Временно

Я собиралась попросить у матери совета. Мне предлагали работать у одной дамы, заниматься ее обувью. Обуви у нее — целая комната.

— Так много! — проговорила мать под впечатлением.

— Думаю, это потому, что ей одиноко.

— Нет ничего более личного, чем это, — сказала она, засыпая прямо на подлокотнике дивана.

Моих парней становилось в два, в три раза больше, словно я уже готовилась к грядущему удару, к наступающей боли. Мы встречались с ними в нашем любимом баре, и я была счастлива. Я умела радоваться и грустить одновременно. Я умела жить в режиме многозадачности — когда два разных чувства сливаются в одно.

Такова моя многозадачность, так два разных чувства могут одновременно быть одним и тем же. Так одинаково плачут и скала, и ива.

В один из следующих выходных я снова пошла навестить мать. Она уже болела. Палата больницы, где она лежала, была просто забита людьми. Множество рук, ног, пальцев, волос, кожи, мечтаний, миров и трубок. Там я увидела ее парня-битника, который превратился в яппи. Парня-хиппи, который стал хипстером. Лица ее парней были грустны и озабочены. Ее парень-продавец сходил к автомату и принес мне холодную газировку. Парень-пекарь погладил меня по спине своей теплой рукой. Я вспомнила, как ребенком сидела у него на плечах. Теперь его плечи поникли, он сам оказался едва ли не ниже меня.

Здесь был даже ее самый высокий парень. Я его никогда до этого не встречала, так что поняла, что это он, только благодаря его росту. Он возвышался надо всеми, стройный, точно журавль, в строгом костюме, склонился над койкой, где лежала мать, с таким видом, будто ее самочувствие зависело только от него. И она смеялась и говорила громко и уверенно. Он закрывал ее от всех остальных парней, закрывал ее руки, утыканные иголками и трубками капельниц, своими большими ладонями. Казалось, ей даже становится лучше. Когда он проходил в дверь, головой задевал косяк.

Говорят, если временный умирает, так и не добившись стабильности, он обречен вечно сидеть у богов в администрации и выполнять за них всю бумажную работу.

В выходные я прихожу к материнской могиле, ложусь там на спину, вытягиваюсь во весь рост. Иногда приношу что-нибудь и устраиваю маленький пикник. Я всегда прихожу одна. Иногда что-то записываю. Чтобы рассказать, что происходило в общем, в частности, в подробностях, Когда Ее Уже Нет.

Небесная работа

Агентство для беглых временных. Обращаться, когда необходима помощь в ликвидации чрезвычайных ситуаций. Временные идут вразнос, работа идет под откос. Представительства агентства разбросаны по всему миру, в них кипит бумажная работа, все заняты протоколами, тайными деяниями, криминалом и зачисткой всяких темных делишек. Я занимаю место на ленте конвейера, в конце очереди временных-правонарушителей. Все мы последовательно проходим собеседования и опросы, снятие отпечатков пальцев, проверки прошлого. Эта конвейерная лента несет нас мимо окон, где ставят печати на документы, уголков, где нам выдают еще какие-то документы, и ящиков, куда мы эти документы складываем.

— Кто ваш постоянный контакт в агентстве? — спрашивает меня клерк.

— Фаррен, — отвечаю я.

— Они все — Фаррен! Которая из них ваша?

— Фаррен, запятая, город.

— Городская Фаррен. Ясно. А кто ваш семейный контакт?

— Тоже Фаррен.

— А ваш экстренный контакт?

— Не знаю. Фаррен, наверное.

— Ага, ясно, понятно. — Клерк бормочет что-то другому клерку, затем они начинают бормотать в унисон. — И вас нанял клиент по имени… Карл?

— Да, все верно.

— Боже, в этого парня невозможно не влюбиться! — Ну да.

А вы влюбились? Вроде как в родственную душу?

— Возможно. Возможно, я действительно полюбила его. — Думать об этом больно, но необходимо. Это часть опроса.

— Но не слишком сильно, да? Настоящая, платоническая, родственная любовь? Словно он ваш близкий человек?

— А это важно?

— Ну вы даете! Такая смешная! — Девушка-клерк аж хрюкает, заходясь от смеха. — В любом случае. В. Лю-ю-ю-юбо-о-ом. Слу-у-у-уча-е-е-е. Отличный начальник этот Карл. Мы слышали столько хороших отзывов! Так жаль, что случилась вся эта ситуация с тюрьмой, правда? — И девушка заговорщически склонила голову.

— Очень жаль. — Я оглядываюсь, пытаясь угадать: у других временных здесь такие же крупные неприятности, как и у меня? Или еще хуже?

Конвейерная лента сбрасывает нас в приемной, где мы сидим в томительном ожидании дальнейшего распределения.

— Временный номер пять! Пятый номер, выйдите вперед для получения назначения!

— Временный номер четырнадцать! О, нет, простите. Временный номер пятнадцать! Подойдите и не забудьте свой номер.

— Вся идея в том, — бормочет четырнадцатая временная, — чтобы спрятать нас, заставить раскаиваться. — Она снова занимает свое место, сжимая в кулаке бумажку с номером.

— А бывают хорошие назначения для беглых? — спрашиваю я.

— О нет, — отвечает она, перебросившись парой слов с другой женщиной, раздающей полоски жевательной резинки, точно игральные карты, — но это неизбежный шаг, чтобы вернуться на путь к стабильности. Я тут уже третий раз, кстати.

Она старше меня раза в два и теперь сидит закинув ноги на соседний стул. Разминает лодыжки, проклиная всю систему. Она уже достаточно долго идет по этому пути и понимает, что уже давно могла бы достичь цели.

— Когда женщина наконец сможет отдохнуть? — спрашивает она.

Никто не отвечает. Она ждет ответа, ведь вопрос не был риторическим. И мне кажется, что даже после того, как называют мой номер, она продолжает ждать ответа.

Я прибываю на место назначения, где подвешен дирижабль размером почти что с луну, из которого спускается веревочная лестница.

— Давай, забирайся! — кричат мне откуда-то сверху.

Я хватаюсь за ступеньки, карабкаюсь по ним и занимаю свое место на облаках.

На борту дирижабля беглые временные жмут на кнопки. Надзирательша говорит, когда и на какую кнопку нажимать и как это делать, но не говорит зачем. Я все еще прохожу обучение, поэтому пока только наблюдаю.

— Нажми на четвертую кнопку слева, — говорит она, — нажми дважды, на третий раз держи двадцать секунд. Под мой счет.

После нажимания на кнопки мы ужинаем и спим на койках, проплывая сквозь целые галактики птиц, звезд. Кажется, это место, спрятанное так тщательно, как только возможно, выискивают власти, но даже не подозревают, что оно буквально у них над головами.