Врангель
Шрифт:
Врангель не только посадил радом в одном зале политических противников — он заставил их совместно плодотворно работать. Он не ограничил совет горсточкой оказавшихся под рукой „нотаблей“ [45] . Он задумал нечто большее: им было выработано положение о выборах в совет от эмиграции. Он добился того, что был создан аппарат, в одно и то же время независимый и работоспособный, и не мешавший его, Врангеля, действиям как главнокомандующего».
Русский совет был сформирован в Константинополе в марте 1921 года как «преемственный носитель законной власти», а фактически — как русское правительство в изгнании, пытавшееся распространить свою власть на всю русскую эмиграцию. Наряду с генералами А. П. Кутеповым, П. Н. Шатиловым и П. А. Кусонским в него вошли граф В. В. Мусин-Пушкин, H. H. Львов, председатель Союза торговли и промышленности Н. А. Ростовцев, член Центрального комитета Конституционно-демократической партии (кадетов) князь П. Д. Долгоруков, бывший меньшевик Г. А. Алексинский. Однако за пределы русской общины Константинополя, включая галлиполийские лагеря, власть Русского совета не распространялась.
45
Нотабли( от лат.notabilis — значительный) — члены совещательного собрания, созывавшегося в XIV–XVIII веках во Франции королем для обсуждения государственных вопросов. Назначались королем из представителей трех сословий: высшего дворянства, духовенства, городской верхушки. (Прим. ред.)
Врангель жил на яхте «Лукулл» до того момента, как она затонула после столкновения с итальянским пароходом. (Подозревали, что это был не случайный инцидент, а покушение на Врангеля.) H. H. Чебышев вспоминал о последней встрече с Врангелем на борту его плавучего пристанища:
«14 октября 1921 года накануне отъезда в Софию я отправился на „Лукулл“ проститься с Врангелем. „Лукулл“, на котором жил Врангель, стоял в это время между Топ-Хане и Дольме-Бахче вблизи турецкого парламента, на бочках, к которым когда-то был прикреплен наш стационер [46] . Переведен „Лукулл“ был сюда с более отдаленного пункта, середины Босфора, так как Врангелю приходилось пешком ходить в посольство. Раньше это составляло версты четыре, автомобиль же и оба катера были испорчены, и на починку денег не было. Врангель всегда стеснялся что-нибудь тратить на личные надобности…
46
Стационер— в данном случае судно, постоянно находящееся на стоянке в иностранном порту. (Прим. ред.)
Врангель оставил меня завтракать. Как всегда, завтракали несколько человек.
Прощаясь со мной, он сказал:
— Передайте в Софии Шатилову, что нельзя больше тянуть с перевозкой последних войск. Они нервничают. Вся теплая одежда отправлена в Болгарию и Сербию, войска ходят в гимнастерках.
Когда моя шлюпка отваливала от яхты, Врангель стоял у борта и улыбался. Он что-то крикнул, но я не расслышал.
„Лукулл“, выделявшийся своими изящными очертаниями, казался барской игрушкой. Он слегка покачивался на синей зыби Босфора. В прежнее время „Лукулл“ был яхтой российского посла в Константинополе и носил название „Колхида“. Потом он… стал яхтой командующего Черноморским флотом, а в константинопольское время сделался штаб-квартирой генерала Врангеля. С докладами мы ездили на „Лукулл“. Некоторые наши совещания происходили на нем же. На „Лукулле“ Врангель переживал и вынашивал трагедию своей армии, размещенной в Галлиполи, Лемносе.
Отсюда он вел борьбу, изо дня в день отстаивая искусно и упорно перед союзным командованием целостность военной организации.
„Лукулл“ стоял совсем близко от берега. Высадившись из шлюпки на пристань и взглянув последний раз на него, я, конечно, не подозревал, что ему осталось жить последние сутки».
Пятнадцатого октября 1921 года около набережной Галаты яхту протаранил итальянский пароход «Адрия», шедший из советского Батума, и она мгновенно затонула, унеся жизни трех членов экипажа. Врангеля и членов его семьи на борту в этот момент не было. Странные обстоятельства гибели «Лукулла» вызывали у многих современников подозрения в организации преднамеренного столкновения.
