Врангель

Из иностранцев, очутившихся на территории Российской империи в результате Первой мировой войны, на стороне белых оказался, и то лишь в течение весьма короткого времени, лишь пятидесятитысячный Чехословацкий корпус. Однако после колчаковского переворота чехи перешли к нейтралитету, а закончили тем, что в январе 1920 года выдали Колчака вместе с золотым запасом красным повстанцам. Это еще раз демонстрирует результаты отсутствия политической гибкости у белых. Если же добавить, что большевикам достались подавляющая часть военных запасов царской армии (а к осени 1917 года они оказались весьма внушительными) и главные центры военной промышленности, то положение белых с самого начала Гражданской войны представляется почти безнадежным. Уравновесить гигантский перевес в ресурсах, который был у красных, могла только мощная поддержка белых извне. Однако Германия, первоначально помогавшая донскому атаману П. Н. Краснову, вскоре вышла из войны. Страны же Антанты довольно скупо снабжали белые армии вооружением и боеприпасами, поскольку не слишком верили в их победу. Союзные же войска оказались бесполезны. Измотанные в Первой мировой войне, они легко поддавались антивоенной агитации и отказывались сражаться против большевиков. В этих условиях спасти белых могло только чудо. И оно едва не случилось в 1920 году…

Врангель, кажется, только в начале 1920 года, в период агонии Вооруженных сил Юга России, понял, что одними военными средствами Гражданскую войну не выиграть и для победы нужны привлекательная для народа политическая программа и понятные лозунги. Он попытался осуществить такую программу в Крыму, когда уже было слишком поздно. Но осенью 1918-го у Петра Николаевича никаких идей по привлечению масс на сторону белых не было и пленных он предпочитал расстреливать.

Не исключено, что, расстреливая пленных в большом количестве (как мы увидим дальше, в других случаях счет шел на сотни), Врангель хотел «сродниться» с элитой Добровольческой армии — «первопоходниками», стать своим в их среде.

Но вернемся к тому несчастливому октябрьскому дню, когда произошло одно из наиболее драматических событий в жизни нашего героя — он едва не попал в плен к красным. Врангелевская же дивизия потерпела чувствительную и обидную неудачу. Елисеев вспоминал: «Вдруг прискакал казак со словесным приказанием от генерала Врангеля: „Бригаде спешно идти вперед. Наши отступают. Запорожцы потеряли даже свои два орудия“… Выскочив на плато, полк встретил генерала Врангеля, шедшего нам навстречу совершенно одного и оглядывавшегося назад. Он приказал немедленно же полку рассыпаться в лаву и двигаться вперед. И когда полк по скошенному полю, „по стерне“, выскочил на гребень — мы увидели далеко впереди себя хвост конницы красных, шагом отходящей к станице Урупской. Южнее нас, отдельными сотнями, продвигался вперед 1-й Запорожский полк».

Генерал Врангель так описывает случившееся:

«С рассветом 2-го октября преследование возобновилось. Противник, спеша к переправам, быстро отходил перед нашими частями… и заняли.

Закончив дела, часов около десяти, выехал на автомобиле на хутора Синюхинские. Я застал там линейцев (по мнению Елисеева, барон перепутал их с корниловцами. — Б. С.) и черкесов, расположившихся на привале. Лошади были заведены во дворы (Елисеев поправляет, что полки стояли на западной окраине хутора, на открытом выгоне. — Б. С.), люди пили чай. Мне передали донесение полковника Топоркова (командира 2-й бригады. — Б. С.). Он в шести верстах вел бой с прикрывающим переправу арьергардом противника. Я решил проехать туда. Полковник Топорков со штабом находился на артиллерийском наблюдательном пункте, на небольшом кургане. Тут же, за курганом, стояли два горных орудия, шагах в двухстах. За скирдами соломы расположились в прикрытие к батарее две сотни запорожцев. Впереди маячила лава.

Цепь противника залегла вдоль оврага, тянувшегося в 1500 шагах перед фронтом. Пули посвистывали, долетая до наших батарей. Я оставил автомобиль возле прикрытия и пешком, со старшим адъютантом капитаном Роговым и ординарцем, прошел к батарее. Расспросив полковника Топоркова об обстановке, я взял бинокль и только стал рассматривать позиции красных, как услышал крик: „Конница!“

Лава запорожцев, повернув, поскакала на батарею. За ней, из-за оврага, поднималась густая лава красной конницы. Командир батареи подал команду: „Беглый огонь!“ Однако запорожцы продолжали скакать, преследуемые конницей противника. Было ясно, что на плечах казаков красные ворвутся на батарею. Раздалась команда „На-задки!“. Но было уже поздно: отдельные всадники проносились мимо нас.

