Эсквилинские птицы кричат на соседних кладбищах,Будто кто-то могилами ходит с порожней сумою —То ли русское, то ли еврейское золото ищет…Синий дом, где живу я, стоит над рекою Сестрою.За окном разверзается сад, изумрудятся тени:Преставление света – ольха вперемешку с осиной.Если выпить, Гораций, еще по глотку романеи —Голубая форель загнездится на ветви затинной.Восходящая в мыслях луна озарит наводненье,Желтый Тибр заплещется возле железной калитки,А в районной больнице ночник допоздна пламенеет —Это бедный Евгений читает Сивиллины свитки.Пусть палладион выкран, и город страшится исхода,Но царевич Парис, как всегда, остается мужчиной:«Что же будет, любимый?» – «А будет, Елена, всего-тоПреставление света – ольха вперемешку с осиной».Вот уже полыхает кипрей, и ситовник, и донник,Изумрудный мой сад – как горящий тритон под водою.На размытом кладбище очнется несчастный любовник:Возвращается дева с небес огневою, святою.Она даст золотую линейку и очи троянца,Чтобы
солнечный город иной обозначить границей,Но ограда всегда на костях, ты же знаешь, Гораций,А свобода всегда на крови и крадется волчицей.Нынче ночью колдует куманская ведьма, как видно,Преставляется свет – так зловеща пробежка зарницы,Потому над крестами, над синей звездою ДавидаЭсквилинские птицы кричат, эсквилинские птицы.
1994
На поле Пушкина
Я люблю говорить с мертвыми
Велимир Хлебников
На поле Пушкина цветет мамврийский дуб,Кипит кастальский ключ и прозябают лозы.Здесь тонкий парус рыбаря, озерный луч,Разрежет надвое и зрение, и слезы.Здесь у ночной межи пасется медный конь,Горит янтарь бахчисарайского фонтана.Здесь измаильский штык вызванивает сонИ невидимкою блестит из-за тумана.Вдали прядет свою дорогу сильный плугИ циркуль мраморный кружится по озору.В вечерней школе три сестры судьбу поют,А босый волк крадется королем к забору.На поле Пушкина в последний час придуПроститься с лунным шорохом приветных сосен.И будет пир на вознесенном берегу,По-княжески велеречив и грандиозен.Где спит духовный меч и блещет щит любвиНа призрачных коврах персидского изделья,Там собеседники столетий роковыхНа треугольниках готовят мед веселья.Там вырезается из неба синий звон —Ветрами говорят ушедшие когда-то.Люблю я с мертвыми высокий разговор:В кругу живых молчанье – серебро и злато.Но вот трубит звезда: пора! пора! пора!Ворота отворяют время и пространство…За полем Пушкина тьма тьмущая одна,Где вор с лягушкою венчаются на царство.
1995
Пирушка с рабочим котельной № 3, что близ Казанского собора в Петербурге
Андрею Крыжановскому
Когда зажуржит огневая пчела в фонаре,Опустится мгла на узор воронихинской ковки,Нет лучшего места, чем старый подвал во дворе,Чтоб выкушать с чувством и толком бутылку зубровки.Там трубы железные по-ерихонски трубят,Там падшие ангелы огненной азбуке учат,Там стрелки приборов о жарких страстях говорятИ всякие твари любовью грешат и мяучат.А маленький бес, поджидая полуночный час,Колдует над чаном с водой, где звоночек бубенит.Длину подземелия меряет вспыхнувший газ,А бес острым глазом вошедшего гостя приценит.Бутыль темно-рудного цвета скорее на стол,Ржаную горбушку и луковицы золотые:– Так скучно мне, бес, что к тебе в кочегарку зашел!– Что делать? – он скажет и кружки достанет пустые.Веселое дело – топить ввечеру водогрей,Особенно для африканцев, продрогших от сыри.Вокруг кочегарщик хлопочет, хотя и еврей,И длинные вирши бормочет, подобно псалтыри.Беглец палестин, и египтов, и прочих европ,А ныне – механик российского пара и парки.Когда б не приехал однажды на Русь эфиоп,Не ведали б мы ни поэзии, ни кочегарки.Однако к чему поминать о былом невпопад?Пусть воздух колеблет крикун площадной и острожник.Никто не затмит воронихинской ковки оград,Никто не подделает пушкинской резки треножник.Свивая в рулон золоченого времени холст,Смотри, чтобы не был подсунут обрезок поддельный,Поскольку возносится ум до заоблачных звезд,А дерево мысли стоит вдалеке от котельной.Но что там белеет во мгле за деревьями, бес?И он, охмелевший, уже на любое готовый,В мгновение ока в глухой подворотне исчез —И тает над Мойкой испанский туман трехмачтовый.