Когда через два дня Чебышев в Софии показал телеграмму о гибели яхты Шатилову, тот заметил: «Бедный главком, всё то немногое, что было у него, хранилось на „Лукулле“».
Чебышев описал обстоятельства гибели плавучей штаб-квартиры Врангеля, основываясь на воспоминаниях очевидцев:
«„Лукулл“ был протаранен 15 октября около 5 часов дня шедшим из Батума итальянским пароходом „Адриа“. Генерал Врангель и командир яхты находились на берегу, съехав с яхты примерно за час до ее гибели. Спокойное поведение всех чинов яхты и конвоя главнокомандующего дало возможность погрузить на шлюпки и спасти в первую голову семьи чинов яхты и команду. Все офицеры и часть матросов до момента погружения оставались на палубе и, лишь видя непредотвратимую гибель яхты, бросились за борт и были подобраны подоспевшими катерами и лодочниками.
Дежурный офицер мичман Сапунов пошел ко дну вместе с кораблем. Кроме мичмана Сапунова, погиб также корабельный повар Краса. Позже выяснилось, что погиб еще третий человек — матрос Ефим Аршинов, уволенный в отпуск, но не успевший съехать на берег».
Чебышев привел несколько фактов, свидетельствующих в пользу утверждения о преднамеренном потоплении яхты с целью покушения на Врангеля:
«„Лукулл“ стоял у европейского берега Босфора, почти около самого берега. Для того чтобы яхту протаранить, пароходу надо было перпендикулярно повернуть к берегу, свернув в сторону от своего курса. В день катастрофы прибывший из Батума океанский пароход итальянского пароходства „Адриа“… возвращался после союзного контроля к набережной Галаты. „Адриа“ врезалась в правый борт яхты и буквально разрезала ее пополам. От страшного удара маленькая яхта стала тотчас же погружаться в воду и в течение двух минут затонула.
Удар пришелся как раз в среднюю часть яхты — нос „Адрии“ прошел через кабинет и спальню генерала Врангеля…
Когда „Адриа“ подошла к „Лукуллу“ до 3-х
кабельтовых (300 морских саженей), казалось, что она свободно разойдется с „Лукуллом“, оставив его с правого борта, но „Адриа“, изменив курс, шла прямо на „Лукулл“…Сблизившись с „Лукуллом“ на полтора кабельтовых (150 морских сажен), „Адриа“ отдала один якорь, затем застопорила машину и дала задний ход. Но было уже поздно — по инерции корабль шел прямо на „Лукулл“. На расстоянии менее одного кабельтова (100 морских сажен) „Адриа“ отдала второй якорь, но это было уже бесполезно.
„Адриа“ ударила „Лукулл“ в борт под прямым углом и, разрезав борт „Лукулла“ на протяжении более трех футов, отошла задним ходом. Никаких мер для спасения людей „Адриа“ не приняла: ни одна шлюпка не была спущена, не были поданы концы и круги».
А вот рассказ очевидца, подъесаула Кобиева, находившегося на яхте главнокомандующего в момент крушения:
«15 октября, около 4 часов 30 минут дня, я поднялся из своей каюты и вышел на верхнюю палубу. Встретившись там с дежурным офицером, мичманом Сапуновым, мы начали гулять. Через некоторое время мы обратили внимание на шедший от Леандровой башни большой пароход под итальянским флагом. Повернув от Леандровой башни, он стал пересекать Босфор, взяв направление на „Лукулл“. Мы продолжали следить за этим пароходом. Пароход с большой скоростью, необычайной для маневрирующих или входящих в Золотой Рог судов, приближался к „Лукуллу“. Заметно направление пароход не менял, и было ясно видно, что, если он не изменит направления, „Лукулл“ должен прийтись на его пути. Когда пароход был прямо на носу итальянского дредноута „Дуильо“, я, видя, что итальянский пароход не уменьшает скорости и не изменяет направления, спросил мичмана Сапунова, не испортилась ли у него рулевая тяга, так как при той скорости и громадной инерции, какие он имел, он не успеет свернуть в сторону, даже если положить руль круто на бок. Сапунов ответил, что, действительно, что-то ненормально. Но тогда пароход не шел бы с такой скоростью и уверенностью, давал бы тревожные гудки и так или иначе извещал бы о своем несчастье и опасности от этого для других. Тем не менее пароход, не уменьшая хода, двигался на яхту, как будто ее не было на его пути… Шагов примерно за 300 от яхты мы увидели, как из правого шлюза отдали якорь. Тут нам стало ясно, что удара нам в бок не миновать, так как при скорости, с которой шел пароход, было очевидно, что на таком расстоянии якорь не успеет и не сможет забрать грунт и удержать пароход, обладающий колоссальной инерцией. Мичман Сапунов крикнул, чтобы давали кранцы, и побежал на бак вызывать команду. Я кинулся к кормовому кубрику, где помещались мои казаки, и закричал, чтобы они по тревоге выбегали наверх. В этот момент я услышал, как отдался второй якорь, и пароход, приблизясь так, что уже с палубы „Лукулла“ нельзя было видеть, что делается на носу парохода, продолжал неуклонно надвигаться на левый борт яхты. Секунд через 10 он подошел вплотную, раздался сильный треск, и во все стороны брызнули щепки и обломки от поломанного фальшборта, привального бруса и верхней палубы».
