Время Чёрной Луны
Шрифт:
Прикосновение пистолета оживило мои негнущиеся пальцы, и они начали оттаивать; забегали под кожей мурашки, ладонь моя сжала рукоятку чудесного оружия, рука согнулась в локте, и мое тело, только что бывшее статуей, мраморным надгробным памятником самому себе, вновь стало живым телом, хотя и не очень ловким и сильным, но – живым. Я спустил курок, целясь прямо в нарисованные звезды, пистолет бесстрастно произнес: «Четвертый выстрел», – (интересно, а на сколько выстрелов он рассчитан, и можно ли перезарядить обойму, и где ее взять?) – и звезды тоже ожили, вспыхнули близкими кострами, сжигая черную пустоту, и посыпались вниз, в колодец, превращаясь в длинные огненные полосы, стремительно скользящие ко мне. Я не энал, чем грозит мне это падение звезд, но на всякий случай вскочил, уже
Я стоял, привалившись спиной к косяку балконной двери, в многоэтажном доме напротив горело несколько окон, одинокие фонари
– железобетонные столбы вдоль дороги – бесполезно освещали пустую ленту асфальта, испещренную темными пятнами выбоин, и вокруг фонарей вилась в своих ритуальных танцах ночная мошкара. Небо было тусклым, беззвездным, долетел из ночи гудок заблудившегося локомотива, упал с чьего-то балкона окурок и рассыпался огненными брызгами, наткнувшись на кусты. Внизу кто-то кашлял и плевался. Я, продолжая сжимать в руке пистолет, шагнул к ограждению балкона и посмотрел вниз. Так и есть, подо мной виднелась лысина соседа с третьего этажа, краснолицего дяди Коли, любителя постоять у подъезда и посудачить со всеми желающими о нынешних смутных временах.
В городе колыхалась обычная ночь. Что же делать дальше?
В комнате за моей спиной было тихо, темно и безнадежно. Вещи затаились по углам и грезили о прошлом и будущем, когда иной была и будет их сущность. Из-за домов, из-за высохших деревьев, из-за подъемных кранов, воткнувших в темноту свои динозаврьи шеи, донесся вдруг, отразившись от купола неба, знакомый крик.
«Рон! Рон!» – кричала чудесная птица хранителей.
– Мать твою за ногу! – проворчал внизу дядя Коля и звучно высморкался. – Орут, курвы, по ночам, подлюки поганые…
Я тихо сел на порожек балконной двери и мысленно позвал беджа. И даже дернулся от радости, когда Сю отозвался.
– Сю, – прошептал я, морщась от едкого дыма дяди-Колиной «Примы», – я не прошу никаких предсказаний. Только помоги мне вытащить пацана, он ведь там ошалеет один.
Я сказал это и только потом сообразил, что за время, проведенное мной в колодце под звездами, алмазная гора могла превратиться в небольшой холмик.
«Суть я понял, – не сразу отозвался бедж. – Моя помощь была бы лишней. Крик птицы ты уже слышал, она в Долине Отражений. Там находится и тот, кого ты называешь пацаном. Можешь отправляться туда».
«А как же с Илонлли? – все-таки не удержался я. – Есть хоть какая-то надежда?»
«Надежда на что?»
«На то, что она вернется».
Я боялся услышать ответ беджа. Я вдыхал поднимающийся с балкона соседа табачный дым, и все во мне дрожало, как дрожит стакан на столике в вагоне мчащегося поезда, подвигаясь к краю, чтобы упасть и разлететься на никому не нужные осколки.
«На этот вопрос нет однозначного ответа. Далеко не на все вопросы можно ответить однозначно».
Он не сказал «нет»! Я медленно выдохнул воздух. Поезд замедлил ход и стакан остановился у края. Главное – он не сказал «нет». Значит, можно было надеяться.
«А что ты думаешь по поводу Хруфра? – ринулся я развивать успех.
– Что это за Учреждение?»
«По поводу Хруфра я ничего не думаю. Я знаю. Не всякое знание доставляет радость и не всегда оно является необходимостью».
– Во многой мудрости много печали, и кто умножает познания, умножает скорбь, – пробормотал я.
«Вот именно, – подтвердил Сю. – Экклезиаст не просто размышлял, он знал это. Не надо больше вопросов. Иди, куда идешь».
«Хорошо, не буду. Только еще один, личного плана: как ты там, в пропасти? Все в порядке?»
«Странная логика. Заверяешь, что вопросов не будет и тут же задаешь еще один».
«Извини, Сю. Можешь не отвечать, если тебе неприятно мое любопытство».