1992
Ода на установление в Петербурге памятника чижику-пыжику, сотворенного Резо Габриадзе
Слава Богу, не ворон зловещий,Чернолатник последнего часа,О волшебной ракитовой смертиГоворящий варяг Невермор,И не мудрая птица Паллады,Полуночная флейтщица мысли,Чей полет через синее мореОсенен византийским крестом,А тем паче – не огненный феникс,Покоривший Цицарские степиЗолотой ветеран ястребитель,Королевич о двух головах.Нет, веселый бродяжка Колхиды,Бубенец тридевятого царстваУдостоился бронзовой чести:Чижик-пыжик, скажи, где ты был?Может быть, в придорожном трактире,Где рисует Нико ПиросманиВиноградное красное солнцеИ зеленую извинь луны?Или в древней вардзийской пещереНа пиру кузнеца часового,Где овчарка седыми клыкамиСеребрит амиранскую цепь?Но скорее всего в КутаисиНа параде драконьего зубаТы подсвистывал песне военной,Кахетинское пил сапогом.И теперь о тебе, виноплясе,На уроке росы и сирениГимназистки синицы щебечут:Чижик-пыжик – кавказский орел!А вокруг розовеют туманы,Об утес Инженерного замкаЗвонкий конь ударяет копытомИ печатает медный указ,Что, навеки прикованный к камню,Ты глядишь на фонтанные струиИ грустишь о далекой Колхиде,О своей дорогой хванчкаре.
1999
Пантелеймоновская церковь
Под синим небом петербургскимПантелеймоновская церковь,Где слава светится морская,Зеленый мраморник цветет,Поют
божественные арфыО днях Гангута и Гренгама,Когда по каменной скрижалиИдут петровские полки:Преображенский, Вологодский,Семеновский, Нижегородский,Рязанский, Галицкий, Копорский,Воронежский и Костромской.О время золотой фортуны!Там звезды грубого помола,Штыков трехгранные походы,Орлиный гром на рубежах!А Петр глядит в кристалл подзорныйНа эти пепельные маршиИ ветровые слышит плачиО невернувшихся полках:Преображенском, Вологодском,Семеновском, Нижегородском,Рязанском, Галицком, Копорском,Воронежском и Костромском.Храни вас Бог, однополчане,На берегах другого моря,Штурмующих за облакамиИной Гангут, иной Гренгам.Под синим небом петербургскимПантелеймоновская церковьЗа вас, ушедших в небылое,Молитву вербную творит:Преображенский, Вологодский,Семеновский, Нижегородский,Рязанский, Галицкий, Копорский,Воронежский и Костромской.
1998
Павловск
Снится кирпичная церковьАртиллерийской бригады,Павловск, морозное утро,Строй белоснежных колонн.На пьедестале дымитсяЧаша перлового счастья.Слышится – я! – на разводе,Гвозди печатают шаг.А за колючей оградой —Синяя роздымь дороги,Где одинокая музаЖдет не дождется меня.Медный приказ капитанаБыть рисовальщиком молний.Вот и моя мастерская:Здесь я рисую грозу.О, боевая палитра —Смелость свинцовой окраски,Долга трехцветная лентаДа трафаретная честь!Я не ропщу на судьбину:Родина всех призывает,А политрук с пистолетомВсех на Итаку зовет.Вечер. Луна над оградойБлещет солдатскою бляхой.В гости иду к музыкантамПить кипяток жестяной.Розовый флейтщик в казармеГреет вечернюю койку:«Здесь отдыхала когда-тоЛошадь поручика Л…».Песню чеканю в потемках,Что-то про Дон и про Валгу,Бью серебро на ступенях,Вижу невидимый сон…Снится кирпичная церковьАртиллерийской бригады,Синяя роздымь дороги,Лермонтов, Павловск, зима.
