Врачу, исцелись сам!

Романов, Геныч – через десятилетия оставались все теми же.

С Софьей было все сложно. Борисков тогда был женат уже лет пять, а Лизе было два года. Он просто не мог уйти. Позже еще оказалось, что Софья делала аборт, потом зачем-то рассказала ему о том, что там должны были родиться двойняшки. Борискову было до сих пор их жалко.

Не сказала бы, может быть, не думал бы. Старался об этом не вспоминать. От одного этого воспоминания всегда болела голова и становилось душно. "На том свете тебе, Борисков, все припомнят".

Как-то они с Софьей лежали в постели, Борисков мельком посмотрел на часы и подумал, что надо собираться. Он ненавидел этот миг. Он, наконец, встал. Софья посмотрела на него пристально. С ней явно что-то происходило. Она сказала:

– Останься! Я прошу тебя, останься!

– Я не могу! Ты же знаешь!

– Почему?

– Ты же знаешь!

– Ты меня не любишь?

– Ты же знаешь, что люблю. – Разговор был простой, но будто огромные камни ворочали.

– Тогда почему? Разведись, мы поженимся и будем жить вместе.

– Я занимаюсь этим, – соврал Борисков.

– Это твой выбор. Тогда – все! – сказала Софья и, сжав губы, отвернулась. Это ее выражение лица он потом еще вспомнил, увидев скульптуру Родена "Любовь убегает". Она вскочила с постели и быстро начала одеваться. Борисков со щемящим сердцем попытался ее обнять.

Впрочем, Софья, застегивая бюстгальтер, отмахнулась: "Я тебя знаю, ты можешь кончить только один раз, два раза подряд у тебя не получится. Давай, вали!"

Борисков любил Софью, но и маленькую Лизу очень любил. И выбор между ними сделать не мог. А много позже оказалось, что в конечном итоге он потерял все.

Потом Софья стала куда-то исчезать, скрываться от Борискова, вероятно, завела другого – хотела постоянной связи иди другого мужчину. Борисков мучился, подкарауливал ее. Тогда по средам ходили в спортзал на волейбол. Однажды сидел в раздевалке с Игнашевичем, врачом-дерматовенерологом. Они с ним как раз переодевались после волейбола в раздевалке. Игнашевич что-то там гнал по своим проблемам с подругой. У него всегда были проблемы с женщинами.

– Согласись, когда люди любят друг друга, они не могут друг без друга жить, скучают, стремятся чаще встречаться, каждый раз с трудом расстаются, постоянно непроизвольно пытаются прикоснуться друг к другу. А тут что получается: она живет с другим мужиком, вообще не желает с тобой встречаться, ты видишь ее только в ее обеденный перерыв один раз в неделю, когда она все время посматривает на часы и задает вежливые, ничего не значащие вопросы. Потом она уходит, и ни тебе ни звонка, ничего. Ты можешь прийти через две недели, через месяц, и никаких к тебе вопросов, где ты был, что делал.

Борисков тупо смотрел в пол. Игнашевич, который был в курсе их отношений с Софьей, видя подавленное состояние Борискова, заговорил, как всегда по своей манере, наклонив голову набок и не глядя ему в глаза:

– Да чего ты так убиваешься? На тебя же смотреть больно! Она тебе просто морочит голову. Раз она с ним живет – значит, ей это нравится, или, по крайней мере, это ее устраивает. Говорить "люблю" само по себе ничего не значит. Необходимо действие, доказательство.

Для женщины доказательством любви является близость с мужчиной. Она же живет, а значит и спит с ним. Каждый вечер стелет постель, ложится с ним рядом и когда кому-нибудь из них захочется, может быть, каждый раз на ночь они занимаются сексом. По статистике уж раза три-четыре в неделю это как минимум. Потом крепко спят, обнявшись. Ты ей не нужен. Я ведь ее парня знаю! – тут Игнашевич ухмыльнулся. Он говорил, не глядя на Борискова, что-то расправляя у себя в одежде: – Он приходил к нам сдавать анализы на скрытые инфекции. Софья его и приводила. Он мужик крепкий и знаешь, какой у него болт! Аж сизый, огромный, а яйца – как у слона! Я даже сам удивился. Впечатляет даже в спокойном виде. А меня удивить довольно сложно, но даже я удивился, а что уже говорить о женщинах. Он спермы наструячил чуть не пол майонезной банки. Лаборантка Маша как увидела, так закричала: "Покажите мне его скорее, я никогда не видела более качественной спермы!" Короче, суть в том, что она от него не уйдет. Тут скорее держит физиология. Я к чему все это говорю, чтобы было без ложных надежд, как ты сам всегда любишь говорить! Смотри, конечно, сам. Я же по-дружески. Любовь без взаимности не нужна совершенно, это пустое дело, всегда болезненное и разрушающее нервную систему. Женщине всегда хочется нравится многим мужчинам, покрутить мозги для нее это святое, но совершенно не обязательно, что она будут с ними со всеми спать! А такому прибору в глазах женщин можно противопоставить что-то уж совершенно исключительное, например, миллион долларов, настоящее богатство.