И всё же версия о преднамеренном покушении не кажется реальной. Во-первых, нельзя было предвидеть, когда именно Врангель будет на яхте. Во-вторых, невозможно было столь прицельно протаранить «Лукулл», чтобы нанести удар точно по каюте главнокомандующего. В-третьих, для того чтобы умышленно таранить яхту, необходимы были согласованные действия ряда членов команды «Адрии», включая ее капитана. Трудно представить, чтобы ЧК в короткий срок смогла бы завербовать столь большое число итальянских моряков, с риском огласки. К тому же капитану пришлось отвечать перед судовладельцем за катастрофу со всеми ее последствиями вроде срыва рейса, выплат компенсаций пострадавшим и т. п. Если бы чекисты действительно хотели убить Врангеля, то проще было бы не разрабатывать сложную и очень ненадежную операцию с тараном яхты, а завербовать одного или нескольких офицеров в Константинополе, которые под каким-нибудь предлогом попали бы на «Лукулл» или подстерегли Врангеля в городе. Ведь несколько тысяч галлиполийцев возвратились в Советскую Россию, и не так уж сложно было бы найти среди них подходящих агентов.
Занимаясь главным образом политическими и финансовыми делами, Врангель всё меньше внимания уделял военным вопросам; во многом передоверив их Кутепову. В составе армии лишь Добровольческий корпус остался верен барону, а казачьи атаманы фактически вышли из его подчинения.
В конце 1921 года Врангелю удалось организовать переезд своих войск в Болгарию и в Королевство сербов, хорватов и словенцев (с 1929 года — Королевство Югославия). Там они получили виды на жительство, но оставались на полуказарменном положении и сохранили значительную часть оружия. 1-я кавалерийская дивизия численностью 3300 человек в полном составе поступила на службу в югославскую пограничную стражу. Около семи тысяч бывших военнослужащих Русской армии предпочли уехать в Советскую Россию. В сентябре 1921 года прекратил свою деятельность Русский совет.
Врангель со штабом переехал из Константинополя в Королевство сербов, хорватов и словенцев в марте 1922 года, выбрав местом своего жительства городок Сремские Карловцы, в 50 километрах от Белграда. Там произошло воссоединение семьи — к сыну из Германии приехали Мария Дмитриевна и Николай Егорович. В то время у Петра Николаевича и Ольги Михайловны родился четвертый ребенок, сын Алексей.
Барон понял, что бывшие союзники России не предоставят помощи последним ее воинам, и заявил: «Я ушел из Крыма с твердой надеждой, что мы не вынуждены будем протягивать руку за подаянием, а получим помощь от Франции как должное, за кровь, пролитую в войне, за нашу стойкость и верность общему делу спасения Европы. Правительство Франции, однако, приняло другое решение. Я не могу не считаться с этим и принимаю все меры, чтобы перевести наши войска в славянские земли, где они встретят братский прием». Постепенное прекращение французских субсидий послужило главной причиной переброски Русской армии из окрестностей Константинополя. Последний русский солдат покинул Галлиполи 5 мая 1923 года. И в этот же день Врангель объявил о своем подчинении великому князю Николаю Николаевичу.