Вперед, к победе! Русский успех в ретроспективе и перспективе

В самом конце XIX века власть в России просто олигархизировалась: «единодержавие мало-помалу обращалось в олигархию, увы! не достойных, а более бесстыдных», — писал в своих воспоминаниях о позднем самодержавии Н.Е. Врангель. То же самое произошло с поздним коммунизмом: власть в СССР в 1960-1970-е годы — это олигархия, т. е. произошло то, с чем упорно боролся Сталин.

И вот что показательно: олигархизация власти в России, торжество олигархического принципа, объективно ослабляющего центральную власть, всегда было на руку западным противникам России, и они работали на развитие именно этого принципа как прямым (ослабление России финансово-экономическими, военно-политическими и информационно-психологическими средствами, последние — от идейно-религиозной диверсии под названием «церковная реформа XVII века» до «художеств» времён холодной войны), так и косвенным образом (способствование развитию в России альтернативных форм власти — масоны, революционеры и т. п.).

Существует прямая положительная корреляция между уровнем интегрированности России в мировую капиталистическую систему и степенью мощи олигархического принципа. Неслучайно наибольшую силу он набирал в послереформенной России и после коммунистической РФ, да и в СССР он набирал силу прямо пропорционально экономической и культурно-психологической интеграции страны, её верхов в капиталистическую систему.

Замечу ещё раз: олигархический принцип встроен в автосубъектную власть. У нас это наследие княжебоярского «комбайна», от которого никуда не деться, это выстрел из ордынского прошлого Руси, стрела, расщепить которую влёт призван опричный принцип — выстрел из будущего. Столкновение двух принципов породило самодержавие и, соответственно, самодержавный принцип, который, как уже говорилось, начал жить самостоятельной жизнью, замкнув «триаду».

Много опричнин, хороших и разных?

Исторически первой опричниной была таковая Ивана Грозного. Вторая опричнина — петровская гвардия. «Бархатной» формой реализации опричного принципа были «Редакционные комиссии», готовившие отмену крепостного состояния, и «Верховная распорядительная комиссия» Лорис-Меликова. Наконец, третья опричнина — это большевики, XX век. Здесь, однако, ситуация далеко не проста.

Организацией квазиопричного типа была ленинская партия профессиональных революционеров. Придя к власти с иностранной помощью, она довольно быстро выродилась в «ленинскую гвардию», особенно после того как в 1923 году растаяли последние надежды на мировую революцию, ради которой брали власть в октябре 1917 года и курочили страну в 1918 году, провоцируя гражданскую войну, и гигантские счета в иностранных банках из мирреволюционной собственности превратились в личную. «Гвардия», олигархический характер которой признавал сам Ленин, в 1920-е годы повела страну если не к разрушению, то к окончательному превращению в придаток Запада. Именно с этой выродившейся, в значительной степени связанной с фининтерном («правые глобалисты») и сильной как фактор мирового масштаба («левые глобалисты» — Коминтерн), уже не красной и немолодой (во всех смыслах) «гвардией», пришлось столкнуться Сталину в ходе создания сильного советского государства.

К этому столкновению Сталин подошёл творчески: он полностью использовал опричный принцип, не создавая при этом свою опричнину — последнее было невозможно. В то же время существующие институты и структуры были ориентированы на «гвардию Ильича» — по крайней мере, так они задумывались и конструировались. Вот эти уже существующие структуры Сталин сумел заставить выполнять чрезвычайные, внеинституциональные функции, работать в качестве его опричнины, т. е. чрезвычайного органа, ориентированного на цели, прямо противоположные исходным — «и лучше выдумать не мог».

Сталин заставил регулярные структуры работать в чрезвычайном, т. е. несвойственном их природе (содержанию), функциям и целям режиме, рекомбинируя и сталкивая их. Он не всегда побеждал, ему приходилось отступать и кружить, «сживая врага со света», его жизнь часто висела на волоске, особенно в 1936–1938 годах. Однако в конечном счёте он выиграл, обогатив опричный принцип нестандартным применением.

Опричнина Сталина — это опричнина без опричнины, функциональная опричнина. Успеху сталинской игры в немалой степени способствовало то, что в молодом советском обществе институты ещё не до конца оформились и их можно было на какое-то время «перепрофилировать» или вообще использовать неинституциональным способом. Как только оформление произошло — это случилось во время Великой Отечественной войны, — пространство опричных игр стало сжиматься и, в конечном счёте, сжалось до одной отдельно взятой фигуры — вождя, а после его смерти началась олигархизация.

Русские опричнины были очень разными, каждая из них соответствовала своему времени. Так, опричнина Ивана Грозного приняла форму монастырской, церковноорденской организации. Петровская опричнина в духе XVIII века была гвардией. Большевистская — в духе XX века — партией, правда, невиданного доселе «нового типа». Наконец, Сталин использовал опричный принцип с опорой на властные структуры и спецслужбы. Однако суть, чрезвычайная и в то же время легальная, оставалась прежней, как и целевое назначение — подчинение существующих властных институтов новой форме, которая сначала явлена в виде «чрезвычайки», надстроенной над ними, рядоположенной им или перезагружающей их.

