Время для жизни 2

Ага… так вот! Первый курс парни отзанимались в этом оркестре, но постепенно стали бухтеть, что руководитель оркестра и дирижер — тот еще мудак! Этакий — сатрап! Хотя внешне — ничем не напоминал тирана и злодея: высокий, худой, как жердь, в толстенных очках. Нескладный, какой-то… Но со слов парней получалось, что внешность — обманчива! На втором курсе — в самом начале, парни постарались «соскользнуть» с выбранной стези — забили на занятия в оркестре! Дескать — лучше наряды тащить, чем с этим… дирижером дело иметь! Но тут они — не очень-то угадали! Пользуясь неким авторитетом у руководства училища, руководитель оркестра стал строить им всякие козни и «ковы». Нервов парням вытрепали — не пересказать! Даже ротный — разводил руками и говорил, что это — указание свыше, поставить наглецов на месте! В общем… через полтора месяца парням пришлось вернуться к занятиям в духовом. Но! И там все пошло не так как они предполагали — добившись своего, дирижер стал еще больше «гнобить» парней на занятиях, буквально выводил их на крупный скандал. Наверное, показывал остальным, что будет с ними, в случае вот такого… неповиновения. И только еще через пару месяцев — смилостивился и отпустил Елкина и Старикова в свободное плавание. Да еще и обставил все — как торжественное изгнание свиней из храма! Но парни и такому были рады!

Так что… в этих творческих людях… «какашек» порой побольше, чем в обычном деревенском Ваньке! То есть — ушки нужно держать топориком!

Они спустились в подвал. Только не с той стороны, где были стрелковые галереи, и не с той, где были склады. А… где-то под столовой, что ли, оказались. Ну — примерно! Зашли в длинный зал, с низким потолком, где освещение составляли небольшие полукруглые окна полуподвала, да неяркие лампы под потолком.

— Странно… я полагал, что место для занятий музыкой… должно быть другим, — пробормотал Косов.

— Что Вы говорите, молодой человек? — повернулся к нему Биняев.

Косов смутился, но постарался объяснить:

— Я говорю… как-то по-другому представлял себе место для занятий музыкой. Для музыки же… нужен простор, свет, высокие потолки. А здесь… какая же тут акустика? Наверное… никакой акустики здесь нет. Вот я про что…

— Ага! Вот! Вот видите, товарищ политрук! Человек — впервые в наш класс зашел и сразу понял, что место это для занятий музыкой — не подходит! — Биняев уставил торжествующе-обвиняющий палец в грудь Кавтаськину, — А руководству училища — хоть кол на голове теши! Ну ладно там — руководство… У него, быть может, и других дел полно! Но! Политический состав-то! Который и должен организовывать культурный рост личного состава училища — куда смотрит? Почему не предпринимает меры к испомещению музыкальных классов в более подходящее место?!

Вид Биняева говорил о том, что еще немного и Кавтаськина ждет изрядная трепка!

Политрук развел руками и поспешно стал оправдываться:

— Виктор Мефольевич! Погодите! Вы — явно не по адресу! Я же… я же — политрук роты, а не комиссар училища! Определение места для занятий кружков — явно не мой уровень! Неужели Вы не понимаете?!

Биняев успокоился и пожевав губы:

— Да… это правда. Извините. Просто я уже столько раз говорил об этом в политотделе, что… Ладно, еще раз извините! Давайте перейдем к делу, да?

В углу помещения, рядом с пианино сидит пожилая женщина, большой шишкой волос на затылке. С проседью изрядной шишка. Женщина курит и немного склонив голову, молча наблюдает за сценкой общения Биняева и Кавтаськина. Похоже, ей такие сценки привычны, и потому она никак не реагирует.

А вообще… помещение похоже на какой-то захудалый сельский клуб. Обычные деревянные скамейки и вдоль стен и… ближе к пианино — двумя полукружьями. Вот только обилие духовых инструментов, развешанных по стенам, позволяют предположить, что это именно зал для занятий духового оркестра.

