Враждебный портной

Но вдруг сквозь оптово-рыночные воспоминания, как один сон сквозь другой, проступили воспоминания об иной (альтернативной, но будто бы тоже прожитой Каргиным) жизни. Из-под одних (относительно приличных) обоев вылезли другие – оскорбляющие человеческое достоинство. Альтернативная жизнь была неизмеримо более унылая и серая, нежели клубок, он же моток сахарной ваты, где терял мужские и душевные силы Каргин.

Недоуменному его взору предстало скучнейшее учреждение с низкими серыми потолками, рядами желтых письменных столов, казенными тусклыми лампами под зелеными стеклянными абажурами, бесконечными по периметру, как Великая Китайская стена, конторскими стеллажами с выдвижными ящичками для библиографических карточек. Время от времени сотрудники учреждения вставали из-за столов и, припадая на затекшие ноги, направлялись к стеллажам, вставляли в челюсти выдвижных ящиков свежевыправленные карточки, как стоматологи-ортопеды зубные коронки. За одним из столов изумленный Каргин разглядел себя, только не подтянутого, хорошо одетого, без малейшего намека на лысину, помолодевшего на двадцать лет, как заметил Палыч, а досрочно траченого жизнью, безвольно сдавшегося на милость невзгодам, в обвисшем пиджаке и неопределенного цвета галстуке с жирным пятном, как мишенью, по центру. Альтернативная жизнь преждевременно сточила его, как кухонный нож, к которому привыкла рука хозяйки. Под глазами сточенного Каргина темнели мешки, свидетельствующие о пристрастии к алкоголю, а может, о хронической болезни. Глаза конторского Каргина были подшиты тоской, как… невидимой брючной тесьмой. Да, именно такое сравнение пришло почему-то в голову Каргина, вдруг увидевшего себя в другой – однозначно неудачной – жизни. Настоящего Каргина можно было сравнить с ладным, дорогим (но дешево доставшимся, что вдвойне приятно), радующим душу и тело костюмом. Альтернативного – с обобщенной истрепавшейся тесьмой на обобщенных же, криво подшитых, лоснящихся на заднице брюках клерков, отсиживающих положенные часы в постылом и – к гадалке не ходи – малозарплатном учреждении. Странным образом Каргину было прекрасно известно название этого учреждения – «Книжная палата Российской Федерации». Ему сделалось не по себе, в каком ничтожестве он мог бы прожить свою жизнь. И еще одна – совершенно нелепая – мысль посетила Каргина о каких-то параллельных мирах и параллельных людях, в отличие от параллельных линий, очень даже пересекающихся, элементарно восполняющих, дополняющих, а иногда и заменяющих друг друга в этих мирах.

Какое счастье, вздохнул Каргин, что я живу не в худшем из них, не служу в этой… как ее… Книжной палате.

– Двадцать лет назад я бы разбил стекло, – сказал Каргин водителю, – и выкинул этого урода! – кивнул на едва различимый сквозь пыльную витрину манекен.

Палыч внимательно отследил взгляд начальника и даже шагнул, правда, почему-то в сторону багажника (должно быть, за подручным средством), чтобы немедленно воплотить слово в дело. Каргин едва успел ухватить его за рукав.

2

Неужели, удивленно подумал он, когда машина, как иголка, протолкнулась сквозь заплатки дворов на Садовое кольцо, вшилась в его ткань, как черная пуговица, неужели у этой… как ее… Нелли Николаевны совсем нет вкуса? Как можно выставлять в витрине такие манекены? Надо сказать ей, чтобы убрала его от греха подальше или на худой конец переодела… Привыкший решать простые вопросы просто, а сложные умно, Каргин немедленно набрал по мобильнику номер Нелли Николаевны.

Машина ползла в крайнем левом ряду. Палыч опытным взглядом многолетнего нарушителя правил дорожного движения ловил момент безнаказанного выскока на встречку. Мигалка Каргину не полагалась, но Палыч ухитрялся ездить так, как если бы она – невидимая – украшала крышу.

В этот раз водительское чутье уберегло его от опасного маневра и – одновременно – вознаградило за осторожность.

На перекрытую встречную полосу из переулка с воем, кряканьем, мегафонным рыком вывернул кортеж премьер-министра. Железный поток прошелестел шинами, как новенькими денежными купюрами, мимо, но мгновенно сориентировавшийся Палыч успел практически на месте развернуться и встроиться в хвост кортежа, смахнув капли дождя с бампера замыкающей машины сопровождения.