2001
Перстень
Ты был отрыт в могиле пыльной,Любви глашатай вековой,И снова пыли ты могильнойЗавещан будешь, перстень мой.Дмитрий Веневитинов
Оснеженные розы завянут к заутрене,Отпылает свеча за церковными рамами,Но останется символ любви целомудренной —Этот перстень исчезнувшего Геркуланума.В небе синие знаки мерцали, как ясписы.Я прощался с тобой, дорогая, желанная,И тогда ты меня одарила по-княжескиЭтим перстнем таинственного Геркуланума.И тогда я поклялся своими святынями —Материнскими слезами, Божьими ранами,Что с тобой обручусь я под знаками синимиЭтим перстнем таинственного Геркуланума.Здесь, на севере, стужа сменяется стужею,И колеблется воздух виденьями странными,Будто бледная смерть выкрадает у суженойЭтот перстень таинственного Геркуланума.Не излечат недуг петербургские знахари…Так прости ты меня, дорогая, желанная,Что я с ней обручаюсь под синими знакамиЭтим перстнем таинственного Геркуланума.Оснеженные розы завянут к заутрене,Отпылает свеча за церковными рамами,Но останется символ любви целомудренной —Этот перстень исчезнувшего Геркуланума.
1997
Рождественское чудо
В кафе мерцает синий полумрак,Созвучный петербургскому морозцу,Душистая табачная сирень,Полуколечки бронзового кофеИ трепет очарованной струны,Как будто говорящей о небесномТомлении единственной душиСказаться Вифлеемскою звездою,Готовой, как и много лет назад,Блеснуть в проеме горнего вертепа,Приотворить оснеженную дверьИ, шевельнув пастуший колокольчик,Мерцающий наполнить полумракДыханием рождественского чуда.
1997
«На небе Бог и светлая звезда…»
На небе Бог и светлая звезда —Серебряная плошка со свечою,Мерцающая празелень креста,Ледок у храма, иней голубиный,Полукривое зеркальце очей,Где отразилась строгая любовьИ сумрачная нежность Петербурга,Гранитная прогулка, ангел ветра,Ростральная разлука на мостуИ огненная астра…Эта астра —Игольчатый ожог, парик колдуньи,Танцующей на шабаше ночном,Горящий уголь зрения зари,Двойник звезды, ее сестра земная:Меж ними есть таинственная связь,Но никому неведомо – какая.
1998
По небу полуночи ангел летел
Петербургская поэма
Ангелы – существа живые, разумные, бесплотные, способные к песнопению, бессмертные.
Св. Афанасий Александрийский
Двенадцать часов
Ровно в полдень с Петропавловской крепости бьет пушка – раскалывается пополам синедымчатый воздух, звенят серебром сумрачные стекла, взмывают к облакам птицы отряда ветровых. Они летят наискосок, над синим текучим куском пространства, обрамленным гранитными вздохами берегов.
А неподалеку, за узорчатой оградой времени, под зелеными листьями дубов мамврийских, возвышается могучий бронзовый конь, извергающий неутешные искры. Гордо на нем восседает удалой всадник – правая рука по-молодецки подперла бок, левая предусмотрительно сжимает рукоять тяжелого клинка.
«Как всегда, важна идея! А здесь вот она – воплощенная идея кондовости, чисто русской кондовости! – размышляет Фуражкин, стоя в садике перед величественным монументом. – Если вдуматься, это восседает не царь-государь, нет, это восседает настоящий Илья Муромец! Как будто выехал он в чистое поле – потягаться с кем-нибудь силою. Жаль, что садик маловат – нет простора, негде разгуляться. Не место ему здесь, с такой мощью. Хорошо бы его на Пулковские высоты поставить, на оборону города вековечную».