— Ну-с… так! Евдокия Петровна! Вот — познакомьтесь с автором этих стихов, которые нас так заинтересовали. Курсант Косов! Иван, да? Да… вот — Иван Косов! — представил Биняев Ивана женщине. Та посмотрела на Косова уже с бОльшим интересом.

«А… Евдокия Петровна, значит… как ранее говорил Биняев — руководитель хора училища?».

— Оч… приятно! — пробормотал Косов и чуть наклонил голову в направлении женщины.

— Так… соберемся, товарищи! Времени у нас мало, а сделать нужно много! Большое дело сделаем, если все у нас получится! — вдохновленно вещал Биняев, — вот не помню я… чтобы в училище были свои стихи, и тем более — песня, а то и — марш! Так что… очень ответственное дело, товарищи! Надо постараться! Присаживайтесь, товарищ политрук!

Биняев указывал Кавтаськину на одну из скамей, а сам развернулся к Ивану:

— Иван! Текст у нас уже есть, но — хотелось бы услышать твой вариант песни. Понятно, что ты не профессиональный певец, и уж тем более — не музыкант, но есть же у тебя свое видение… как должна она звучать. Нам надо от чего-то оттолкнуться! А потом мы обработаем музыку… может — что-то поправим. И положим ее на ноты, чтобы уже впоследствии разучивать и с хором, и с духовым оркестром. Так что… давай… вставай сюда. Настройся! И… покажи нам, что ты полагал, когда сочинял эти стихи…

— К-г-х-м… как-то… это — вообще неожиданно для меня получилось! Я вообще-то… случайно все это сочинил. Да и не думал, что это — как песня получится, — Косов не знал с чего начать, а потому пытался хоть как-то настроится.

«Ну да! Нашли тут… Кобзона!».

— А можно… я вот — гитару возьму… Может… привычнее для меня так будет? — кивнул Иван на висевшую на стене, чуть поодаль от духовых, «шестиструнку».

— Да? Ну… если тебе так будет понятнее и привычнее — возьми! Эта гитара у нас висит так… курсанты в перерывах между занятиями балуются, — пояснил Биняев наличие струнного в храме духовых.

Косов снял гитару, проверил ее, осмотрев, потом — чуть подстроил струны под себя. Отошел в сторону, и попытался настроиться, вспомнить, как это звучало там, в будущем. Понятно, что гитара — не тот инструмент, на котором аккомпанируют таким песням, но… хоть что-то.

— Мне понадобиться некоторое время, товарищи… Как уже говорил — изначально я не думал, что эти стихи можно положить на музыку! — «приврать нужно… для правдоподобия! А то вопросы могут начаться — что, как, почему?!».

— Да, да… это — понятно! Товарищ политрук! Может чайку? — спросил Биняев Кавтаськина, — Евдокия Петровна! Не поставите чайничек? И Вы с нами чайку попьете…

Пока Косов бренькал на гитаре в углу, компания уже успела попить чая, правда — постоянно отвлекаясь на «поэта-песенника», взглядами как бы укоряя — «Нельзя ли побыстрее?!».

— К-х… к-х-х…, - Косов откашлялся, — Прошу прощения… Я, наверное, готов показать… Ну — что получается. А вы уж — сами смотрите!

— Неба утреннего стяг…

В жизни важен — первый шаг!

Слышишь — реют над страною

Ветры яростных атак!

Когда он закончил, на некоторое время в зале повисла тишина. Кавтаськин поглядывал на мэтров. Биняев чуть поводил руками, прикрыв глаза, и что-то шепча про себя. Евдокия Петровна — опять курила, была — сама невозмутимость.

«Она вообще — на Раневскую чем-то похожа. В том фильме, когда она тапером в трактире работала… «… ты ушел… навсегда! Ты ушел, ты ушел навсегда!».

Воспоминание позабавило Косова, и он постарался стереть улыбку с лица.

— Ну-с… Евдокия Петровна… что думаете? — закончив пассы руками, вскинул Биняев голову и уставился на «Раневскую».

— Ну-у-у… голос приятный, да… не отнять! Этакий — баритон. Но — слабый, слабый совсем… баритончик! Если Вы про хор, Виктор Мефодьевич, то… у нас посильнее голоса есть, — заявила «Фаина» Биняеву.