Каргин мысленно восхитился своим водителем. У них тоже была черная машина с министерскими номерами. Правда, не шестая «ауди», как у серьезных людей, а всего лишь «Skoda superb». Со стороны могло выглядеть, что они как будто отстали на своей несерьезной машине, а теперь вот воссоединились с кортежем.

– Успеем, – обернулся Палыч. – Ребята в Белый дом, а мы с моста на Бережковскую и – в дамках.

Куда успеем? – удивился Каргин, но не успел спросить.

– Слушаю вас, Дмитрий Иванович! – встревоженно отозвалась директриса.

– Нелли Николаевна, – задушевно произнес он, – вы бы убрали это чучело из витрины, ему только в поле пугать… ворон.

Фрейд велик, подумал Каргин, уже хотя бы потому, что не имеет ни малейшего отношения к оговоркам. Но его вспоминают, как если бы он предсказал все оговорки на свете. Как если бы меня вспоминали каждый раз при слове «вода» или… «рыба». Боже мой, при чем здесь рыба?

Чем внимательнее вслушивался Каргин в слова Нелли Николаевны, тем глубже задумывался об этой самой неведомой, высунувшей рыло из нечистого океана психоанализа рыбе. Она (рыба), как библейский кит Иону, проглотила разум Каргина, и он (разум) беспомощно блуждал в ее темном, как подсобка, где Каргин встречался с Еленой Игоревной, чреве.

– Палыч, – поинтересовался Каргин, растерянно пожелав средь бела дня Нелли Николаевне спокойной ночи, – ты видел в витрине манекен?

Опять Фрейд!

Неужели, подумал Каргин, если мужчина днем в разговоре с дамой желает ей спокойной ночи, он хочет переспать с этой дамой?

– Нет, Дмитрий Иванович, – твердо ответил Палыч, – там не было манекена.

– А что там было?

– Большая грязная тряпка, – ответил Палыч, – с надписью «Оформление витрины».

Он не удержался – обошел по встречной крохотный «дэу-матисс». Вцепившаяся в руль девушка повернула в их сторону испуганное, белое, как блюдечко, с двумя изюминками глаз, личико.

С лица воду не пить, тупо подумал Каргин, хотя лицо девушки было очень даже милым. И… не есть изюм, как-то по-вурдалачьи (кажется, именно эти мифические существа высасывали у жертв глаза) продолжил мысль, провожая взглядом весело толкающуюся молодежь на автобусной остановке. Три девушки и два парня с заклепками микрофонов в ушах, айпадами в руках, рюкзаками за плечами. Никакого порядка в одежде. Все в искусственно рваных джинсах с заштрихованными волокнами прорезями на коленях, а одна девушка – в хламиде без рукавов, но с распущенным на ленты косым подолом.

Россия развалится, расползется на куски, как эта хламида, вдруг даже не подумал, а понял Каргин, если молодежь выбирает рваную одежду. Фрейд прав! Главная оговорка – в одежде! Единая страна больше никому не нужна!

– Мы куда-то опаздываем? – строго поинтересовался он у Палыча, по длинной гипотенузе пересекшего перекресток под красным светом светофора.

– Уже нет. – Съехав сквозь прореху в ограде через утоптанный газон на малую дорожку, Палыч притормозил перед офисным зданием из светлого стекла на Бережковской набережной.

Несколько этажей в этом, напоминающем модернистский памятник русскому граненому (с водкой, с чем же еще?) стакану здании занимала управляющая компания государственного холдинга «Главодежда». Каргин представлял в нем главного акционера – государство в лице профильного министерства. Окна его кабинета смотрели на Москву-реку, плавно уводимую в ажурных наручниках двух железнодорожных мостов к Лужникам, как если бы Москва-река была схваченной за мокрую (от страха) руку коррупционеркой, а Лужники – неподкупной прокуратурой.

Кабинет в «Главодежде» нравился Каргину больше, чем кабинет в министерстве в Китайгородском проезде, выходящий окнами во внутренний двор.

– Вон она. – Палыч кивнул в сторону женщины, поднявшейся со скамейки.

3

«Она» была в коротком белом плаще, в высоких – по (восточноевропейской моде – кожаных сапогах с наколенниками и при недешевой (Каргин сразу определил) плетеной сумке на длинном ремне через плечо.

– Кто такая? – Каргин впервые в жизни видел эту – с лицом симпатичной пожившей крысы – женщину. В то же самое время он знал, что это не так, что он знает ее давно. Их общее прошлое проявлялось медленно, но неостановимо, как портовые сооружения, когда к ним сквозь туман с тревожным носорожьим ревом приближается корабль.