«Отвечу, – мысленно сказал бедж и я просто-таки почувствовал прикосновение его мысли. Она была теплой и красно-желтой, как мой любимый плед. – Пропасти довольно давно не существует.
В данный момент я нахожусь глубоко под землей. Остальные неподалеку, мы часто общаемся».Я мысленно ахнул.
«Тебе нужна помощь, Сю? Что случилось?»
«Нам абсолютно все равно, где находиться. Мы уже прошли две стадии перевоплощения, ждем третью. А случилось довольно обычное явление: хранители не смогли справиться с ими же самими вызванными силами. Хотя мы их предупреждали. Повторяю: не всегда знание является необходимостью».
«Они погибли?»
«Город давно разрушен, горы расплавились, и сейчас здесь застывшее каменное море. А хранителей мы заставили уйти. Есть хорошее средство заставить людей делать то, о чем они и не помышляли: поманить их иллюзией. Теперь они в другом месте».
Тола-Уо давно разрушен… А Виталя еще бродит где-то в иных пространствах. Видимо, в разных мирах время течет по-разному…
«Кем же ты станешь после перевоплощения, Сю? С тобой можно будет общаться?»
«Я стану тем, кем я стану, – заверил Сю. – Общение возможно всегда, а иногда и просто необходимо. У тебя есть еще время, пока твой пацан спит. Учреждению о нем ничего неизвестно. Делай то, что тебе необходимо сделать, и отправляйся к нему».
«Я все понял, Сю. Спасибо тебе, милый бедж, мне всегда очень приятно с тобой общаться».
«Принимаю к сведению», – ответил Сю и исчез из моего сознания.
Я поднялся, задев плечом эагремевший угол жестяного подоконника. Я частенько его задевал.
– Не спится, сосед? – донеслось снизу сквозь кашель и сморканье.
– Бабу тебе надо бы потеплей. Борща повкусней, да мохнатку потесней! – Дядя Коля эахихикал и заплевался.
Я ничего не ответил. Я положил пистолет в карман, вошел в комнату, включил настольную лампу и, сев за стол, достал бумагу и ручку.
Я старался писать кратко и ясно, без философствования и предполагаемых выводов, не особенно заботясь о красоте слога и стиля. Теперь я уже не творил повествование о Штурмовике и Доме, охраняемом летающими белыми полотнищами со смертоносными глазами и испускающими вой, от которого сходили с ума атакующие и гнулись дула самоходных орудий. Я просто торопливо набрасывал заметки о Хруфре, Учреждении и известных мне нормах работы Учреждения. И о его окнах, выходящих в другие миры; у каждого окна Учреждения мог сидеть наблюдатель, и каждое окно каждого дома моего города могло быть окном Учреждения.
Поставив последнюю точку, я положил листки в нагрудный карман куртки и, торопливо соорудив на кухне несколько бутербродов с подсохшим сыром, вышел на балкон. Город спал, за облаками угадывалось зловещее черное пятно. Я повернулся в ту сторону, откуда недавно донесся крик птицы Рон, и шагнул в Долину Отражений.
Долина Отражений оказалась довольно обширной впадиной, со всех сторон окруженной невысокими зелеными холмами; склоны холмов напоминали пологие лестницы с широкими ступенями, сооруженные каким-нибудь местным Полифемом. В тщательно промытом небе безобидно и ласково светило вполнакала местное симпатичное солнышко. По затканному салатного цвета травой дну впадины все тот же Полифем расставил по своему усмотрению (вероятно, в часы досуга) высокие глыбы самой разнообразной формы, похожие на кристаллы. Глыбы не носили никаких следов обработки и наводили на мысль о том, что здесь, над этой тихой долиной, когда-то распался на части удивительный кристаллический метеорит. И самым удивительным было то, что все эти кристаллы состояли из сплошных зеркал, наклоненных под самыми разными углами друг к другу. В тысячах больших и маленьких зеркал бесконечное число раз отражались, дробясь и множась, искажаясь, как в комнате смеха, отражения зеркальных глыб, отражения отражений, отражения отражений отражений бесчисленных зеленых ступеней на склонах бесчисленных холмов и бесчисленных кусочков неба; и только милое солнышко не отражалось в них, словно было иллюзией, неким призраком, которому не положено иметь ни отражения, ни тени. Это было и к лучшему, иначе любой путник мог мгновенно ослепнуть от бьющего со всех сторон в лицо солнечного света. В долине стояла такая тишина, как ранним утром на закутанном в туман берегу прозрачной реки детства.