Враг империи

Выдержав долгую паузу для пущего эффекта, Вериллий звучно проговорил:

– Светлая магия не знает таких чар.

Жрецы за столом довольно переглянулись, у Падерика был вид счастливой свиньи, досыта нажравшейся помоев. Наверное, учитывая требование Верховного о неприменении ко мне пыток, жрец опасался, что маг в последний момент вытащит меня из беды. Но заявление Вериллия делало благоприятный исход невозможным.

– А какое именно из темных заклятий? – обвинитель с пылающими глазами подскочил к Верховному.

Тот брезгливо отстранился.

– Во—первых, я предпочитаю, когда при разговоре со мной люди используют обращение «ваше высокомагичество». – Жрец позеленел и прикусил губу. – Во—вторых, попрошу не подходить ко мне так близко. У меня очень тонкое обоняние. – Обвинитель пунцово покраснел. – В—третьих, не хотите ли вы сказать этим вопросом, что я разбираюсь в темной магии? Это намек? Так вот, милейший… как вас там? Я понятия не имею, какое заклятие использовал барон Сайваар. Мне не знакомо колдовство мрака.

Падерик, после вопроса обвинителя вдруг насторожившийся, выслушав резкую отповедь Верховного, разочарованно отвернулся.

– Подловить решили, уродцы, – сказал в моем сознании голос Вериллия. – И ты позволишь этим ничтожествам сжечь тебя, Рик? Одумайся, сынок. Я все еще могу помочь тебе.

Я опять еле заметно, но твердо покачал головой.

– Зря ты так, мой мальчик. Зря… – в мыслеречи мага слышалась вроде бы искренняя грусть.

– Я могу быть свободен? – искусно переплетая издевательскую вежливость с пренебрежением, спросил у обвинителя Верховный, и, получив утвердительный ответ, с царственным видом покинул зал суда.

Проводив его затравленным взглядом, прыщавый жрец встрепенулся и, злобно покосившись на меня, произнес обвинительную речь:

– Ваша честь! Высокий суд! Как вы видите из неопровержимых свидетельств, бастард Рик, он же барон Сайваар, виновен в двух покушениях на жизнь его императорского величества Ридрига Второго, участии в заговоре с целью государственного переворота, а также в применении самых страшных и смертельных видов темной магии. Подорвано драгоценное здоровье нашего монарха и его дочери. Какое преступление может быть ужаснее? И есть ли достойное наказание? Есть! Справедливый и неотвратимый суд Луга всеблагого! Так предоставим же богу свершить его как можно быстрее! На костер его! На костер! – последние слова тощий выкрикнул истеричным фальцетом, глядя на меня сверкающими яростью глазами и размахивая руками, словно припадочный.

Я ухмыльнулся в ответ на его воззвания. А парень—то искренне меня ненавидит! В отличие от жрецов жюри, которые, похоже, знали, что здесь происходит ловкая инсценировка. Фанатик, однако. Самый опасный человеческий тип. Слепое, безотказное орудие в руках негодяев. Такие как он во имя возведенной в абсолют идеи не остановятся ни перед чем. Им все равно, кого убивать – женщину, старика, ребенка, и сколько будет этих убийств – лишь бы шло на пользу делу, которому они посвятили жизнь. Они не испугаются и собственной смерти, еще и за честь будут считать. Еще бы: умереть за идею – великое счастье! Ими очень легко управлять, достаточно лишь сказать правильные слова и умело вдохновить фанатиков на свершения. Они отличные исполнители, верные и преданные, и идеальные воины. Любовь к идее притупляет у них чувство физической боли, а порой боль даже причиняет наслаждение. Как правило, такие люди умственно очень ограничены. Могут быть неплохими специалистами в своем деле, но не более того. Высот мастерства они не достигают никогда. Если это не мастерство убивать. Они не читают книг (кроме трудов своих идейных вдохновителей), не любят и не умеют общаться с людьми (кроме единомышленников). Фанатики не способны испытывать любовь (если речь не идет о любви к пресловутой идее). Сострадание им тоже чуждо. Это ущербные существа, неумные и не имеющие жизненных интересов. А часто – обиженные в детстве и оттого тихо ненавидящие весь мир. Если у вас в семье растет ребенок, любите его! Рассказывайте ему о чудесах окружающего мира, читайте книги, пойте колыбельные на ночь, разговаривайте с ним. И главное, сделайте так, чтобы малыш знал: он нужен и любим. Любовь дарит чувство защищенности и уверенности. Я—то знаю, о чем говорю… У меня целых пять лет этого не было.

