Временщики. (Судьба национальной России: Ее друзья и враги)

Есть русские государственные интересы, а не удовольствие западной стороны. Иное отношение есть предательство этих самых интересов, напрямую связанных с благополучием и безопасностью народов России.

Права человека…

Ну, а как развивалось народное хозяйство после 1953 года уже составить представление могу и я. С того года я уже учился в военной академии. Всё происходило на моих глазах. Наступали времена Хрущёва и Брежнева.

Через четыре-пять лет после кончины Сталина положение в народном хозяйстве стало изменяться, но к худшему, особенно в сельском, а с самого начала 1960-х годов жизнь пошла, и круто, на вздорожание. В конце 1960-х и самом начале 1970-х годов Москву потрясли первые массовые скупки драгоценностей и золота. Каждый раз Москву две-три недели лихорадило. Это было явление совершенно новое для жизни Советского Союза. Все они чётко совпали с начавшейся эмиграцией евреев в Израиль.

Не знаю цифр, которыми нас дурили Госплан и всякие статистические учреждения, но продукты уже приходилось не покупать, а добывать. Опять с далёких послевоенных лет возникли длинные очереди. Людям казалось, и не без оснований, что добрую часть своей жизни они проводят в душных и заражённых гриппами очередях. После рабочего дня на заводах, в конторах, школах, больницах… приходилось до изнурения торчать в бесконечных и неизбывных "хвостах". За каждым продуктом следовало отстоять свою отдельную очередь.

Ничем не отличались приобретения одежды, обуви, мебели и автомашин.

С конца 1970-х годов попытались нормировать продажу продуктов: не более 1 кг крупы на руки, не более одной курицы на руки и т.д. Это вынуждало людей по нескольку раз становиться в одни и те же очереди. Население подмосковных сёл и даже дальних городов автобусами наезжало в Москву за колбасой, маслом, крупами… Если ещё Москву и Ленинград как-то снабжали, то вся остальная страна переходила на "подножный" корм, то бишь самообеспечение роднёй из деревень, подсобным хозяйством и разного рода хитроумными сделками по образцу "ты мне – я тебе". И что бросалось в глаза: люди стали заметно больше пить.

Становилось хуже и хуже. Это коренным образом подрывало веру в партию и советскую власть вообще. Запад всё более мнился раем для советских людей, которых держали за стальной изгородью, не пуская за границу, кроме отдельных табунков в туристических группках.

При всём том обеспечение и положение правящей бюрократии делалось всё более разнообразным и богатым, а главное по очень низким, по сути, копеечным ценам. То же самое относилось и к её медицинскому обслуживанию и местам отдыха. Партийная и советская бюрократия явно обособлялись. Это вызывало озлобление. Набирало обороты разложение общества.

Память недолговечна. Мы забыли, что демократическому апокалипсису предшествовал малый апокалипсис социализма, созданного в семнадцатом по сионистско-масонским образцам.

Приведу отдельные записи из своих дневников разных лет. Таких записей много. По тем годам они ничего особенного и не представляли.

Из дневниковой записи, апрель 1978 года.

"…Две недели нельзя купить масла: или вовсе нет, или громадные очереди.

В магазине нечто невообразимое, но уже ставшее обыденным за последние полтора десятка лет.

Кассирша – на очередь: "Взбесились люди!"

Кто-то: "А как не взбеситься, готовить и есть надо…"

Кто-то: "Это Франция, Англия и Германия отказали нам в поставках…"

Кто-то: "А мы, выходит, не можем без них прожить? Не повезут хлеба, масла, мяса – и мы загнёмся?…"

Кто-то: "Партия приняла продовольственную программу, столько о ней по телевизору…"

Кто-то: "Очередь… почему стоим? О, чёрт, не ползём-не лезем…"

Кто-то: "Социалистическая плановая экономика…"

Кто-то: "Да все продукты на пайки "шишкам" расходятся…"

Кто-то, очень тихо, почти в ухо мне: "Сажать надо за такие разговоры…"

Здесь все знают, как и вообще в стране, что магазины, в которые наведываются иностранцы, всегда снабжаются лучше…"

Из дневниковой записи, сентябрь 1980 года (вскоре после Олимпийских игр):

"Всё здесь удивительно! – простуженно прикашливая, рассуждает женщина. Зачем я, инженер-строитель, должна знать и ублажать разными подарками мясника?… А купи без него мяса!… Мне нужна операция, а у кого делать? Опять тащи взятку. Сил уже нет…"

Ей лет сорок, она стоит у входа в магазин. Длинная обтянутная книзу тёмнокрасная кофта застёгнута на все пуговицы. Через плечо обтрёпанная сумка. Всё это она рассказывает, пожилому человеку в кепке.

Мужчина говорит: "Не ходите в овощной, картошка гнилая, ругань…"

Из дневниковой записи, июнь 1983 года:

"Постельное бельё не купишь ни за какие деньги, – жалуется старик.

Его спутник говорит: "У меня знакомый – йог. Спит на досках и без подушки".

"Тебе всё смешочки, а у меня сын женится. Где постель достать?"

Из дневниковой записи, ноябрь 1985 года.

"…В воскресенье в сквере почти никого нет. Бреду по снегу, занятый размышлениями о рукописи: никак не даётся новая глава. И вообще не нравится вся работа, что-то не так, хотя я без пощады к себе погоняю эти серые лошади будни… Слышу тонкий дребезжащий голосок и прихожу в себя. Старуха в чёрном пальтишке до пят спрашивает:

– Картошка есть в магазине?

– Не знаю, – я пожимаю плечами, – Я с почты.

Неожиданно хрипловатый мужской бас за спиной отвечает:

– Есть картошка, но очередь человек на сто.

В глазах старухи встаёт ужас, но она бредёт туда, в очередь".

Из дневниковой записи, август 1986-го:

"В булочной меня поразил необычный гвалт и суета. Смотрю в угол, где люди, перегибаясь один через другого, хватают из ящика пакеты. Подхожу: это овсяное печенье. Его набирают впрок, жадно, проворно.