«Врата блаженства»

Рассвет застал Хафсу в полудреме, она только начала засыпать. Самира, которая все это время лежала, стараясь вовсе не дышать, наконец смогла повернуться на другой бок.

Не зря госпожа боится, эта Хуррем еще себя покажет, хезнедар-уста в этом не сомневалась. Когда Повелитель стал проявлять слишком большой интерес к девчонке, Хафса поручила Самире внимательно понаблюдать за ней. Но султан вскоре ушел в поход, и все, казалось, разрешится само собой. Повитуха, наблюдавшая за Хуррем, сказала, что будет мальчик. Это означало, что ее время в спальне Повелителя закончено, а сын не старший.

Но Бог решил иначе, из сыновей Сулеймана остался только Мустафа, а Хуррем родила Мехмеда. К тому же сам султан назвал ее в фирмане Хасеки – близкой к сердцу. Пока Хуррем ходила беременной, Хафса поручила верной Самире узнать от Зейнаб о Хуррем все.

Когда-то, много лет назад, когда Хафса и Сулейман жили еще в Трапезунде, Зейнаб была среди служанок Хафсы. Но женщина никогда не была рабыней и с Хафсой в Манису не поехала, а вот в Стамбуле объявилась снова. Увидев Зейнаб, Хафса даже обрадовалась:

– Пойдешь ко мне служить?

Та пожала плечами:

– Я лекарством занимаюсь.

– Вот и хорошо, мне такая очень нужна.

Но Зейнаб и теперь предпочла свободу, она приходила и уходила, когда хотела, потом умудрилась подружиться с Фатимой и просто прилипла к ее подопечной. Теперь обе старухи жили в крохотной комнатке у Хуррем, опекая наложницу так, словно она была их внучкой.

Хафса задала вопрос Самире:

– Почему? Узнай, что такого они нашли в этой девчонке.

Хафса хорошо знала обеих женщин, они просто так кого-то опекать не будут. А ведь Фатима даже уходила от Хуррем, но вернулась. Значит, не так проста эта роксоланка.

Самира не раз пыталась разговорить Зейнаб, та в ответ только усмехалась:

– Эта женщина такая же, какой была Нур-Султан.

– Мечты – богатство бездельников, – фыркала Самира. – Твоя Хуррем никто!

Зейнаб в ответ усмехалась:

– Время покажет. А твоя госпожа зря беспокоится, Хуррем ей не помеха.

– Кто тебе сказал, что госпожа беспокоится?

– А то нет?

– Беспокоится, конечно, ей не все равно, кто будет матерью внука.

– Аллах дает науку тому, кто просит, а ум – тому, кто сам захочет.

– Э, нет, говорят не так! А богатство – тому, кто сам захочет. Вот как.

– А ум не богатство, скажешь? Самое большое богатство, потому что глупая курица и красивый гребень петуху поносить дала, да об этом забыла, и снесенное яйцо у нее отбирают, потому что кудахчет по глупости, в суп первой попадает. А умная серенькая птичка и птенцов высиживает, и до старости живет.

– Вах, вах, раскудахталась! Что такого есть в твоей Хуррем, чего нет в других? Мало ли умных женщин в гареме?

– Умных, да не таких. А в ней готовность учиться и меняться, если нужно.

– Вороне ее птенец соловьем кажется. Не тверди о сухой лепешке, что это мед, не то уста слипнутся.

– Ничего, еще увидите…

Так ни о чем и не договорились.

Роксолана держалась чуть в стороне, это совсем не нравилось валиде. Издавна в гаремах было правилом не оставлять наложниц одних. Девушки и женщины, даже став гезде или кадиной, все равно все делали на виду друг у дружки. Они вместе ели, а кадина на глазах у служанок, вместе гуляли, много болтали… Так спокойней, когда разговор общий, пусть он глупый или завистливый, невозможно не выболтать самое сокровенное.

Хуррем даже если рядом с другими, то все равно одна. Часто она просто не слышала, что говорят остальные, витала в облаках собственных мыслей, если спрашивали – отвечала, просили прочесть стихи – читала, но не больше. Была ли веселой, смешливой? Скорее такой казалась.

Но еще чаще она под каким-то предлогом старалась держаться отдельно – гуляла по саду в сопровождении Гюль, сидела под наблюдением кизляр-аги в покоях султана за книгой, ухаживала за цветами в саду.

Это не могло нравиться валиде, женщина, которая сторонится остальных, может думать о чем угодно. Но поделать Хафса со строптивой наложницей ничего не могла, та не нарушала основных требований, а свои долгие прогулки или сидения за книгами объясняла просто: читать разрешил Повелитель, а во время прогулок ребенок меньше толкается, ему легче, когда она ходит.

После рождения Мехмеда Хуррем и вовсе стало не до остального гарема, особенно когда малыша у нее забрали и мальчик отказался брать чужую грудь.

Конечно, Хафса могла разрешить строптивой мамаше самой кормить ребенка, но почему-то противилась этому изо всех сил, даже понимая, что внук голодает. Почему? Словно чувствовала, что, победив в одном, Хуррем сумеет одержать верх и в остальном.

Но валиде не жестокая, она сделала вид, что не догадывается, что Хуррем сцеживает молоко и Мехмеда кормят им. Однако долго такое продолжаться не могло, ребенку нужно нормальное кормление, а не слабое его подобие. Зейнаб уже решила идти к Хафсе и требовать, чтобы та перестала мучить внука и позволила Хуррем кормить самой, понимала, что после того валиде выставит ее из гарема, потому и оттягивала такой разговор. Но тут пришло известие, что султан возвращается.

Хасеки

Сулейман вернулся в Стамбул почти тайно, оставив войско позади. Переправился во дворец со стороны запасного входа, ближе к гарему. Отмахивался от любых уговоров Ибрагима показаться народу. Душа не лежала красоваться перед ревущей толпой, когда в семье горе.

Да и не в одной султанской семье, чума всегда выкашивала много народа. И Европа, и Азия страдали одинаково, считая болезнь карой Божьей. В Европе после очередной эпидемии тоже почти пустовали города.

Приехав, долго сидел, не допуская к себе никого. Да, любимым сыном у султана был Мустафа, а не умершие Махмуд и Мурад, но все равно это сыновья, к тому же Махмуд старший. Болезнь забрала сыновей взамен успехов на поле боя, тяжелая жертва…

В гареме знали, что Повелитель во дворце, все ждали его появления или вызова к себе.

В напряжении сидела Хафса, она словно замерла, привычно прислушиваясь к тишине гарема. Что скажет Сулейман, укорит ли за то, что не сберегла сыновей? Кто знает, в чем нажаловалась ему эта Хуррем, ведь как только взяла к себе переписчицу, так гонцы устали мотаться к султану и обратно с ее посланиями.

Укоров из-за смерти сыновей Хафса не боялась, к смерти все привыкли, ее воспринимали как неизбежное зло. Так привыкают к гибели на поле боя, прекрасно зная, что ни одна битва, ни один штурм не обойдется без жертв. Так и чума, она всегда собирала страшный урожай, плохо, что на этот раз ее страшной жатвой стали принцы, но в этом нет вины валиде. И все же Хафса была напряжена.

Она прекрасно понимала почему – из-за Хуррем и ее Мехмеда, но даже самой себе не желала в этом признаваться.