Время бусово

Без особых приключений Бродич, придерживаясь русел рек — так уж издревле повелось, что свои пути-дороги славяне прокладывали вдоль русел рек — сначала самого Семи, а потом иных, довел послов князя Русколани до града Воронежца после чего вместе с десятком Сер-ко возвратился домой к великой радости Купавы и других курских женщин, мужья которых вместе с Бодричем провожали русколан.

— Я же говорил, что не успеет седмица пройти, как дома буду, а ты еще не верила, — ласкал он Купаву на семейном ложе. — Теперь, наде-юсь, поверила?

— Я верила, я верила, — жарко шептала Купава, почти так, как в ночь их первой любви. И прижималась к мужу всем телом. — Я верила, любимый…

А через седмицу, поутру, весь Курск уже провожал своих воев в далекий поход. Жители града и его окрестностей собрались на торжище. Ворота крепости были открыты настежь, чтобы все желающие могли попрощаться с уходившими воями, с сыновьями и братьями, с родст-венниками близкими и дальними или, вообще, просто с соседями.

Уводил воевода Хват княжескую дружину и добровольцев из ополчения в град Кияр Антский, к горам Кавказским, где должны были собраться все русичи, чтобы совместными силами дать отпор пришлым от восхода солнца кочевым ордам.

Десяток к десятку, сотня за сотней грозно колыхались на сильных конях одетые в брони и воинские доспехи вои, поддерживая строй и равнение в своих рядах. Чувствовалась воеводская выучка и воинская дисциплина.

— Не зря воевода Хват старался, уча уму-разуму, — обменивались мнением собравшиеся. — Любо-дорого на воев своих посмотреть.

И, впрямь, все были: молодец к молодцу. И ярильские, и липовец-кие, и ратские посланцы, объединенные под стягом курского князя, а потому — курские!

Но лучше всех смотрелись пять десятков воев храма Световида, в своих светлых бронях и белых плащах, приколотых у левого плеса се-ребряными пряжками-гривнами, на одномастных, соловых конях.

— Не посрамите славы русичей! — Напутствовал воев князь Кур, гарцуя на вороном коне вдоль построившихся сотен. — Не посрамите память славных пращуров наших Сева и Кура! Помните и чтите Завет отца нашего Яруна! Слава богам нашим сильным!

— Слава! Слава! Слава! — троекратно прокатился над торжищем от-ветный клич ратников, спугнув с ближайших деревьев стаи птиц, в ос-новном, черного воронья, которые, взметнувшись, испуганно заграяли, закаркали.

— Помните, грозный Перун Громовержец всегда с сильными! — Тряс клюкой главный жрец Славояр. Он только что окончил моления в храме и теперь был в черных ритуальных одеждах. Глаза жреца пылали неукротимой энергией, а ветер трепал его седые, длинные волосы. — Помните о славе отцов и дедов ваших! И сами будьте достойны их сла-вы!

И снова катилось над курской крепостью:

— Слава! Слава! Слава!

Родственники воев были менее эмоциональны, и речи их не так вычурны:

— Храни вас Сварог! Возвращайтесь, живы и здоровы!

А женщины, вообще, украдкой друг от друга вытирали набегавшие на глаза слезы. Не пристало славянкам по уходившим на сечу ратникам плакать. Грех! Но как тут не заплачешь, когда эмоции переполняют ду-шу: может, в последний раз видят воев своих живыми и здоровыми и такими красивыми. Стояла в толпе курян и Купава с ребенком на руках, и среди четырех сотен воев ее глаза видели только одного. Самого сильного и самого дорогого. Она не плакала, не утирала украдкой, как ее соседки, слез. Только поднимала на руках как можно выше сына и шептала ему:

— Смотри, сынок, это твой отец. Большой и сильный… а еще кра-сивый! Мы будем ждать его… будем ждать его и остальных наших вои-нов…

…Сотня за сотней под грай вспугнутого воронья, ободряющие крики курян, размеренные звуки барабанов, походных гудков и сопелок, уходили из курской крепости северские воины, по трое комонно прохо-дя под сводами воротной башни. Лес копий заколыхался над молчали-выми ратниками в так конской иноходи; утренние лучи солнца играли на наконечниках копий и на червленых щитах, отражались от них и, прорезаясь сквозь клубы поднятой копытами коней дорожной пыли, падали в придорожную траву, отчего трава становилась зелено-рудой.

Следом за воями потянулись подсобники: десятка четыре конюхов, гнавших табун заводных коней и отвечающих за его сохранность да за своевременную подмену во время сражения, и несколько жрецов-врачевателей, чтобы, где словом, а где и делом оказать помощь страж-дущим, кому кровь-руду остановить, кому вывих вправить. Все верхом, как и ратники, но без тяжелых броней и тяжелого вооружения. Лишь луки, широкие поясные ножи, еще называемые кинжалами, в кожаных или деревянных чехлах-ножнах, да засапожные ножи — вот и все их вооружение. Правда, у конюхов были также плети-кнуты с вплетенны-ми в них свинцовыми пластинками, но ими вражеского воина не пере-шибешь, хотя, с другой стороны, в умелых руках и кнут — боевое ору-жие…

Никаких обозов не было. Все вооружение воины везли с собой на оседланных конях. В том числе и запасную нательную одежду, и суха-ри, и вяленое мясо и иное пропитание в переметных сумах, перебро-шенных через седло. Не пристало славянским воинам обременять себя в походах лишними вещами. Так уж исстари повелось, что постель — зем-ля русская, мягкая и добрая, а одеяло — небо синее, безмерное, бездон-ное.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

В ПОХОДЕ

Сотня, определенная князем Дажином для охраны волхва Златого-ра и его учеников, шла легкой рысью в конце войска русов, направляв-шихся в устью реки Ра, все чаще и чаще называемой Итилем. День вы-дался прохладный, что радовало всадников, так как по прохладе куда как лучше скакать по бескрайней степи, чем делать это в зной и жару. Солнце упорно пряталось в низко бегущих облаках. Пожухлая от зноя и времени трава — осень подходила к своему закату — шуршала под копы-тами коней. Иногда то в одном, то в другом месте на небе, ближе к окоему, слабо различимым пятном лениво парили степные орлы или коршуны, выискивая добычу.

Осенняя степь — не весенняя, корма в ней всем хватало с избытком. Разных семян и злаков, стебельков и корешков — птицам и мышам-полевкам, сусликам и хомякам; жирных мышек и сусликов — коршунам и орлам. Иногда ими лакомились степные лисы, а лисами — могучие беркуты.

Осенняя степь, конечно, не такая яркая, как весенняя, покрытая ковром из трав и цветов, в ней нет прежних ярких и сочных красок, что верно, то верно, она смотрится серой и блеклой. Зато в ней всякой жив-ности больше в сто крат.