Точно также, говорят, возбуждает. У тебя, Серега, есть миллион долларов? Нет? А такие яйца перевесить может только миллион!

Вообще-то считается, что для России достаточно ста тысяч, но тут, я думаю, речь идет только о миллионе. Я вот самый обычный человек, но на комиссии в военкомате хирург, идиот, вдруг мне говорит, что у тебя, парень, мол, варикоцеле и одно яйцо практически не работает, и даже может не быть детей. Я до этого никак ничего не ощущал, пока не узнал, а сейчас вот думаю, что если бы у меня работали оба яйца, жизнь моя, может быть, сложилась бы совсем по-другому. Это наверняка женщинами как-то ощущается через флюиды. Через какие-то невидимые волны…- Тут его понесло. Словесный понос. Было ощущение, что он засунул в душу крючок и там ковыряется.

Борисков ничего тогда не ответил, но ощущение было такое, что ему на спину будто плеснули кипятком. Тут были затронуты уже страшные глубинные нечеловеческие основы бытия, скорее животные, когда женщина выбирает себе самца из стада. И при этом выборе не нужны слова и ни на что они не влияют, а только запахи, движения, чувства подкорки мозга, что формирует наиболее крепкие и не всегда объяснимые логикой связи. Слова, деньги тут уже не играли ничего.

"Надо расставаться. Пора", – подумал он. Решение было простое и вполне разумное, можно сказать, созревшее, но вслед за этим в душе его вдруг образовалась пустота, как будто разверзлась черная яма.

Смысл его существования, по крайней мере, на какое-то время, был потерян. Они расстались. Еще один последний раз встретились. С трудом уговорил ее зайти перекусить. Сели в кафе. Она явно спешила, постоянно посматривала на часы. Стал ей что-то такое плести, мол, что она-то и есть его настоящая любовь, данная ему Богом и звездами!

Ей это показалось смешным: "Господи, какая чушь!" Никаких чувств к

Борискову она в этот момент совершенно не испытывала. Даже раздражения и то не ощущала. Вообще ничего. Да, были когда-то близки, – ну и что? Это все уже прошло. Как говориться "ушла любовь, завяли помидоры".

– Что дальше будешь делать? – явно скучая, чуть не зевая, спросила

Софья.

– Уезжаю.

Пауза.

– Куда, если не секрет?

– В Америку.

Пауза.

– Надолго?

– Навсегда.

Опять наступила пауза. Сказать больше было нечего. Ни ей, ни ему.

Подходящих слов не было. Все было уже сказано раньше. Он встал.

– Ну, пока!

– Пока.

Она только едва кивнула и снова посмотрела на часы.

Он пошел прочь и, хотя не хотел оглядываться, все же оглянулся. Он тогда ушел, не оборачиваясь, боясь сорваться и по-детски заплакать.

Она посмотрела ему вслед, пожала плечами, подумала: "Господи, до чего же он мне надоел!"

Больше они никогда не виделись. Ощущение после такого нелепого прощания было странное и ужасное. Будто стоял поздней осенью над обрывом. Ему будто дунуло в лицо холодным ветром из мозглявого ноября с его ранними сумерками и бесконечными назойливыми дождями. И действительно, когда он входил в свой двор, пронзительный ветер в грязной подворотне, как кулаком, ударил ему в лицо, заслезились глаза. А ведь до этого дня еще оставалась крохотная надежда, но теперь она ушла. Любовь закончилась. Огонь, все это время гревший

Борискова изнутри, вдруг погас, – да так внезапно, что как будто даже зашипело – словно залитый водой костер.

Потом он узнал (просто просчитал по срокам), что она в это время уже была беременна. Ему однажды сказали, что она родила, и это было через семь месяцев после их прощания. Кстати, сообщила ему об этом, и с удовольствием, одна их общая знакомая. Она говорила и внимательно наблюдала за выражением лица Борискова – ей было по-женски интересно, как он на это среагирует. До этого они просто болтали о чем-то незначащем, но когда Борисков узнал о Софье, он дальше не смог и слова из себя выдавить. Он испытал настоящую душевную боль. Хотя, в общем-то, дело, казалось бы, самое радостное и великое: родился ребенок. Довольно, надо сказать, любопытное ощущение, когда внезапно узнаешь, что твоя любимая женщина родила ребенка не от тебя. До этого все-таки была какая-то очень маленькая, но надежда, что она однажды позвонит и вернется. Он каждый телефонный звонок ждал, что это от нее. И знал, что уже все, но все равно что-то внутри ждало. В нем еще жило какое-то детское ожидание чуда. И вдруг облом. Примерно такое же чувство, наверно, испытали ребята-комсомольцы из романа "Как закалялась сталь", строившие железную дорогу, когда им сказали, что, мол, смены не будет. Потом, еще через сколько-то лет, эта же самая подруга опять встретила