Впервые в жизни, или Стереотипы взрослой женщины
Шрифт:
– Я думаю, надо делать эмо, – предложила Анна, разглядывая беззвучно сменяющиеся на экране кухонного телевизора кадры шоу, для которого собиралась пробоваться Олеся.
– У них будет свой гример, так что могут и переделать все, – огорчилась Олеся.
– Ну, что ж. Тут мы ничего не можем поделать. Но видишь – прошлый парень был по роли типа байкер. Татуировки и все такое. Им нужна перчинка. Мы дадим им перчинку.
– А этот розовый смоется? – Олеся села в кресло Анны симпатичной черноволосой цыганочкой, а вышла дерганой, лохматой девушкой эмо с растерянным взглядом, угловатыми движениями и ломаной походкой.
– Ох ты, господи, кошмар какой! – воскликнула баба Ниндзя, как бы случайно натолкнувшись на Олесю у дверей квартиры.
– Правда кошмар? –
– Это в каком же страшном сне эксперты могут так одеваться? – поразилась баба Ниндзя, а Анна аккуратно прибрала в карман двести долларов, которые Олеся заплатила за то, чтобы сделать весь образ. Поможет ли только, угадали ли они с этими дикими «закидонами»? Ведь свекровь-то права: где вы видали таких экспертов?
Анна вдруг подумала о том, что Полина Дмитриевна теперь ей и не свекровь вовсе. У нее ведь теперь есть какая-то другая неведомая свекровь, с которой Матюша вчера вечером битый час разговаривал на английском по скайпу. Он выслал новой свекрови свадебные фотографии, фотографии детей, свои фотографии на диване в Анниной гостиной, но, судя по тому, каким тоном ирландская свекровь говорила с ним, она была в шоке и совершенно не одобряла сумасшедших поступков своего сына. Даже если Анна не могла понять, что именно говорит свекровь, понять ее взгляд с громом и молнией было нетрудно.
– Пожелай мне удачи! – попросила Олеся, и Анна, вздрогнув, вернулась в реальность. Матгемейн спал в соседней комнате. Вчера он праздновал свадьбу с какими-то друзьями, которыми начал обрастать независимо от того, как мало ирландцев было в Москве. Сколько бы ни было, всех их каким-то образом притянуло к Матюше.
– Удачи! – пробормотала Анна, и Олеся выскочила на улицу, где ее ожидало такси. Идти по городу в таком виде она, конечно же, не собиралась. Даже таксист несколько оторопел при виде пассажирки, и страх отразился на его лице. Единственное, что люди на самом деле знают о детках с черно-розовыми волосами, так это то, что они вечно норовят покончить с собой. И таксист явно испугался, что эта конкретная девочка эмо-переросток попытается покончить с собой прямо в его такси.
– В «Останкино»? – аккуратно уточнил он, хотя в заказе это и так было указано.
– Да, – кивнула Олеся и улыбнулась. Таксист моментально оттаял.
– Актриса? – спросил он с пониманием. Олеся помолчала, думая о том, как странно это, но теперь, сегодня, она действительно ощущает себя актрисой больше, чем когда-либо. Ей нравится подсматривать за людьми, запоминая их жесты и манеру вести себя. Даже эту девочку-эмо она не просто так повесила на себя как костюм. Она просмотрела множество роликов, она, как сказал бы Максим, кривлялась у зеркала несколько дней, пока ее привычные и родные жесты, мимика и манера себя держать не сменились на другие, новые. Или, скорее, другие – она могла выбирать, переключать эти новые образы, которые пыталась породить и продемонстрировать миру.
– Да, – коротко ответила она и прикрыла глаза. Путь до «Останкино» оказался неблизкий, и было время еще разок прокрутить в голове весь текст. И попытаться успокоиться тоже.
– Господи! Боже мой, это же просто что-то невообразимое! – воскликнул продюсер шоу, когда Олеся вошла в павильон с декорациями – на этот раз не наспех смонтированными, чисто символическими. На этот раз реальное кино стояло перед ней и ожидало только появления людей… нет, не людей, актеров, чтобы вдохнуть жизнь в этот плоский, двухмерный мирок из картона и тряпок.
– Мы подумали, такой образ может подойти, – пробормотала Олеся, не зная, как именно трактовать реакцию продюсера. Молодцы? Огурцы? Или, напротив, натворили черт знает что, и можно сразу выбрасывать все на помойку: и тяжелые ботинки, и розовые волосы, и всю идею.