Поддавшись общему бегству, стоявшие в прикрытии две сотни запорожцев поскакали в тыл. Я, полковник Топорков и другие офицеры пытались остановить скачущих казаков, но — тщетно. Всё неслось неудержимо. Отдельные неприятельские всадники стали подскакивать к орудиям. Одно орудие опрокинулось. Я видел, как артиллерийский офицер выстрелил в одного из набросившихся на орудие всадников и как другой, наотмашь, ударил его шашкой. Окруженный несколькими кавалерийскими всадниками — рубился полковник Топорков. Я бросился к своему автомобилю, но, к ужасу, увидел, что машина, работая на холостом ходу, стоит, врезавшись передними колесами в пахоту. Далеко впереди мелькали бросившие машину шофер и его помощник. Я побежал к кукурузному полю. Правей и левей меня скакали врассыпную казаки и бежали артиллеристы. Вокруг второго орудия шла свалка, раздавались выстрелы, сверкали шашки. Ко мне подскочил артиллерийский офицер — „Ваше превосходительство, возьмите мою лошадь!“ Я отказался. Офицер настаивал, продолжая ехать рядом со мной. „Лошади Вашей я не возьму все равно. Скачите в хутор, ведите сюда линейцев и черкесов, а также мой конвой и моих лошадей!“

Офицер поскакал. Я продолжал бежать. Оглянувшись, я увидел трех всадников, скакавших ко мне. На ходу они нагнали какого-то бегущего солдата. Раздался выстрел, и лошадь одного из них упала. Остальные набросились на солдата. Я схватился за револьвер, но, к своему ужасу, увидел, что кобура пуста: накануне я подарил мой револьвер начальнику Черкесского отряда в обмен на поднесенный мне им кинжал и совсем забыл об этом. Шашки на мне не было. Я был совсем безоружным. В эту минуту правее меня показалась мчавшаяся во весь опор лазаретная линейка (повозка. — Б. С.). В ней сидели две сестры милосердия и лежал раненый офицер-артиллерист полковник Фок. Напрягши все силы, я пустился бежать за линейкой, нагнал ее и на ходу вскочил. Красные всадники стали отставать.

Отчаяние и злоба душили меня. Гибель батареи, бегство запорожцев, бессилие мое остановить казаков. Сознание, что мне доселе не удалось взять мои части в руки, поднимало в душе моей бурю негодования и горечи. Я всячески гнал лазаретную линейку и трепетно взглядывал вперед — помощь не приходила.

Наконец мы нагнали солдата, верхом на артиллерийском уносе. Взяв у него одного из коней, я верхом, на неоседланной лошади, бросив линейку, поскакал и вскоре встретил идущих на рысях линейцев. За ними шли черкесы. Развернув бригаду, я повел ее вперед. Противник сразу стал быстро отходить за свою пехоту. Он успел увести оба орудия и мой автомобиль, забрав с собой своих раненых, и догола раздеть оставшихся на месте боя трупы наших офицеров и солдат. Мы потеряли семь артиллерийских офицеров и несколько солдат-артиллеристов, зарубленных на самой батарее».

Набег совершили всего две сотни красной конницы. По мнению Ф. Елисеева, в этом трагическом эпизоде Врангель был виноват сам: «Он распылял полки, а сам оставался в станицах, предпочитая выступления перед стариками на станичных сборах интересам фронта. Кроме того, в Гражданской войне, полной случайностей, нельзя командовать конной дивизией, разъезжая на автомобиле. Было нам о чем подумать тогда, слушая всё это от своих родных казаков освобожденной станицы!»

Свидетелем этого боя оказался и Сергей Мамонтов, состоявший в прислуге одного из тех двух орудий, что отбил у белых Кочубей. Он увидел барона таким: «С боем наша дивизия заняла большую станицу Урупскую. Генерал Врангель приехал на автомобиле и был торжественно встречен. Врангель выделялся большим ростом. Он носил русскую форму. Станичный атаман преподнес ему кинжал. Для ответного подарка Врангель отцепил свой револьвер и дал его атаману…»

Рассказ Мамонтова о красной атаке немного отличается от изложения Врангеля:

«На кургане собралось начальство. Приехал Врангель на автомобиле, оставил машину у наших вещевых повозок и пешком, большими шагами дошел до кургана. Я из любопытства подошел к кургану, чтобы посмотреть на Врангеля и послушать, что говорят старшие.

Один из офицеров сказал с удивлением:

— Странно… Почему наша лава возвращается?

Все схватились за бинокли.

— Да, странно… Переходят на рысь… Шашки поблескивают на солнце…

— Да это вовсе не наши…

— Красные! Атака!

— К бою!

Красная конница была уже недалеко, она перешла на галоп. У нас началась паника. Я бросился к орудию. Мы выпустили два выстрела картечью и рассеяли конницу перед нами, но оба фланга нас захлестнули. Мы прицепили орудие на передок, но не имели времени поставить на низкую ось. Ездовые (Ларионов и Ранжиев) тотчас же тронули крупной рысью. В нашем орудии почему-то было только два выноса (4 лошади) вместо трех. Коноводы подали лошадей. Я еще не вполне отдавал себе отчета в опасности и был удивлен истерическим криком коновода: