Время Бригадиров
Шрифт:
Прямо бегать лешаки, как известно, не умеют, в этом у них нечто общее с тем подорванным упырьским спецназом, что прославился в период четвертой биологической, которая краем зацепила и эти места. Но мысль была прямая, четкая как стрела, застряла занозой и уже не выходила. Лешак даже осторожненько стукал головой о знакомый дубок - выбить. Но не получалось - только зря кору ободрал, размочалил. От мысли этой приобрел нервный тик на левом глазу и несварение желудка - белковая пища и силой воли больше не удерживалась, скользила книзу с несусветной скоростью.
Мысль была о том, что надо бы завести себе ребеночка…
Головная боль занозилась даже не по этому хотению, а от подробностей - как собственно делают детей. Приказал забыть подробности - на некоторое время желудок выправился, но глаз,
А про подробности ему наплел один знакомец, вконец обичавший, доживающий свой век дедок, что нашел себе приют в деревушке порушенной войной (а по случаю победы вконец разнесенной - праздновали лихо и с лихом). Странный был лешак. Девственник. Выслушав дедка, с трудом удержался, чтобы не вытянуть, да завязать ему узлом тот инструмент, про который говорил - что "самое главное". Ну не может такого быть, чтобы подобной срамной уродиной такую красоту делали! Не вмещалось это в сознании. Тайком осмотрел, что имелось у самого, и понял - не потянет. Да и ребенка надо брать не тогда, когда он выкатился горошиной из места… тьфу, на этого знакомца!
– надо же так сбить с панталыку!
– злился лешак и решил, что покупать-воровать ребятенка будет вызревшего, в меру волосатого.
Частолюбцев, желающих на этом еще и заработать, на свету хватает; сам ли сговаривался, через посредников, готового ли взял или заказал изготовить, а потом выжидал, пока продукт подрастет, но через некоторое время прослышали, что дрессирует…
Хоть и намекали ему, что не дело он затеял: человеку - человечье, век его короток и бестолков… уперся - воспитаю и воспитаю! Дурной, как… лешак! Но к делу подошел обстоятельно, вовсе не по-лешачьи…
Коровы в те времена телят принялись выдавливать из себя совсем уже странных. Горбатых, хвост чешуйками, язык раздвоенный, а когда сваришь - невкусный. Вот и верь после этого, что древнее повывелось. Все упростилось в своей сложности. И без петухов куры несутся, да и, придется, кукарекают за них, потому как, всякий предвоенный год в год не укладывается, сам себя готов метить несуразицами.
Неправильных бычков сразу под нож пускали, а телки были еще ничего, хоть и "покрывали" их старые быки только с самой распоследней голодухи, но если такое удавалось, молоко давали вкусное. Только дети с того молока задумчивые становились, играли мало. Лешаку как раз достался такой ребятеночек.
В деревнях тогда жили просто, не как сейчас, на праздники закладывали, жгли светлые чистые костры, называемые - "баклаги" - это главные, а остальные - "чумные", как только чужое тело к нему найдется или собственная душа запросит. Иной раз хочется смотреть не в пламя…
Костры, совпадали с походами по скрещиванию ночного цвета, повод исторически необходимый. Что приятно, никаких обязательств на мужскую половину это не накладывало, да и бабы с определенной уверенностью по утренней помятой свежести, не могли определить - где чей. И через год не могли. Родился ребенок и ладно. Не рогатый? Ноги-руки не сохнут? Радуйся жизни! Считай, самим лесом создан. Батюшка Лес удружил! Только лет через пять-семь обнаруживалось сходство. Тогда и приходилось брать в ответственность. И драли, потому как ребенок запущенный.
Как обнаружить лешака? Если только по запаху. А так… Даже наступи, не определишь - он, или кочка ли под тобой такая несоразмерная? Сколько хочешь пинай ее ногами, не сознается, не отзовется. Но отыграться потом не забудет, не заржавеет за ним. Хвали его - ври безбожно и, если рядом запахло земляникой, значит, тут он, довольный, что котяра, дорвавшийся до сливок, что домовой до нагретого хозяйского места на ленушке, что… Но теперь в иных лесных местах, лешаков ищи, как и этого - по шуму. Мода! Шуму понаделал на все отписанное ему во владение урочище. Взялся учить ребятенка лешачьему образу жизни…
Птенцы, такие - оторвется ли от группы, сожрет что-то не то, и амба! нет его, будто никогда и не было. Память быстренько дотрет оставшееся, завалит слоями, поскольку ничем он себя так и не проявил, не успел,
не "сделал имя". Тут неважно, чей он - птичий или человечий; закон один - в своем кругу имя, в чужих - слух, мимолетность, сажа на прошлогоднем костре…И нет дела птенцам до человечьих имен, а человекам до птичьих.