– Пройдитесь
по месту, – строго скомандовала девушка, отвечающая за костюмы. Олеся послушно зашла в зону операторской съемки. Страх и паника стучались, бились жилкой у виска, но, как только она переступила линию, обозначавшую начало кадра, она вдруг вспомнила все те отражения в зеркале, что ловила, пытаясь ухватить уникальный образ… Олеся забыла, что надо бояться. Она огляделась, затем достала из кармана большой черный с розовым (тоже Анна сделала) мобильный телефон и принялась ходить по декорации, изображая нетерпение – словно она звонит кому-то, а этот кто-то не берет трубку. Олеся подходила к шкафам и открывала их, а затем закрывала. Она играла вещами, она даже пнула мусорку, из которой выпали какие-то бумаги, а потом умудрилась запинать эти скомканные клочки обратно, словно бы они были маленькими футбольными мячами.– Хорошо. Это неплохо. Давайте пройдемся по тексту. – Кто-то из-за стола напротив сцены прервал Олесину демонстрацию и потребовал, чтобы включили полный свет. Из гримерки пришел актер, играющий следователя. Олеся хотела было поздороваться с ним, даже улыбнулась, но следователь демонстративно смотрел мимо нее, словно она была пустым местом.
– Что еще? – возмутилась женщина с красной папкой в углу. Кто она? Отвечает за кастинг? Олеся многое бы дала, чтобы уже сейчас разобраться в отношениях, которые сложились тут, на площадке. Или чтобы хотя бы знать, кто есть кто.
– Мне кажется, это глупо! – произнес Следователь, слегка кивнув в сторону Олеси. Сам он был одет в серый, идеально отглаженный костюм. Эдакий пример для подражания, человек с плаката «Холодное сердце и чистые руки». Или как там еще… Пример для подражания, без сомнений, уже смекнул, каким блеклым он будет рядом с такой вот Экспертшей.
– Глупо? – взвизгнула женщина. – А байкер с тату был не глупым?
– Мне уже все равно! – И Следователь взмахнул рукой и убрал челку с лица. Красивое лицо сильно портила злость, которая буквально сочилась и переливалась через край. Но стоило включиться камере, стоило прозвучать слову «мотор», Следователь трансформировался и превратился в друга-соратника, единомышленника и практически брата родного. И только по тому, как он старательно и методично пытался перекрыть Олесину камеру, с которой «брали» ее планы, можно было сказать, как сильно он «рад» ее появлению.
Играл он, надо сказать, неплохо. Олеся просмотрела с десяток серий, и именно этот Следователь, с которым ее сейчас поставили в пару, нравился ей больше других. Но теперь она, конечно, не скажет ему об этом. Не стоит – он только решит, что она пытается подлизаться к нему. Лучше она будет просто играть.
– Стоп! – в очередной раз скомандовал режиссер и переглянулся с продюсером. Тот кивнул, и пробы закончились. Олеся оглянулась, посмотрела на часы и поняла, что они пробыли под камерами больше часа. Это был хороший знак, очень хороший, но она боялась даже думать об этом. Где-то в середине проб ее все же переодели и перекрасили – переделали образ на манер какой-то наркоманки и заставили все время нервно курить во время разговоров. Следователь явно ненавидел табачный дым, и Олеся предположила, что эта часть проб была своего рода маленькой местью со стороны женщины с красной папкой – той, что отвечала за кастинг. Обычная жизнь обычного проекта – все ненавидят друг друга и собачатся, но мечтают, чтобы все это – бесконечный балаган и позерство на потеху публике – длилось вечно.
– Это неплохо, совсем неплохо, – кивнул режиссер, поймав невольно брошенный Олесей взгляд. Она клялась, что не будет делать этого. Не станет заглядывать в глаза принимающих решения, как одинокий голодный щенок. Глаза предавали ее, искали ответа, скользили по лицам людей, которых она не знала.
– Я рада, – пробормотала Олеся и снова посмотрела на часы, просто чтобы оторвать взгляд от стола с бумагами.
– Нам, возможно, потребуется и третья проба.
– Не вопрос, – кивнула Олеся, а затем добавила: – Только предупредите меня, а то по вечерам у меня могут быть спектакли.