Впервые. Записки ведущего конструктора
Шрифт:
Итак, два люка. Их крышки помимо обеспечения полной герметичности должны были почти мгновенно отбрасываться по специальному электросигналу. Конструкторам пришлось много поработать и над замками крышек, и над устройствами для их отброса. Ответственность особая! Представьте себе: полет заканчивается, прошло торможение, начинается спуск. Высота 20 километров, затем 15, 10… Скорость — несколько сот метров в секунду. Наконец — сигнал на открытие парашютного люка, а механизм отказал, крышка не отбросилась. Катастрофа! Неподхваченная парашютом кабина врежется в землю. А герметичность? Если при взлете, на орбите или при спуске замки не выдержат, крышка чуть-чуть, самую малость отойдет от шпангоута люка (а
Для испытаний была создана специальная установка, имитирующая часть кабины с люком и со всеми пневматическими и пиротехническими устройствами. Программа испытаний предусматривала, что люк будет открыт и закрыт 100 раз. В пролете цеха на наклонной подставке собрали все необходимое для экзамена. От самого люка на десяток метров над полом протянута прочная сетка, сбоку — осветительные лампы, киноаппараты, самописцы. Все готово.
— Внимание! Отброс!
Глухой удар толкателей, и крышка, словно она и не весит центнер, срывается с люка и, кувыркаясь, подпрыгивая на сетке, замирает у противоположной стены пролета. Кажется, все в порядке. Механики начинают готовить установку к следующему отбросу. Крышка опять на месте, затянуты замки, проверена герметичность. Все готово.
— Внимание! Отброс!
И так 100 раз — при разных давлениях, при разных температурах. А через несколько недель…
Самолет широкими кругами набирал высоту. Он казался маленьким серебристым крестиком. Белый инверсионный шлейф помогал глазу не потерять его в голубизне чистого неба. Под фюзеляжем укреплен спускаемый аппарат. При сбросе с высоты 10–11 километров в свободном падении на высоте 7–8 километров он наберет скорость, близкую той, какую имел бы на этой высоте при возвращении из космического пространства. Значит, условия соответствуют реальным и, следовательно, так можно испытывать всю систему приземления: отброс первого люка, катапультирование капсулы, отброс второго люка, ввод парашютной системы спускаемого аппарата. Такова программа испытаний.
Самолет выходит в заданную зону. Сброс. В окуляр кинотеодолита видна точка, оторвавшаяся от самолета и стремительно несущаяся к земле. Сейчас, вот-вот сейчас от шара, раскрашенного черными и белыми квадратами, отделится комочек и тут же расцветет оранжевым зонтом парашютного купола.
— Катапультирование прошло! — докладывают наблюдатели. — Парашют раскрыт!
Все внимание теперь обращено на стремительно падающий шар. Подведет или не подведет второй люк? Не должен — ведь сколько раз все проверялось на заводе! Через мгновение громадный шатер, раскрывшийся с характерным хлопком, подхватывает падающий шар и, опираясь на тугой воздух, плавно опускает его на землю.
Первое испытание прошло нормально. За ним — второе, третье, четвертое…
Энергетики решили еще раз проверить и солнечные батареи на первом корабле. Впервые они были опробованы на третьем спутнике в 1958 году и почти два года обеспечивали электропитанием радиопередатчик «Маяк». Сам спутник за это время налетал более 448 миллионов километров, сделав более 10 тысяч оборотов вокруг земного шара. Потом солнечные батареи были на «Луне-3».