Ребятенок, однако, знал вовсе недетские слова, и крыл ими лешака без разбора. Но поскольку ни тот, ни другой значения этих слов не знали, и даже смутно не догадывались, обошлось без обидных последствий.
Слово только тогда вес имеет, когда бьешь им точно в больное, и если тот, кому оно предназначалось, не прочувствовал, либо его окружение, должное "просечь" изюминку, обиды своими смешками не добавило, не доложилось, тогда, хоть с запозданием, не жди пара из ушей, налитых глаз, отрываний рук-ног обидчику и всякой мелкой всячины… Тут дела серьезные - лесные, за слово положено отвечать не меньше, чем за весь базар. Если кто и понял, оценил сказанное, то посмел улыбкой треснуть, лишь зажав собственную голову промеж ног, накрывшись дерюжкой, заткнув все смеховые дыры, но и то, лишь мыслишками мелкими повеселиться, пряча их глубоко-глубоко…
Лешак учил самым действенным объясняловом - тумаком. Бил, мутозил, но хоть с чувством, однако не калечуще. Все-таки понимал, дитя - человечье, племени маложивучего. Дитя с каждого такого тыка с воплем улетало в жгучий куст и с неменьшим выпрыгивало обратно - лучше уж под затрещину, чем в месте, где так обгораешь…
Заглянув в эти места через годик-другой, застали бы ту самую картину, только отметили бы про себя, что затрещины покрепчали, да дитя - не совсем дитя, отсиживается в кусту чуток подольше, скорее по собственному хотенью (должно быть, кожа окрепла, либо куст выдохся), а выскочив, так и норовит поднырнуть под лапищу, и уже само ткнуть локтем в подмышечье, где у лешаков слабое место. Отметили бы, что иной раз даже подпрыгнуть успевает - махнуть кулачком, целясь под сопелку… и решили, что, не берись, лет через пяток такое удастся. И еще подумается, хорошо, что ребятенок один. Бывает такое, что бесунчик нападает на всех детей разом, тогда никакой взрослый не смеет им перечить, стать против с упреком - сметут! Нечто муравьиное присутствует, как бы один организм с единой мыслью, когда они вдруг…
Но не хочется говорить про дела страшные. Все от ведьм и войн. И войны из-за ведьм - они в собственных желаниях тренируются, а мужское племя предназначено отдуваться. Но здешним местам опять посчастливилось - все стороной прошло. Некоторые даже и не заметили.
Учил, да так увлекся, что и на четвертого Ерофея не пошел на лешачью гулянку, позабыл в спячку лечь.
Леший слет на Ерофея - словно огромный улей гудит по центру леса, в самой его чащобе. Бесятся! Совсем, как иные людишки в божий праздник Покров, когда по осени прибрано все, а запал остался, никак не остановиться, но не к чему приложить усилия. Уже пройдено освященным плугом на сохранение полей от всякой нечисти, чтобы не наползал лес.
Но как лешаки не думали соваться в гости на Покров (чужого не надо - свое не расхлебать), так и на Ерофея, свой наиглавнейший праздник, не желали видеть никого в лесу. Любого оголтелого, либо безрассудника, а хоть бы светлого, темного и даже в полосочку Иного, попавшего в лес по великой нужде, не выслушав доводов, разнесли бы по кусочкам в разные его концы.
Гуляй на Ерофея! Крути хвосты обмельчавшим драконам и хвастай сколько открутил - все равно к новому сезону заново отрастут. Скрипи соснами боровой оркестр! Гуди всякой полостью, земляной ли, дуплом ли, а хоть бы и в нутро молодки - в самое ее натруженное. Все любо! И пусть на Ерофея принято краденных молодок отпускать - провожать до места, либо закапывать - некогда. Гулянка! Как такое пропустить! Ерофей бесшабашный! Вся энергия, что не израсходовалась за лето, все, что скопилась по отсутствию фантазии, либо по лени, жадности, - все должно выплеснуться без остатка. Иначе не заляжешь в спячку, будут сниться дурные сны, ощутишь шкурные зимние неудобства. В такой день дурят по-крупному, а уж если соберется много… Уту! Это для всех чужаков - окраина, а для тех, кто здесь живет, самый центр мира. И других не надоть. Пусть сводят где-то счеты комса и… пусть… не понять им прелести простой лешачьей гулянки!