Вперед, гвардия!

— Разрешите кормить команду? — спрашивает Волков. Селиванов зло смотрит на него, потом его вдруг охватывает апатия, и он говорит усталым, безразличным тоном:

— Команду накормить, и пусть отдыхает… Сколько мы прошли за день?

— Пока двенадцать километров.

— Да, дела….

Остаток дня тоже ушел на бесплодные поиски фарватера.

— Хоть на плечах тащи, — ворчит Селиванов и сдвигает фуражку на затылок. Этот жест говорит: «Бейся, не бейся — толк один».

— А ведь это идея! — оживляется Гридин. — Положим на дно реки катки — и волоком через перекат!

— Скажешь тоже, — недоверчиво косится на него Селиванов. — Как при царе Горохе…

— При чем здесь царь Горох? — обижается Гридин. — Иного выхода нет.

— Да ты думай, что говоришь! Кто полезет в такую воду и станет в ней целый день копошиться? Добро бы еще июль…

— Губанов снова полезет! Коммунисты полезут!.. А если прижмет, то и ты!

Но лезть в воду не пришлось. Поздним вечером на полуглиссере прибыл Голованов. Он молча внимательно выслушал Селиванова, просмотрел составленную им карту глубин, покачал головой и сказал:

— А ты говорил… Ну да с кем промашки не бывает… Завтра пришлю тебе два трактора. Выпросил у армии. Пойдешь на буксире у них.

И смешно и обидно: бронекатера, «водяные танки» — на буксире у тракторов! Слыхал ли кто-нибудь о подобном плавании?!

— Ты нос не вороти, — продолжал Голованов, заметивший гримасу недовольства, скользнувшую по лицу Селиванова. — Я до седых волос на флоте дослужился, да и то не гнушаюсь такой помощи, а тебе сам бог велел!.. День они у тебя работать будут, на весь день и поставь трактористов к себе на питание. И аттестатов не спрашивай. Так своему Чернышеву и передай, он ведь у тебя жмот порядочный. Даже с меня и то норовит содрать… Чернышев! Слышишь, про тебя говорю?

— Так точно, слышу, товарищ адмирал, — поспешно ответил Чернышев, немного помялся и выпалил — Только ставлю в известность, что это незаконно. У самих продуктов тютелька в тютельку!

— Знаю, все знаю, да молчу до поры до времени, — > усмехнулся Голованов. Ои еще не сердился, хотя в голосе и появились предостерегающие нотки.

— По ведомости проверить можно, — попытался отстоять свое добро Чернышев, не чуя беды.

— Для начала завтра же сдашь Чигареву два ящика консервов. Из тех, что еще под Пинском с базы флотилии незаконно получил. Законник!

— Товарищ адмирал…

— Мало? Я про обмундирование пока еще молчу.

— Все будет в ажуре, товарищ адмирал! — поспешно заверил Чернышев и как сквозь палубу провалился.

— То-то, — усмехнулся Голованов, посмотрел вслед Чернышеву и сказал неожиданно тепло, сердечно — Хороший командир базы. Из-под земли достанет, а обеспечит!.. Только за ним глаза да глазки нужно… Все понял, Селиванов?

— Так точно…

— И нос не вешай. Сообща и этот переход осилим… Чует мое сердце, что войдет он в историю… А почему бы я нет? Был Ледовый поход флота, почему, допустим, не быть Каменному? Ведь по камням днищем скребем, по камням, а все же идем вперед!

* * *

Селиванова разбудил топот ног над головой. Он взглянул на часы. До подъема оставалось еще около часа, значит что-то случилось. Наскоро одевшись, Селиванов вышел на палубу.

— Разрешите доложить, товарищ капитан-лейтенант? — спрашивает Латенко. Его усы свисают к подбородку тощими крысиными хвостиками, лицо осунувшееся, злое. Будто он только что вернулся из боя и разгорячен, взволнован.

— Докладывайте.

— Минут пятнадцать назад выстрелом с того берега убит матрос Загоскин.

А на том берегу нежно розовеют стволы берез. Как и на родной земле, беззаботно перекликаются птицы. Будто из-под Москвы перекочевала сюда эта рощица.

— Как это произошло? — спрашивает Селиванов и свиной ощущает неприятный, липкий холодок: может быть, сейчас его спину взял на мушку неизвестный стрелок, притаившийся в мирной рощице.

— Обыкновенно, — объясняет вахтенный, выступая из-за спины Латенко. — Он, Загоскин, значит, вышел на корму, постоял. В это время на том берегу словно обухом по сухому дереву кто ударил. Мне и невдомек, а потом сомнение взяло. Подошел, глянул—он лежит….

Тело Загоскина покрыли старым военно-морским флагом. Матросы разошлись по катерам. Селиванов спустился в каюту, прилег на койку, однако уснуть не мог. Странной и страшной казалась ему подобная война. И главное — кто стрелял? Может быть, это он вчера стоял на берегу и приветливо помахивал шляпой? Может быть, с ним вчера матросы поделились хлебом?

Нет, что ни говорите, а Мишке везет! Подсунул Лене дивизион, а сам отлеживается в тылу, нагуливает жирок. Конечно, не так-то уж приятно бродить на костылях, но все же лучше, чем сидеть на этих камнях и гадать, откуда прилетит очередная пуля.

Леня вздохнул и закрыл глаза. Ему вспомнились проводы в Пинске. На перроне, опираясь на костыли, стоял капитан третьего ранга Норкин. Тот самый Мишка Норкин, с которым в один день надевали новенькую шуршащую робу, — капитан третьего ранга! Рядом с ним, готовые помочь ему в любую минуту, — Ната и Катя. На лице Кати нет ничего, кроме беспредельного счастья и спокойствия. Ната — крепится. Она выревелась ночью и сейчас старается улыбаться, машет ему издали рукой, но близко не подходит: еще дома условились не обниматься при людях и не расстраивать друг друга.

Паровоз отрывисто свистнул, лязгнули буфера платформы, и поезд тронулся.

— Жми, Ленчик! И чехлов с пушек снять не успеешь — догоню! — крикнул Мишка.

Катя немедленно набросилась на него, начала за что-то выговаривать, а Натка взмахнула несколько раз носовым платком, потом поднесла его к лицу, согнулась и спряталась за Мишкину спину…

Что она делает теперь?..

— Команде вставать, койки убрать! — зычно выкрикнул дневальный привычную команду.

Селиванов потянулся и встал: начинался новый трудовой день. Его точно рассчитанный распорядок не должны ломать ни мели, ни выстрелы.

И если Селиванов мало спал в эту ночь, то Ясенев совсем не ложился. В штаб бригады поступили сведения не только об убийстве Загоскина. Перед Ясеневым лежала целая стопка шифрованных радиограмм. В них говорилось и о выстрелах, и о листовках, в которых всем морякам предсказывалась скорая смерть, и о многом другом, чего следовало ожидать на чужой земле и что в то же время явилось неожиданностью. Ясенев, как и Голованов, верил в своих людей, и случись все это чуть раньше, когда еще не так много гвардейцев легло в госпитали, решение было бы одно: усилить бдительность и не поддаваться на провокации, какими бы они порой вызывающими ни были. Но в бригаду прибыло пополнение. В отличие от предыдущего, оно почти целиком состояло из молодых матросов, недавно окончивших школы специалистов. Большинство — необстрелянная, зеленая молодежь. Какое впечатление произведут на них все эти неурядицы? Не породят ли они ненависти ко всему населению? Не найдется ли человека, который осмелится сорвать свою злость на неповинных жителях?