Пока я размышлял таким образом, судьи за столом лениво перешептывались. Наконец Падерик спросил:

– Сын мой, признаешь ли ты себя виновным в преступлениях, в которых тебя обвиняют?

– Нет, – спокойно ответил я. А чего уже волноваться—то было?

– Не хочешь ли ты покаяться в грехах во имя спасения своей души?

– Нет.

– Покайся, сын мой, Луг милостив.

– Нет.

– Рассмотрев все свидетельства и доказательства, суд признает Рика Сайваара виновным во всех заявленных обвинением преступлениях, – рожа Великого отца стала злорадной. – И приговаривает его к казни через сожжение на костре. Приговор будет приведен в исполнение шестого числа месяца Луга, в девять часов утра, на площади Семи королей.

Вот и все. Теперь точно все. Я не мог понять, что чувствую теперь, когда моя участь решена, и обратной дороги нет. Ни страха, ни паники не было. Приговор не стал неожиданностью, я и не надеялся, что он будет иным. Но после его произнесения что—то изменилось в душе. Там поселилась сосущая тоска, а еще сожаление. Сожаление о том, чего я не сделал – по лени, невнимательности, забывчивости, невозможности или просто потому, что время еще не пришло. Я не обеспечил дядюшке Ге спокойную старость, ни разу не сказал старику, как он мне дорог, и не поблагодарил его за то внимание и родительскую любовь, которые он мне подарил. Я не достиг высот в каком—либо мастерстве и не успел стать уважаемым человеком. Наверное, никто не скажет после моей казни: «А он был хорошим парнем!» Ну, может, только дядя и мастер Триммлер. Я не сумел прожить такую жизнь, чтобы у людей нашлась достойная тема для поминальной речи. Я никогда не любил по—настоящему, так, чтобы дух захватывало, чтобы умереть за нее было не жалко! Я не увижу своего ребенка. Свою дочь. Никогда не узнаю, какие у нее будут глаза, улыбка, смех…

При мысли о дочери во мне всколыхнулась протестующая веселая злость. Да что ж ты, Рик? Ведь еще не у столба стоишь! Мало ли что может произойти за ночь! Надейся, надейся до последнего и даже на костре не теряй веры в лучшее! Мужик ты или нет? Мы еще пободаемся!