Опричнина представляет собой орган комплексного воздействия на социальный процесс, комплексный аппарат управления. Здесь задействованы властное измерение (энергия), собственническое (вещество) и идейное (информация). При этом от опричнины к опричнине роль и значение психоинформационного измерения возрастает. Если в опричнине Ивана Грозного оно играет минимальную роль, то в таковой Петра I оно на первом плане — культурный переворот, изменение психоисторического кода, правда, переворот, охватывающий только верхушку.

В ситуации применения опричного принципа Сталиным, так же, как и в опричнине «профессиональных революционеров», психоинформационный аспект не только приобретал первостепенное значение, но его объектом становились все слои населения.

И ещё одно. Каждой последующей опричнине приходилось иметь дело с обществом, находившимся в худшем социальном и социально-психологическом (психическом) состоянии, чем то, с которым имела дело предыдущая «чрезвычайка». Опричнина Ивана имела дело с относительно здоровым обществом, груз его проблем накапливался в течение длительного времени, развитие шло медленным темпом, русское население было свободным. Наиболее острые противоречия концентрировались главным образом наверху социальной пирамиды. Пользуясь пушкинскими метафорами, можно сказать: «море слегка разыгралось», «помутилося синее море».

Пётр курочил всё ещё сильное, но уже не вполне здоровое русское общество — подгнило что-то в царстве русском. Этим чем-то были, во-первых, результаты раскола, надломившего русскую жизнь и вымостившего дорогу петровским преобразованиям и его «бесенятам»; во-вторых, крепостное, т. е. несвободное состояние части русских людей — тоже своего рода раскол; в-третьих, беспокойство «бунташного века» — «неспокойно синее море», «почернело».

Сталин «работал» опричный принцип в очень больном обществе — пореформенно-революционно-послереволюционной России, в России эпохи Смуты 18701920-х годов, когда декаданс верхов тесно перемешивался с разложением низов (Распутин в этом плане — фигура квинтэссенциально символичная). Мало того, что в пореформенной России, давшей свободу силам гниения, распада, подмороженной Николаем I, шёл процесс разложения старого, обгонявший процесс социальной организации, — на всё это наложились хаосогенные результаты революции и гражданской войны («быль царей и явь большевиков» — М. Волошин), стихия, развязавшая руки «биологическим подонкам человечества» (И. Солоневич), и планомерная деятельность по уничтожению России и русских интернационал-социалистами («замыслы неистовых хирургов / И размах мастеров» — М.Волошин). Ну а в довершение — отвратительный НЭП, добавивший к разложению старого режима ещё более быстрое и отвратительное по форме разложение нового режима, НЭП, провалившийся уже в середине 1920-х годов и тащивший за собой в Тартар Истории, т. е. в сырьевое и «культурное» рабство у буржуинов, советскую страну. Плюс сопротивление и вражеское окружение («…на море чёрная буря: / Так и вздулись сердитые волны, / Так и ходят, так воем и воют»).

Иными словами, сталинская «опричнина» имела дело с очень больным-сверху донизу-обществом. И к тому же с неизмеримо более сложным обществом, чем в XVI или XVIII веке, неизмеримо более сложным и враждебным внешним миром и неизмеримо более сложными, почти неразрешимыми задачами на повестке дня.

Ясно, что больное общество лечйть намного тяжелее, чем легкои среднебольное, тем более что лекарей и средства для лечения надо извлекать из этого больного, взбаламученного общества, из «России, кровью умытою» и уже привыкшей к крови, с трудом понимающей иной язык и, главное, перешедшей от «горячей» гражданской войны 1918–1922 годов к «холодной гражданке» 1920-х, которую будут усмирять встречным пожаром репрессий 1930-х годов и которая окончательно выдохнется во время Великой Отечественной войны. И то, что в таких условиях Сталин не создал свою опричнину, а использовал опричный принцип как кладенец-невидимку, является скорее плюсом, чем минусом. Впрочем, каждое приобретение есть потеря, и каждая потеря есть приобретение, как говорят наши заклятые «друзья» англосаксы.

Различия между тремя опричнинами не сводятся лишь к тому, что сталинская была скорее принципом, материализовавшимся в различных организациях, а таковые Ивана IV и Петра I — конкретными организациями «чрезвычайками». Ещё более важно и серьёзно другое отличие — по содержанию, классовой и цивилизационной («национальной»)направленности.

Опричнины Ивана и Иосифа Грозных («грозненская» версия опричнины) — это одно. Опричнина Петра I («питерская» версия) — другое. Различия следует искать в том, насколько эти варианты сплачивали страну, власть и народ в единое целое, как работали на развитие России как особого культурно-исторического типа (цивилизации).