смотрела на улыбающегося Луизона, играла с ним в детские игры, прислушивалась к первым невнятным словам… Это юное, послушное и такое ласковое существо вернуло ее к жизни.

Через два дня после похорон Нанетт Мари получила письмо из Лиможа. Она удивилась, прочитав имя отправителя: Гийом Герен. Первое, что ей захотелось сделать, — это выбросить письмо, но после некоторых колебаний она вскрыла его и прочла:

Дорогая мадам,

хочу выразить Вам свои искренние соболезнования по случаю двух утрат, которые обрушились на Вас одна за другой. Я тоже потерял мать, за неделю до последнего Рождества, и, уверяю Вас, я понимаю Ваше горе и всем сердцем Вам сочувствую. Я причинил Вам много зла, я это знаю, и снова искренне прошу у Вас за это прощения. Бывают ошибки, о которых мы сожалеем потом всю жизнь. Мои — из их числа.

С глубочайшим уважением,

Гийом Герен

Мари сложила листок и беззвучно заплакала. Как понятны ей были страдания сына Макария! Теперь она знала, насколько тяжел груз осознанных ошибок. Совесть никогда не даст ей забыть, как она виновата перед Матильдой. Мари горько сожалела о том, что относилась так плохо к молодому человеку, у которого хватило духу признать свои ошибки и попросить прощения. Он заслужил сострадание!

Прошлого не изменить, но будущее всегда дает человеку шанс сгладить последствия своих плохих поступков. Самое трудное — это признать свою вину, честно и объективно. У кого вымаливать прощение за то, что она столько недодала собственной дочери?

К сожалению, Камиллы рядом не оказалось, иначе она услышала бы, как мать прошептала:

— Я прощаю вас, Гийом!

Эти несколько слов пролились бы целебным бальзамом на истерзанное сердце юной влюбленной, наконец давая ей надежду…

Глава 30 От любви к ненависти

Обазин, 25 марта 1953 года

Мари поставила в вазу нарциссы «жонкиль», которые только что срезала в саду. Ярко-желтые цветы придали комнате более радостный вид. Бывшая комната Нанетт обрела, благодаря настойчивости Адриана, свое первоначальное назначение — снова стала гостиной. Доктор Меснье счел, что это поможет супруге справиться с тоской, охватившей ее после смерти приемной матери. Он считал, что сохранять нетронутой комнату покойной нельзя — это только усилит боль, заставит чаще вспоминать о печальном событии…

Мари согласилась. Были куплены новые ковры, переклеены обои. Адриан подарил ей новую мебель. Мелина и Камилла радовались таким переменам.

«Мой дорогой Адриан! Он всегда такой внимательный и деликатный! Купил мне столько красивых вещей просто потому, что, по его словам, «пришла весна и надо ей радоваться»! Это правда, весна в этом году ранняя, но не стоит из-за этого поднимать столько шума! Как он добр ко мне, мой Адриан!»

Супруг не знал, что еще придумать, чтобы порадовать жену. Так было всегда; таким образом он говорил ей «я тебя люблю!». Зная, что Мари сочтет такой подарок слишком щедрым, он сказал, что все это — в честь ее дня рождения.

«Мне уже шестьдесят!» — подумала Мари.

Время летело быстро, даже слишком быстро… отнимая у нее тех, кого она так любила! Мари подняла голову и посмотрела на две фотографии на стене, висевшие как раз над цветами. Одна из них — портрет Матильды, который по ее заказу увеличили в Тюле. Она выбрала снимок, на котором дочь жизнерадостно улыбалась. Обрамленное черными кудряшками лицо излучало полнейшее счастье.

В те дни, когда Мари начинала мучить себя размышлениями о том, была ли ее дочь вообще счастлива, она подходила к портрету, долго смотрела на него и, в конце концов, успокаивалась.