Стражники ухватили меня с двух сторон и потащили вон из зала. На улице мне опять завязали глаза и транспортировали назад, в Счастливое местечко. Когда за мной захлопнулась дверь камеры, я подошел к стене и дотронулся до сырого камня. Может быть, хоть часть зелья была смыта влагой? Я попытался сотворить какое—нибудь, хоть самое простенькое, волшебство. Ничего не получилось. Антимагические заклятия, наложенные на камеру самыми искусными чародеями Совета, были слишком мощны. Я лихорадочно искал пути к спасению, отказываясь верить, что их просто не существует, перебирал в сознании различные виды магии – ничего на ум не приходило. И вот когда я уже махнул рукой и решил выспаться напоследок (говорят, конечно, мол, после смерти все отоспимся, но сильно сомневаюсь, что такой сон приносит удовольствие), меня посетила знатная мысль. А что, если попробовать пройти сквозь стену? Ведь смог же я у изначальных преодолевать толстенный слой Солнечного камня? Может быть, магия древнего племени неподвластна охранным зельям и заклятиям? Так… как там учил меня Райл? Собраться, сосредоточиться. Сделать глубокий вдох. Поверить в себя. Не сомневаться в результате… Не сработало. Все же маги Совета знали свое дело туго. Я ощутил, как стена отторгает меня. Печально. Собрался было сесть на солому, но ощутил, как что—то держит меня за кончики пальцев. Попытавшись пошевелить скованными руками, понял: пальцы застряли в стене! Значит, я угодил рукой в то место, где зелье смыла сочащаяся из камня влага. Чтобы освободиться, пришлось попотеть. Выдернув пальцы из стены и оставив внутри камня полоски содранной с них кожи, я принялся разглядывать и ощупывать скользкую поверхность, пытаясь обнаружить наиболее сырое место. Нашел. Ближе к углу вода лилась по стене крошечными струйками, соединявшимися между собой и снова разбегавшимися от соприкосновения с неровностями и шероховатостями. Еще одна попытка. На этот раз я ввинтился в стену почти целиком, но вдруг меня отшвырнуло назад, я споткнулся о постылые кандалы и растянулся на полу, сильно ушибив локоть и чувствительно приложившись затылком. Значит, дело не только в зелье на стенах, но еще и в заклятиях, наложенных на саму камеру. Скорее всего, они гасят любые виды волшбы. А учитывая, что я считаюсь в Совете человеком непредсказуемым, полным сюрпризов и склонным к преступной деятельности, волшебники постарались как следует. Может, даже какие—нибудь экспериментальные чары наложили. Я уселся на соломе и решил посвятить оставшееся до казни время воспоминаниям и раздумьям. Где—то я слышал, что человек перед смертью перебирает в уме все события своей жизни, прощается мысленно с близкими, анализирует собственные поступки… Ничего такого в голову не шло. Душу бередила боль за товарищей, пострадавших из—за моей миссии, оказавшейся никому не нужной. Грызло беспокойство за тех, кто еще может попасть в поле зрения храмовников и магов. И еще в сердце крохотным огоньком снова затеплилась вера в то, что я не погибну. Называйте это как хотите: глупость, упрямство, надежда, интуиция… Я знал точно: мое время еще не пришло. Вопрос в том, знают ли это те, кто собрался меня казнить? В конце дня тюремщик принес грязную миску с воняющим рыбой месивом, в котором просматривались чешуйки и плавники, и кувшин с водой. Изучив свой ужин, я решил, что вполне могу себе позволить его не есть. Жить оставалось не так много, и на эти последние часы сил хватит. А если мое предчувствие верно, и я останусь в живых, найду себе еду поприличнее. Маленький лучик в окне погас, и я решил поспать. Закрыл глаза, но сон не шел. Перед внутренним взором мелькали лица друзей, врагов, картины прошлых сражений. Я снова уселся на соломе. Что за мука? Скорей бы наступило утро. Хоть бы оно никогда не наступало…

В замке со скрежетом повернулся ключ, вошел тюремщик, подозрительно оглядел меня и отступил, пропуская в камеру Вериллия. Опять! Ей—Луг, в казни есть один положительный момент: я больше не увижу этого гада!

– Пошел вон, – тихо, презрительно сказал Верховный, и тюремщик, поставив на пол канделябр с двумя вечными свечами, подобострастно поклонился и исчез за дверью.

– Ну, чего тебе еще надо? – устало спросил я.

– Я хочу тебя спасти, Рик. Согласись с моими условиями, и ты будешь жить.

А он упрямый! Я молча покачал головой, не желая тратить на мага слова.

– Тебе всего двадцать пять! Впереди вся жизнь. Подумай, мой мальчик. Я могу прямо сейчас устроить тебе побег. Некоторое время придется скрываться, но тебе будут обеспечены великолепные условия. А когда храмовники исполнят свою функцию, я разделаюсь с ними. К тому времени власть над империей полностью будет принадлежать мне. А ты станешь вторым лицом государства. Хочешь, я назначу тебя Верховным магом? Или главным министром? Все это займет не больше года. Соглашайся, и тебя ждет успех, власть, деньги. Счастье.

– На крови моих друзей?

– Зачем ты так, Рик? Им я уже ничем не могу помочь. Следовало раньше заключить со мной сделку, тогда я сумел бы сохранить им жизнь. А теперь кто—то должен ответить за покушение на императора. Тебе я устрою побег, а их казнят. Иначе нельзя. Но я отдам тебе Дарианну. Не сердись, мой мальчик, – Вериллий успокаивающе поднял руку, – я же вижу, тебе нравится принцесса. Еще не поздно остановить работу с ее сознанием. Мы только сотрем некоторые линии памяти, чтобы у девушки не возникало вопросов о том, что случилось с ее отцом, и какова была наша роль в этих событиях. Ты получишь прекрасную жену. Или, если хочешь, любовницу.