Панели, закрепленные неподвижно на неориентирующемся спутнике, не могли быть максимально эффективны — в этом случае работала бы только та панель, которая «смотрела» на Солнце, а остальные в это время «отдыхали». Вот проектанты и задумались. Одно из двух: или космический аппарат с неподвижными солнечными батареями должен «смотреть» ими в сторону Солнца, или батареи должны быть подвижными
и «следить» за ним, а аппарат будет неориентированным.Поскольку постоянная ориентация «Востока» в полете не предусматривалась, было решено сделать самоориентирующиеся солнечные батареи. В отделе Льва Борисовича Вельчицкого были разработаны чертежи механизмов, которым полагалось поворачивать батареи, а в лаборатории электроавтоматики Виктор Петрович Кузнецов со своими товарищами «сочинили» электрические приборы. Золотые руки заводских механиков и монтажников изготовили и собрали устройство. Окрестили его «Лучом».
Телефонный звонок. Снимаю трубку. Голос Виктора Петровича:
— Здорово, ведущий! Что-то ты совсем нас забыл, зазнался!
— Ну, не ругайся, не ругайся. Как-нибудь забегу обязательно.
— Дело, конечно, твое, но если сейчас не придешь, то многое потеряешь.
— Это почему же?
— Мы «Луч» собрали. Сейчас включать будем. Так что если хочешь своими глазами видеть двенадцатое чудо света, то приходи. Так уж и быть — десять минут ждем. И не опаздывай! Борис Ефимович тоже хотел прийти.
— Постой, постой! Почему двенадцатое?
— Мы так решили. После египетских пирамид, висячих садов Вавилона, храма в Эфесе, статуи Зевеса, гробницы Мавзола, колосса Родосского да маяка Фаросского — всем известных семи чудес (восьмое мы решили пропустить как понятие нарицательное) — девятое и десятое были созданы нами в прошлом месяце. Одиннадцатое — это невеста нашего Сережи Павлова, а вот двенадцатое — «Луч»!
Я был поражен столь прочной связью творений лаборатории Кузнецова с делами древних.
— Ну, раз двенадцатое, тогда иду!
В комнате на невысокой подставке красовалась метровая колонка, а на ее конце — два полудиска с солнечными батареями. Сбоку на штативе несколько мощных рефлекторных ламп — искусственное Солнце.
— А ведь мы тебя не случайно пригласили, — встретил меня Виктор Петрович. — Знаешь, что такое визит-эффект?
— Конечно, знаю. Отказ прибора в присутствии начальства. Ситуация, характерная для вашей лаборатории.
— Поскольку ты не очень большое начальство, мы и решили вначале «Луч» на тебе проверить, а уж потом Борису Ефимовичу покажем.
Обмен любезностями не успел закончиться (острых на слово у нас хватало), как в комнату вошел Борис Ефимович, заместитель Сергея Павловича «по электрическим» вопросам, и с ним начальник отдела Виктор Александрович. Ребята притихли. Виктор Петрович доложил о подготовке установки.
— Хорошо! Давайте посмотрим, что у вас получается. Командуйте, Виктор Петрович! — и Борис Ефимович отошел к окну.
— Сережа! Включай!
В колонке загудели моторы. Но полудиски-уши были неподвижны. Еще щелчок выключателя — никакого эффекта. Я посмотрел на Виктора: неужели действительно визит-эффект? Но он спокойно смотрел на пульт.
— Ну, вот, сейчас приводы и автоматика включены. Можно давать свет!
Ярко вспыхнули лампы на штативе, полудиски переливчато заиграли голубизной кремниевых пластинок.
— Борис Ефимович, вам первому брать «Солнце» в руки.
— Нет, нет, увольте меня от соучастия! Вон пусть ведущий, он помоложе!
Я взял штатив с лампами и не спеша пошел по лаборатории. Полудиски дрогнули и медленно повернулись вслед за мной. Остановился — остановились и они. Даже как-то неприятно стало — словно живые. На пути попался табурет. Встал на него и, вытянув руки, поднял штатив почти к потолку. Полудиски послушно повернулись вверх. Слез вниз — и они стали смотреть вниз. Пошел обратно и на ходу выключил лампы. Вначале полудиски бойко зажужжали, но, потеряв «Солнце», остановились.
— Что ж, Виктор Александрович, получается вроде неплохо, а? А в барокамере приводы проверяли?