Время ацтеков

– Не нужно дергаться, и прости, что эта фраза ну прям как из боевика, – говорит он.

– Стреляю я превосходно, – напоминает он.

– Полиция нам не помешает, – говорит он.

– Ведь это все же я сбил тех двух телок, – напоминает он.

– Хоть запросто могу повесить их на тебя, – улыбается он.

– Но это не проблема полиции, а наше с тобой дело. Давай разберемся с ним, – говорит он. – Я хочу знать, почему ты это сделал?

– Ладно, – говорю я.

– Зачем ты это сделал? – спрашивает он.

– Я о Свете, – уточняет он.

– Она тебе надоела? – спрашивает он.

– Но если это было так, – говорит он, то на хрена было устраивать весь этот цирк? Бросил бы ее, да и все.

– Я правда не понимаю, – вынимает он из буфета пистолет.

– Я еще ничего не решил, поэтому тебе нечего бояться, – говорит он.

– Но так как я все еще ничего не решил, то тебе стоит опасаться, – говорит он.

– Я общался с тобой почти год, – шевелит губами, подсчитывая, он.

– Ты явно не маньяк, – качает он головой.

– Так. Почему. Ты. Это. Сделал?

Я вижу, что он плачет.

– Может быть, я шизофреник? – осторожно спрашиваю я.

Он гневно трясет головой, и на меня сыплется штукатурка от выстрела. Ладно. Я киваю. Это был неправильный ответ.

– Не будем пока о тебе, – вздыхает он.

– Сказать тебе, почему ОНА это сделала? – спрашивает он.

– Валяй, – осторожно говорю я.

– Ты извини, – говорит он, – я обойдусь без всей этой высокопарной херни про ацтеков, вицлипуцли и Марии Кюри, – мешает он все в кучу.

– Обычная, без претензий, ладная бабенка несчастлива в браке, – монотонно перечисляет он.

– Особо ни хера не делает, работой не увлечена, подруг нет, с мужем несчастлива, – горько говорит он.

– И ей выпадает типа бабское счастье, – глядит он на меня. – Молодой трахарь с доходом на двоих, и вот он порет ее трижды в день, и она почти поверила, что так и будет всю жизнь, да вот незадача, трахарь-то наш бабник и не собирается с ней жить.

– Больше того, он даже и спать-то с ней уже не хочет, надоела, – говорит легавый.

– И вот пузырь-то пшик, и мечты разлетелись мыльными брызгами, после которых пальцы скользкие, будто ты дрочил в туалете, да и спустил сгоряча на руки, – говорит он.

– И никому ты, кроме мужа, опостылевшего мужа, не нужна, да еще и, получается, трахарь над тобой посмеялся, – сжимает он зубы.

– История стара, как мир, – допускает банальность он.

– Называется «разбитое бабье сердце», – говорит он.

– А когда это еще и на кризис возраста налагается, – говорит он.

– Волей-неволей возьмешься за пистолет, – рассуждает легавый.

И берется за пистолет.

– А ты не такой ишак, каким кажешься, – говорит он.

– Я и не знал, что отвар этого дерьма не дает крови сворачиваться, – говорит он.

– О чем это ты? – липким голосом спрашиваю я, но мы с луной уже знаем.

Луна подмигивает мне и фотографирует. Вспышка. Я захожу в кафе, с шуткой-прибауткой хлопаю официантку по заду и несу кофе своей даме. Той самой, которую через час будут резать. Сливаю по пути в чашку пузырек с отваром этой редкой дряни с латинским названием. Вспышка.

– Что-то вспомнил? – склоняется он ко мне.

– Ага, – устало говорю я.

– Как ты сказал? – припоминаю я.

– Мне всю жизнь снится, что я совершил убийство, а потом вдруг оказывается, что я его и правда совершил, – говорю я.

– Ну, да, – с пониманием кивает он. – И как ощущения?

– Ужас и облегчение, – признаюсь я.

– Слава богу, что ты догадался, – говорю я.

– Такой сон, длиной в жизнь, меня бы прикончил, – вздыхаю я.

– Я догадался в школе, – садится легавый.

– Когда притворялся вырубленным, а все ждал, ударишь ты меня или нет, попробуешь убить или нет.

– И вот когда ты не сделал этого, я понял, что ты и есть убийца, – говорит он.

– А ведь я почти поверил, что ты чист, – вздыхает он.

– Наверняка ты и сам поверил, – пожимает плечами он.

– Читай, – бросает он досье, но я его даже не открываю.

– Какой смысл отпираться? – спрашиваю я.

– Ну да, – кивает он.

– Ну и что мы будем делать с нашей не разрешимой пока проблемой? – спрашиваю его я.

Он улыбается, и луна, выползая из его рта, говорит:

– Разрешим ее.

И он решает ее. Правда решает.

– Пламп!!! – говорит он.

Но это позже. А сейчас он перекладывает пистолет в левую руку, а я не шевелюсь, и наливает нам еще.

– Твое здоровье, ацтек, бля, – говорит он.

– Ага, – говорю я.

– Сначала я хотел тебя сдать, – говорит он.

– Но это хлопотно, да и те две девки… – морщится он.

– Да и не хочу я, чтобы тебя судили и держали в дурдоме до конца жизни, слишком ты для этого хороший мужик, – неожиданно признается он.

– Солнце всегда изменяло ацтекам, – говорю я.

– Они веками убивали людей, а ведь всего-то и требовалось взять да и убить одного единственного изменника, Солнце, – говорю я.

– Вот тебя торкнуло! – смеется он.

– Возьми себя в руки, – просит он.

– Полиции не будет, обещаю, – обещает он.

Мы выпиваем, и я вижу, что над луной появляется слабое, но розоватое и все же видимое свечение. Не сразу, но до меня доходит, что это обещание. Луна обещает мне день. Что ж, вот-вот на небе появится солнце, которое сотни лет задабривали кровью, появится, чтобы исполнить свои обязательства.

– Ладно, оставим причины, – говорит он.

– Поговорим о деталях, – оживляется он.

– Почему самоубийство? – спрашивает он.

Я перевожу дух.

– Я любил Свету, – говорит он.

– Но обрадовался ее смерти, – признается он.

– Я подумал, вот здорово, вот выход из ситуации, она и от меня ушла, и никому не принадлежит, так что обе стороны удовлетворены, исключая Свету, конечно, – смеется он.

– Ее смерть меня устраивала, я это понял, – кается он.

– И вот эта-то моя подсознательная радость и стала, наверное, причиной того, что я не стал копать в ее самоубийстве очень уж сильно, – признается он.